Игорю Оловникову тяжело представить свою жизнь без клавиш и… паяльника

Музыка на века


Когда народный артист Беларуси Игорь Оловников садится за музыкальный инструмент — мир вокруг замирает… Его тонкое исполнительское мастерство трогает за живое как искушенную публику, так и далеких от классики слушателей. Солисту Белгосфилармонии рукоплещут не только в родной Беларуси, но и в России, Украине, Германии, Испании, Великобритании, Японии, Китае. Его приглашают на концерты, мастер-классы и в жюри международных конкурсов. Кроме того, Игорь Владимирович создает собственные фортепианные и органные обработки музыки различных эпох и жанров, редактирует сборники белорусской фортепианной музыки, преподает в Белорусской государственной академии музыки. И всем своим творчеством продолжает музыкальный путь родителей. Его мама — обладательница великолепного сопрано и замечательный педагог Лариса Илюкович. А отец — известный композитор, автор мелодий «Радзіма мая дарагая», «Песня о Минске» и других, профессор, народный артист, почетный гражданин Минска Владимир Оловников.

— Игорь Владимирович, музыка всегда звучала в вашем доме. Мама распевалась перед концертами, отец сочинял произведения… Когда растешь в такой атмосфере, рано определяешься с выбором профессии?

— Выбора, собственно, и не было. Все получилось само собой. У меня никогда не спрашивали, кем я хочу быть. А я никогда не размышлял над тем, что могу стать, скажем, летчиком. Меня отдали в среднюю специальную музыкальную школу при Белорусской государственной консерватории. Я учился по классу фортепиано. Еще в старшей школе стал лауреатом нескольких престижных конкурсов, в том числе Международного конкурса пианистов имени Б. Сметаны в Чехо­словакии. Поэтому дальше была только одна дорога — в консерваторию.

— Обычно дети не испытывают восторга от занятий в музыкальной школе. Вам они давались легко?

— Мне нравилась музыка. Я любил импровизировать, что-то сочинять, разбирать новые произведения… Но что касается усидчивой, целе­устрем­ленной, каждодневной работы, то там чудес не было. Все так же, как у всех. Говоря прямолинейно, я не любил заниматься. Мне было скучно и неинтересно. Помнится, как мама с папой сказали: «Мы в аптеку. А ты сиди и занимайся, пока не вернемся». Как только они за дверь — я за книжку и на балкон читать. А вернулись они как-то рановато: «Ты почему не занимаешься?» — «А я уже позанимался!» Лукавил иногда. И взрослым приходилось оказывать на меня некоторое давление. Но если бы его не было, сам я наверняка не упражнялся бы. Когда в средних классах школы иногда приходил на уроки неподготовленным, моя учительница, незабвенная Ирина Александровна Цветаева, относилась к этому снисходительно. Но если такое повторялось 2—3 раза, она проводила беседы. Никогда не кричала, но много говорила о роли музыканта, о том, как бы я мог заниматься, какие произведения мы бы взяли, каким пианистом я мог бы стать… И добавляла: «Придется мне поговорить с твоим отцом». Шла к отцу в кабинет (он тогда был ректором консерватории) и разговаривала. А дома разговаривали уже со мной и принимали определенные решения: подъем в полвосьмого, а потом четыре часа сидеть за инструментом.

Игорь Оловников рос в музыкальной семье, поэтому выбор профессии был предрешен еще в детстве.

— Владимир Владимирович был строг к вам? Чаще критиковал или отмечал успехи?

— Отец был совершенно нетерпим к ошибкам. Он выходил из себя, когда у меня что-то не получалось. Я, естественно, в слезы. Конечно, такое долго продолжаться не могло, мама сказала отцу: «Все, больше с ним заниматься не будешь, для этого есть учителя!» Дело в том, что папа привык общаться со студентами. Он тогда преподавал теоретические предметы в консерватории. Был строгий, принципиальный, требовательный — к себе в первую очередь, но и к другим тоже. Хотя, в сущности, был человеком большой доброты, бескорыстно помогал студентам, поддерживал таланты. Поэтому его очень любили ученики. До сих пор вспоминают добрым словом, а ведь разбросаны по всему миру.

— Не было обидно слышать, а слышать вам приходилось наверняка, что вы всего в жизни добились благодаря поддержке известного отца?

— Иногда и правда приходилось такое слышать, и это действительно было очень обидно. Потому что у меня не было никаких выгод и преимуществ оттого, что отец работал ректором консерватории и был членом Центрального комитета. Скорее, наоборот. Дело в том, что отец был очень щепетилен, он отвергал всякие действия, которые хоть намеком могли указывать на то, что он меня каким-то образом продвигает. Многим людям это было непонятно. Однажды, когда отец приехал к ректору Московской консерватории, где я учился, Борис Иванович Куликов сразу спросил: «Владимир Владимирович, вы, наверное, по поводу сына хотели побеседовать?» — «Даже и не думал. Я по делу приехал поговорить». Никогда никаких просьб не было. Но многим казалось, что я делаю карьеру благодаря отцу. Как говорится, каждый понимает в меру своей испорченности.



— После окончания школы вы поступили в Московскую консерваторию. Почему именно туда?

— Ни минская, ни киевская, никакая другая консерватория на советском пространстве, несмотря на прекрасные педагогические силы, не могла сравниться с московской. Это был, как говорится, бренд. Так сложилось исторически. Еще с XIX века в Московской консерватории преподавали выдающиеся музыканты, которые прославили русское искусство. Моими преподавателями были известные профессора Яков Владимирович Флиер (по классу фортепиано) и Леонид Исаакович Ройзман (по классу органа). Интересно, что они были совершенно разные по складу характера. Флиер, легенда советского пиа­низма, один из первых лауреатов международных конкурсов в СССР, был очень теплым и открытым в общении. Он увлекался спортом, много знал о жизни музыкантов, с ним можно было обо всем поговорить. Студенты часто бывали у него в гостях. А вот Ройзман, ученик основателя советской органной школы Александра Гедике, талантливый органист и музыковед, — полная противоположность. Был очень строгим и тщательно следил за дистанцией с учениками. Если студенты непозволительно вели себя на уроке, мог двумя-тремя словами стереть всех в порошок. Не дай бог было опоздать на пять минут или глянуть на скрипнувшую дверь, когда он что-то говорил на занятии. Все это считалось крайне неприличным, так же, впрочем, как и малейшая ошибка в игре. Когда после урока Ройзмана я приходил на урок к Флиеру, казалось, что меня отпускают в какой-то свободный полет. Но уроки Ройзмана мне дали очень много: они учили концентрации, сосредоточенности, требовательности к себе. Прекрасные и яркие впечатления оставили занятия с моим последним учителем (в аспирантуре) — народным артистом, профессором Михаилом Сергеевичем Воскресенским.

— Игорь Владимирович, а вы какой педагог?

— Я вообще не считаю себя педагогом. Да, я преподаю в Академии музыки. Но моя основная работа все-таки филармоническая. Концерты, поездки, встречи со слушателями — это моя жизнь. Раньше мне казалось, что педагогическое поприще будет увлекать меня больше. Но в последнее время убеждаюсь, что это все же не так — исполнительство для меня важнее. А в преподавании главное — отсутствие насилия. Я никогда не давлю на учеников. Считаю, что они уже взрослые люди и должны сами выбирать свой путь. Свобода прежде всего. Правильно говорят: «Нельзя научить музыке, музыке можно только научиться». Если человек талантлив, он воспримет все, что надо.

Игорь Оловников благодарен отцу Владимиру Владимировичу за уроки жизни

— Среди ваших учеников — лауреаты международных конкурсов, известные в стране и за рубежом концертирующие музыканты и педагоги. Есть выпускники, которыми вы особенно гордитесь?

— У меня очень много учеников, которые работают в разных странах — в Америке, Голландии, Франции, Германии, России… Были ученики более выдающиеся и талантливые, но не всеми я могу гордиться по-настоящему, потому что некоторые сошли с пути, который я считаю истинным для художника. Занялись «дешевкой» — скажем, обработкой классической музыки в эстрадном стиле. Мы все-таки приучали их к элитарному искусству — тому, что возвышает души, а не делает деньги. Это две разные вещи, они всегда были противоположными в мире. В то же время люди более скромного дарования стали прекрасными педагогами, достигли определенных успехов в профессии и жизни. Поэтому нет тех, кого мне хотелось бы особо выделить. Каждый сам выбирает свою судьбу. И судьбы эти непредсказуемы. Конечно, многими исполнителями руководит вполне понятное желание как-то обустроить свою жизнь. И это вопрос не столько меркантильный, сколько жизненный. Многие едут решать его за границу, считая, что там лучше. Часто работают не по специальности, испытывают нужду и лишения. Но иногда и успеха достигают. По-разному бывает.

— В Московской консерватории вы познакомились не только с прекрасными профессорами, но и со своей будущей женой Наталией Тащилиной?

— Тогда она была студенткой музыкального училища. А в консерватории посещала сектор педагогической практики. Там преподавали студенты, но на каждом занятии присутствовали опытнейшие мастера вроде Исаака Соломоновича Рабиновича, Наталии Андреевны Любомудровой, которые могли столько всего интересного и полезного рассказать! Наташа не хотела упускать такую возможность. Вот на этих занятиях мы с ней и познакомились — я был ее педагогом. Она играла замечательные романтические произведения. Помнится, после того, как она сыграла прелюдию Рахманинова, в класс вошел Святослав Рихтер — близкий друг руководителя педагогической практики Исаака Соломоновича. Он был настолько деликатен, что не счел возможным открыть дверь, когда звучала музыка, ждал, пока закончат играть. А когда вошел, выразил свое восхищение: «Какое благо­ухание весенних лугов в этой музыке!» Так что Наташа была не просто ученицей, а очень талантливой ученицей. После училища поступила в Белорусскую государственную консерваторию, где потом и сама преподавала долгие годы.

Увлечение техникой и электроникой музыкант пронес через годы.

— И так в вашей семье появился еще один музыкант… Насколько легко или, наоборот, сложно жить в такой творческой семье?

— Мне кажется, когда это семья единомышленников, жить в ней легче и интереснее. Она лучше сцементирована. Почему происходят бесконечные разводы? Семью гробит отсутствие общих интересов. Любовь, лишенная духовности, не может долго оставаться связующей силой, потому что она преходяща. Общность людей сильнее выражена в другой сфере — духовной прежде всего. Это одинаковые устремления и ценности, взгляды на жизнь и профессию. Все очень важное обоим. Мы все были музыкантами, но очень разными. Мама певица, папа композитор, мы с Наташей исполнители. И все прекрасно уживались. К Наташе замечательно относились в моей семье, а ко мне — в ее, хотя родители Наташи и не были музыкантами. Оба фронтовики. Мама была врачом-терапевтом, папа работал с легендарным Сергеем Королевым, занимался расчетом траекторий космических аппаратов и участвовал в их запуске на Байконуре.

— Игорь Владимирович, вы для многих являетесь гуру и эталоном мастерства. А у вас есть кумиры среди пианистов?

— Больше всех пианистов я люблю Владимира Горовица, пианиста русской школы, эмигрировавшего в Америку. Он настолько необычен и чуток к музыке, ее малейшим проявлениям, что я никого не могу поставить на одну доску с ним. То, что он делает, невозможно не только повторить, но и описать словами. Кажется, он играет иногда не по правилам — исполняет Моцарта с большой педалью, допускает вольности в темпах… Но это настолько захватывает! Просто пленяет душу. Неудивительно, что вокруг его имени всегда был ­ажиотаж.

— Как-то вы сказали, что не каждый пойдет слушать классическую музыку, а только тот, кто ее понимает и чувствует. Таких понимающих и чувствующих сегодня много?

— Я считаю, что много. Но у нас и концертов сейчас много. Мне кажется, если в афише филармонии оставить 3—4 концерта в месяц, этого будет достаточно для Минска. Здесь 2 миллиона жителей, однако город не относится к числу меломанских столиц, как, скажем, Москва или Санкт-Петербург. Поэтому если тысяча человек интересуется классической музыкой, это нормально. Конечно, потребность в высоком академическом искусстве должна формироваться, воспитываться. Воспитывают ее все — семья, школа, средства массовой информации. Но по радио и телевидению все чаще звучит попса. Понятно — есть спрос. Но задача СМИ — давая массам востребованное массовое искусство, потихоньку повышать уровень, подталкивая публику к более высоким критериям. А происходит наоборот — линию эту занижают, пуская в эфир пошлую, бездарную, затасканную попсу… Воспитанием публики надо заниматься. Хотя мы стараемся — солисты филармонии много ездят по музыкальным школам. Далеко не все выпускники этих школ станут музыкантами. Но это наша будущая аудитория. Это те люди, которые будут понимать музыку и стремиться на концерты. Музыка — такая стихия, которую очень сложно удалить из своего сознания и чувства.



— В этом году вы приняли участие в 12-часовом Большом фортепианном марафоне. Как относитесь к таким музыкальным экспериментам? Помогает ли это привлечь новую аудиторию?

— Безусловно, помогает. Марафон стал частью культурной программы II Европейских игр, но, думаю, должен повторяться с периодичностью хотя бы раз в год. Большой зал был полон с утра! Да и рояли, выставленные, как говорится, для всеобщего употребления, не пустовали. Приходили люди, по виду далекие от музыки, садились и играли. Знаю, во многих аэропортах и на вокзалах стоят такие свободные инструменты. И они не молчат! Всегда будут люди, увлекающиеся классической музыкой. Великие произведения, как и великие имена, не устаревают. Баха, Бетховена, Шопена, Листа мы любим так же, как их любили до нас, а может, еще и больше. А в мире популярной музыки все проходит. Одно сменяется другим и исчезает. Остается только истинное!

Игорь Оловников — мастер игры не только на фортепиано, но и на органе.

— Слушатели приходят на концерты, чтобы ­отдохнуть. А как отдыхают музыканты? 

— Кто-то стремится поехать на море, кто-то любит гулять по лесу, кто-то увлекается прогулками на велосипеде… А я люблю заниматься техникой и электроникой. Эта страсть передалась мне от маминого отца. У него были золотые руки! Чем он только не занимался. Работал на цементном заводе наладчиком часов. А дома делал мебель, рисовал великолепные картины маслом, ремонтировал музыкальные инструменты, часы, телевизоры, автомобили... Я дождаться не мог, когда меня на лето отвезут к нему в Новороссийск и я окунусь во всю эту технику. От деда не отходил — так мне все было интересно. Любовь к технике и электронике осталась до сих пор. Особенно люблю, когда можно проявить творческий подход, изобрести то, что не делает промышленность. В свое время, например, сделал часы, которые управляются по сигналам радио и каждую полночь устанавливают точное время. Сейчас этим не удивишь, а тогда это было диковинкой! Кажется, что между музыкой и моим увлечением электроникой нет ничего общего. Но когда я делаю транскрипции и когда сижу с паяльником над схемами, чувствую что-то очень похожее. И там, и там есть творчество.

На занятиях с пианисткой Мариной Климович

СПРАВКА «НГ»

Игорь Оловников — народный артист Беларуси, лауреат Государственной премии, почетный академик Международной академии наук «Евразия», вице-президент Белорусской ассоциации педагогов-пианистов, солист Белгосфилармонии, профессор Белорусской государственной академии музыки. Награжден медалью Франциска Скорины и Юбилейной медалью Всероссийского музыкального общества. 

mila@sb.by

Фото автора и из личного архива Игоря Оловникова
Полная перепечатка текста и фотографий запрещена. Частичное цитирование разрешено при наличии гиперссылки.
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter