— Владимир Павлович, начало романа необычно, что-то из области фантастики: «Новый для себя объект засекли и спутники. С их немыслимой высоты они увидели ласковый свет, слабо струившийся над утонувшей в темноте деревушкой и осеняющий ее». Простая деревенька под Слуцком становится важным объектом целой Вселенной. Что в ней особенного?
Что касается предмета разговора, Яковиной Гряды, то у нее есть свой портрет: в стороне от шоссе, за двумя речушками, тихо струящимися в широких полях, обсаженная березами деревенька хат на сто над мелким голым яром... и так далее. Главное же отличие — люди, каждый по-своему интересен. И особая примета — одинокая старуха в фиолетовой затертой телогрейке, привычно сидящая день-деньской зимой и летом на скамейке у железных ворот. За что деревеньку так и зовут — сельцо с бабой.
Но писателя, как и любого другого автора, интересовали не только отличия, но и типичность: судеб, места в истории, характеров. У Яковиной Гряды сложная судьба: все войны, сколько их ни было, прокатились по ней тяжелым катком. Потому как стоит она на бойком месте — на большаке из Варшавы в Москву. Прокатились и по судьбам ее жителей. Как выдерживали? Трудно. Об этом и рассказ на примере одной семьи, большой и, простите, бестолковой.
Основная пружина описываемых событий «выстрелила» еще в 1937-м, когда ночью забирают мужа главной героини — Адамуся, за то, что на вечеринке барабанил ручкой чужого нагана. Перед этим на хуторах вырезали семью, и подозрение пало на невиновного. Его подогрел донос, модное в ту пору подленькое увлечение. По дороге арестованному удалось в очень непростых обстоятельствах бежать, следующей ночью перейти близкую тогда польскую границу, и своей семьи он больше не видел.
Пятерых детей Василинка, его молодая жена, растила сама. Каждый из них стал для матери загадкой, которую нужно было разгадать, и каждому посвящена отдельная глава романа, а то и две. Это был абсолютный жизненный подвиг этой женщины (вспомним: военный и послевоенный голод и холод, малые дети, нищета, немцы, партизаны, «лежащие» колхозы, которые ничего не платят на трудодень...), за который она и заслужила, с моей точки зрения, право очутиться в центре повествования, со всеми своими слабостями и жизненной мудростью. А обычная деревенька под Млечным Шляхом на северном окоеме Белорусского Полесья — права оказаться, как вы сказали, в центре целой Вселенной. Впрочем, у каждого свой центр Вселенной, у меня — здесь.
— Работа над романом — длительный процесс.
— Он писался долго, целых тридцать лет. На то были свои причины. Сначала в редакции журнала завернули как клевету на наш образ жизни. Потом это уже не воспринималось как клевета, а просто как сложные судьбы, что ближе к истине. Но к тому времени я сам увидел слабые места и не отказал себе в удовольствии над ними поработать.
Роман изначально задумывался как дилогия. Но в силу всех этих причин книга о внуках вышла в свет гораздо раньше, еще в 1986 году, в издательстве «Мастацкая літаратура» — сборником повестей «Камелия», сказочным тиражом 50 тысяч экземпляров. Теперь думаю, как все это объединить под одной крышей. Нужно дорабатывать уже вторую часть дилогии, но не тридцать лет.
— Василина — простая пожилая сельчанка, такие женщины есть в каждой деревне. Но в то же время в ней много необычного, даже чего-то мистического. То она в устрашающем образе ворчливой старухи, которой боятся дети, или даже ведьмы, и тогда уже боятся взрослые. То вдруг становится похожей на ребенка, а то и на человека со странностями. Зимой она выносила и вешала на угол дома динамик, разговаривала сама с собой, пела себе песни, сказки рассказывала… Кто она, Василина? И была ли в реальной жизни?
Можно перечислять. События 37-го года, к сожалению, реальны. Сцена в созревшей ржи, когда целая деревня избивает дочку Василинки — малолетку Волю за связь с женатым мужчиной, взята из жизни, автор был свидетелем. Эпизод, когда во время расстрела Слуцкого гетто на берегу Весейки из оцепления вырвался молодой паренек, и его преследовал его ровесник в мышиного цвета униформе, точно имел место, потому что рассказывали мне о нем несколько человек. Я знаю то поле и ту дорогу, по которой он бежал. Реальна и сцена, когда Василинка с соседкой при зыбком свете месяца руками разгребают за Красным могилы расстрелянных накануне людей в поисках Адася...
Можно ли в таком случае отнести роман к категории (жанру, направлению) нон-фикшен, иначе говоря, к документальной прозе? Нет, это художественная проза. Здесь ровно столько оправданного вымысла, сколько и документальной основы. Например, наши земляки, которые официальным путем выехали из Беларуси в 30-е годы в Канаду, США, даже Австралию, слали своим родичам письма и посылки. А те, кто подобно нашему герою оказался за рубежами Отечества нелегально, очень долго отмалчивались, нередко всю жизнь.
Была ли Василинка в реальной жизни? Образ во многом собирательный, похожих на нее и оказавшихся в подобной ситуации женщин было несколько. У одной мужа забрали именно за то, что неудачно сбарабанил на вечеринке, другая одна воспитывала шестерых детей... Василинка — зеркало женских судеб на Беларуси.
А что касается мистики... Ее в деревенской жизни всегда хватало. Поэтому Василинка умеет и колдовать, и шептать (то есть лечить), она дитя своего времени и вековую науку дедов и бабок усвоила. Надеюсь, что ее образ интересен еще и этим.
— В книге вообще собрано большое количество бытовых народных песен, примет. Некоторые, помню, рассказывала мне моя мама: «Если случалось подшивать одежду, не снимая с себя, брала в зубы край воротника или отворота — не ушить бы память». Откуда эта наука? Из собственных воспоминаний?
— Безусловно, оттуда. И опять же надеюсь, что все они работают на образ. Но этой своей наукой Василинка не злоупотребляла, правда ведь? Сорвалась один только раз, когда соседка рассказала ей, что сына на рынке мордовали селедкой, которую он уворовал. А я знал в тех краях более безжалостных знахарок, которые наводили куда более серьезную порчу. Да и сам бывал их жертвой.
— Язык романа, кроме речи автора, — трасянка. Это авторская задумка, рассчитанная на обычного читателя?
— Уточним: язык героев романа во многом, да, трасянка. Я его не придумал, а таким услышал. Если помните, уже с первых страниц предупредил читателя: «...у них своя речь (ох, какой у них язык!), над которой иные подтрунивают. А кому от этого хуже? Трасянка роднит всех, особенно если на ней объясняться за доброй чаркой».
Контекст рассчитан на человека с чувством юмора. И давайте в таком же ключе порассуждаем дальше. На приграничных землях России, Украины, Польши, Литвы вы встретите этот языковой феномен, который поможет вам быть понятым местным населением и понять его. Вот и получается, что смешение языков не во вред. И не стоит так решительно предавать трасянку анафеме. Лично я не взялся бы утверждать, что она объясняется низким образовательным уровнем ее носителей, он далеко не низкий. Здесь следует искать другие причины, скорее исторического характера. Когда по твоей земле без конца топчутся соседние народы, они заберут полонянок, а взамен оставят полонизмы или заимствования из тюркских или иных наречий и так далее. (Выражение «Заберут полонянок и оставят полонизмы» я хотел бы оставить за собой, оно имеет шанс стать крылатым). Такова суровая правда жизни. От чего будем отказываться? От соседей? Не получится. Да и не надо.
— Не возникала ли идея экранизации, так как много киношных сцен?
— Зрелищных сцен немало — тот же узнанный классиком-землячкой Аленой Василевич экзотический Слуцкий базар, на котором раньше можно было купить все — от поросенка до мужика; и избиение селом молодой рыжеволосой девчушки (массовая сцена на бескрайнем коричневом поле созревшей ржи так и просится на экран); и партизанские посиделки ночью в хате Василинки... Есть даже наброски сценария. Нет пока главного — инвестора.
— Для себя выделила в книге несколько цитат, они производят особое впечатление: «…и прожила совсем недолго — одну незавидную бабью жизнь», «не обрекайте близких на забвение хотя бы на час, вы обрекаете их на страшное». Или притча о том, как Бог на земле годы делил. В них глубокий смысл, целая философия.
— Спасибо, что увидели. Средняя для меня особенно дорога. Будь моя воля, заставил бы детей в школе учить как «Отче наш». Вокруг сколько угодно примеров, подтверждающих ее правоту.
— Владимир Павлович, события охватывают очень долгий период, ведь Василина прожила целый век. Это и война, и послевоенные годы. Но в романе та же война описывается не с позиции героизма, а как «болезнь, которую нужно перетерпеть». На примере одной деревни и жизни Василины описаны страх, боль простых сельчан. И присущий им юмор.
— Наверное, ответ здесь простой: береги нас Бог от болезней, которые «нужно перетерпеть». От всех.
— О финале жизни главной героини лично я без слез читать не могла. Не могу даже определиться, с какими эмоциями завершила прочтение. На душе было как-то тяжеловато.
— Вы сказали, коллега, что плакали, чего уж стесняться. Значит, испытали катарсис, очищение. А если серьезно, это были слезы сопричастности, понимания жизненной ситуации, в которой оказалась героиня. Это комплимент автору, за что спасибо. Плакали, я знаю, не только вы. Так что всем спасибо за душевную близость.
Но в утешение, что ли, хочу добавить вот что. Вспомните последние слова романа: «Жизнь продолжается». Остались ее дети, кто жив. И ее внуки. Вот где она взяла реванш — на внуках.
chasovitina@sb.by
