Время — это стиль. На смену традиционным жанрам приходят новые формы. То, что было модным вчера, сегодня — скучно. Будущее всему готовит свою порцию нафталина... Это — неизменная диалектика жизни. Но она учит и беспристрастному, внимательному взгляду в прошлое. Предлагаем это сделать глазами известного и, прямо скажем, очень традиционного журналиста Леонида Екеля. Сегодня — премьера его новой авторской рубрики.—Я люблю людей, которые за всякое дело берутся с отвагой и весельем. Эти качества человеческой натуры — предвестники победы. А страх и уныние достаются побежденным. Отец не раз говорил: «Без боя зло никогда не уступит место добру». И неизменно добавлял: «Надо жить ради людей и дела. В этом и есть смысл жизни».
Вот формула жизни моего отца Ивана Матвеевича Жижеля. Он был человеком поступка. И отваги ему не занимать... Помню, как потряс меня его рассказ об одном драматичном эпизоде на войне. Офицер, старше отца и по возрасту, и по званию, в сильном опьянении совершил самосуд: застрелил солдата. Чем тот вызвал его безумную ярость, никто сказать не мог. А вот очевидцы случившегося были. Но предпочитали молчать. К чему огласка? Война спишет все... Офицера разоблачил Иван Жижель. Солдаты, понимая, какому риску он подвергает свою жизнь, прятали его. Прикрывали собою от пули в спину. Офицер пошел под трибунал. Его расстреляли. А в Сибири у него — семья. Четыре сына... Когда об этом узнал мой отец, он убедил командование не сообщать семье, как все было. За что наказывать детей такой страшной правдой?
А вот фрагмент из мирной жизни. В шестидесятые годы в БССР был размах строительства. Возводились промышленные гиганты. Рождались новые города. Новополоцк, Солигорск, Светлогорск... На это работала целая индустрия. Ее создали. И этим делом управлял мой отец — министр строительства. Он любил повторять: «Строители — это пехота. А где пехота — там и передовая. Потому нам и достается больше всех». Бывало, что за год министерством вводилось в строй более тысячи объектов. Как при таких масштабах работ не допустить сбоев? Стройобъект — это как нервный узел. Забарахлит что–то одно, а лихорадит весь организм. «Наверху» это прекрасно понимали, но погрешностей не прощали. Отец никогда не оправдывался. Но и к другим был бесконечно требовательным.
Когда министра вызывали на бюро ЦК КПБ, ничего хорошего это не предвещает. Отца там сильно ругали. И вот в самый напряженный момент он поднимается с места и спокойно говорит: «Я принимаю критику в свой адрес. И верю, что ваше решение в отношении меня как министра будет справедливым. А теперь, извините, я должен уйти. Через сорок минут — самолет. Я в отпуске с сегодняшнего дня». Поворачивается и уходит. Этим он как бы подвел черту под выступлениями. И под своей карьерой тоже...
Но решение на бюро ЦК не было принято. «Наверное, снимут, — сказал он, вернувшись домой, маме. — Но профессию никто у меня не отберет!» И улыбнулся, как мог улыбаться лишь мой отец. Не знаю, что на самом деле было у него в это время на душе. На отдыхе он был таким, как всегда. Ни тени тревоги и уныния. Веселый. Шутил и смеялся. Это было в 1963 году. А в 64–м ему присвоили звание Героя Социалистического Труда. И еще пять лет после этого он был министром промышленного строительства. Стал Почетным гражданином города Минска.
...Это лишь на первый взгляд кажется, что человеческая жизнь состоит из случайных обстоятельств и хаотичных событий. А когда вглядишься внимательно в конкретную судьбу, приходишь к выводу, что многое в ней предопределено. Отец Вани Жижеля Матвей Герасимович служил на железной дороге путевым обходчиком. Нелегко ему было на маленькую зарплату прокормить многодетную семью, обитавшую в деревне с нежным названием Сыроежки в Берестовицком районе. Предел мечты безземельного крестьянина — выучить сына на паровозного машиниста. Ваня приписал себе два года, чтобы только взяли чернорабочим на железнодорожную станцию в Минске. А потом была школа ремесла. Слесарная мастерская. И ненасытная топка паровоза, куда швырял уголь кочегар Ваня Жижель. В двадцать три года сбылась его мечта: он стал машинистом.
Рабочая юность — главный университет жизни моего отца. Там он постиг науку любить и уважать человека. Но вот в стране началась индустриализация. Чтобы строить заводы, нужны были настоящие специалисты. Для их подготовки и открылся в Минске институт. Две путевки для поступления в него распределили в партийную ячейку железнодорожного депо. Одна из них была вручена Ивану Жижелю, вступившему в партию по ленинскому призыву в 1924 году.
Свою жизненную стройку отец начинал, как и положено, с фундамента. С должности прораба. Он всегда считал, что прораб на стройке — главная фигура. И когда мой брат Геннадий, а потом и я окончили политехнический институт, то в семье даже не обсуждалось, где нам работать. Конечно, на стройке. Геннадий стал прорабом, я — мастером.
В 1938 году отец уже руководил крупнейшим в республике институтом «Белпромпроект». А на войне — довелось ему не строить, а разрушать. Взрывать мосты, чтобы создать для врага преграды. А потом понтонер лейтенант Жижель будет проектировать и строить мосты.
...Мне всегда доставляет радость пройтись пешком по центральному минскому проспекту. По-разному он назывался: и Сталинским, и Ленинским, и Скорининским — на большие размышления наводит путешествие по этой улице... Проспект был любимым детищем отца. Сколько сил было им отдано, чтобы главная улица города стала такой, как есть! Никогда не забуду, как он взял меня за руку и привел к строящемуся дому. Это, где магазин «Лакомка». А там уже собралась толпа. Как на небывалое чудо люди пришли посмотреть на башенный кран. Теперь кажется, что это было в другой, доисторической жизни. А ведь прошло всего–то шестьдесят с небольшим лет...
Министром строительства отца назначили в 1955 году. Каких–то существенных перемен семья не почувствовала. По–прежнему мы жили в старом дедушкином доме на Грушевке. Воду брали из колонки. Мылись в бане.
А трехкомнатную квартиру в двухэтажном доме на улице Захарова получили только после вмешательства первого секретаря ЦК КПБ Кирилла Трофимовича Мазурова. Не солидно, дескать, министру строительства жить в таких условиях. Думаю, что вселялся отец в новый дом не без борьбы в душе. Слишком много людей жило в бараках, времянках, коммуналках. Но уже вовсю возводились заводы панельного домостроения, купленные у французов. И первую продукцию оставалось недолго ждать. Когда отец был на выставке в Париже, он просил хозяев показать ему панельные дома. Те под разными предлогами вежливо отказывались. Но видя его настойчивость, объяснили, что этого сделать не могут. Такие дома строятся только в колониях Франции. Отец понимал, что придет время и за эти дома люди благодарить не станут. Но в те годы отдельное жилье со всеми удобствами казалось невиданной роскошью. Потом их назовут «хрущевками». Пусть так. В то время они действительно осчастливили миллионы людей.
В служебной машине отец всегда возил с собой резиновые сапоги, плащ, рабочую куртку. Переоденется в машине — и вот уже свой среди своих. Своим он прежде всего был по духу, а не по одежке. Очень многих прорабов, бригадиров, мастеров, каменщиков он знал в лицо. Ко многим обращался по имени и отчеству. Советовался с ними. Любил послушать, о чем люди рассуждают. Что их волнует. Если от своих подчиненных он требовал проявлять о людях заботу, то за словами всегда было дело. Рабочие получали жилье. Горячее питание за счет доплат стоило для них копейки. Если же зарплата каменщика или бетонщика была ниже двухсот рублей, руководители управления могли лишиться своих должностей. К слову, зарплата министра в то время — 330 рублей...
Я была свидетельницей, как сдавали корпус Белгосуниверситета. Уже успели отрапортовать, что с сентября студенты будут там заниматься. Но случилось непредвиденное: наверху прорвало емкость с водой. Залило аудитории. Штукатурка отвалилась, стены набухли. А сушить–то нечем — не было еще тогда таких агрегатов. В одной из пострадавших аудиторий окружило строительное руководство ректора университета и давай его убеждать, что ничего, мол, страшного не произошло. Через неделю, максимум через две все будет в лучшем виде. И вдруг раздается голос отца: «Не надо, хлопцы, врать. Это к добру не приведет». Взял ректора под локоть и говорит: «Пока студенты на картошке, можем работать без авралов. Но реальные сроки сдачи, Антон Никифорович, — начало декабря. Других вариантов нет».
У отца было трепетное отношение к семье. «В здоровой семье, — говорил он, — здоровый дух, здоровые мысли и здоровое отношение к государству». Я была очень счастливым ребенком. К нему всегда могла прийти со своей бедой. И принести боль, тревогу, сомнения. После разговора с отцом опять сияло солнце; если не на небе, то в душе. Жизнь снова казалась прекрасной.
Я люблю листать книги, которые читал мой отец. Там его энергетика. Меня волнует, что отец нашел на той или иной странице, над чем задумывался. А сколько дружеских надписей авторов книг хранит отцовская библиотека! Почти все классики белорусской литературы 40 — 60–х годов прошлого века не обошли отца своим вниманием. Его связывала дружба с Владимиром Дедюшко и Глебом Глебовым, Борисом Платоновым и Леонидом Рахленко, Ларисой Александровской и Стефанией Станютой. Эти творцы, гордость белорусской культуры, были особенно дороги отцу. Я думаю потому, что своим талантом они доказывали: чувство прекрасного в человеке неисчерпаемо.
Каждый свой шаг я сверяю по отцу. Продолжая его дело, вот уже 33 года своей жизни отдала Минскому архитектурно–строительному колледжу. Строителем стал мой сын. Строителем будет мой внук.
Монолог Галины Ивановны Жижель записал Леонид Екель.
