Признаюсь, такого не ожидала. Шла на интервью к духовнику Свято–Елизаветинского монастыря, расположенного в минских Новинках, протоиерею Андрею Лемешенку, а попала на суд целого собрания: в небольшом зале по кругу вместе со священником сидели монахини. Отец Андрей приветливо указал на стул, сказал: «Пожалуйста, мы вас слушаем, спрашивайте...» И я ощутила на себе испытующие взгляды хозяев приема. Однако все присутствовавшие были исключительно доброжелательны, а священник, даже рассуждая об очень серьезных вещах, мог улыбнуться, откликнуться на шутку. Поэтому скоро напряжение исчезло. Видимо, мне просто пришлось соприкоснуться с монастырским уставом.«Человек закрывается от греха...»
Разговор начался с обсуждения широко распространенной сакраментальной фразы: «Все, ухожу в монастырь...» Правда ли, что монастырская обитель — убежище от всех житейских бурь и невзгод, поинтересовалась я у отца Андрея.
И услышала:
— В монастыре человек закрывается от греха, но ни в коем случае не от людей, проблем, которыми живет мир.
— Как тогда должны строиться взаимоотношения между миром и обителью?
— Мы пытаемся жить с Богом, а Бог пришел к человеку, нуждающемуся в помощи, принес ему свет, Свою любовь. Любовь Божия уже и есть лекарство от всякой болезни и печали. Если бы дело упиралось только в материальные блага, например, в современную медицину, — как было бы все просто и понятно. Но больной душе прописаны забота, внимание, сострадание. Необходимо восстановить опору, которую человек утерял. А для этого надо, чтобы он увидел в глазах окружающих милосердие.
— Тем не менее, как я понимаю, монастырские сестры не только оказывают духовную поддержку. Они элементарно кормят, одевают, моют беспомощных людей, убирают за ними.
— Конечно. Но главное — мы хотим, чтобы люди встретили Бога.
— Однако, когда человек стучится к вам, вы, наверное, спрашиваете, не голоден ли он.
— Мы смотрим, с чем он пришел: с какими мыслями, чувствами. Разные причины приводят к монастырским воротам людей. Есть среди них те, кому мы не в силах помочь, а есть те, кому не хотим: они сами ничего делать не стремятся, а желают просто пристроиться. Пытаемся заставить таких людей шевелиться, трудиться. К сожалению, не всегда получается. Когда же человек пришел к нам, чтобы изменить себя, когда его привел Господь — мы обязаны и призваны открыть перед ним дверь. Знаете, есть немало людей внешне абсолютно благополучных, казалось бы, ни в чем не нуждающихся и вместе с тем глубоко несчастных. Потому что их будущее заканчивается на кладбище. Жалко такого человека. Ведь он даже не пытается бороться за свое бессмертие.
— Некоторые религиозные приходы сотрудничают с местными органами социального обеспечения. У вас налажены подобные контакты?
— Милиция приводит к нам бездомных.
— Милиция? К вам?
— А кому нужны эти несчастные? Их же надо кормить, одевать. Но повторюсь: когда человек не стремится работать, а хочет только выпивать, попрошайничать — он у нас не задерживается.
— А что значит «задерживаться»?
— Некоторые живут при монастыре уже по 3 — 5 лет. Для них на подворье выстроен новый трехэтажный жилой корпус. Хотим возвести такой же для инвалидов... Знаете, как бывает: берут коляску с инвалидом и выставляют зимой на улицу — забирайте, если кому надо. Страшно.
Главное — не перепутать цели
— Для столь масштабного строительства требуются значительные средства.
— Конечно, теперь все стоит недешево. Зарабатываем собственным трудом. Не ждем, чтобы нам помогали, пытаемся делать все сами.
Вот наш главный строитель — матушка Марфа. (Мой собеседник кивает в сторону скромно потупившей взор молодой монахини.) Матушка Иоанна (в ответ уже улыбнулась ее соседка) руководит студией звукозаписи. И киностудия у нас есть. И еще двадцать две художественные мастерские.
— Выходит, обитатели монастыря — мастера на все руки?
— Нет. Мы еще не летаем, — смеется в ответ отец Андрей.
— Но ведь страждущих помощи много, а даже самый активный монастырь — не бездонный мешок Деда Мороза, в котором подарков хватит на всех.
— К сожалению, наши возможности действительно ограничены. Например, на монастырском подворье живут только мужчины, среди них есть отсидевшие в тюрьме по 20 — 25 лет. И когда туда приходят женщины, их не принимаем — иначе появятся серьезные проблемы.
— Иной раз священникам приходится выслушивать упрек в том, что, мол, собирают вокруг церкви «асоциальные элементы». У вас такого нет?
— Есть. Но мы держимся. Если жить с Богом, все будет хорошо. Если же думать, будто главное — построить все, что только можно, накормить всех и каждого — ничего путного не выйдет. Наша цель — стяжать Дух Святой. И главное — не перепутать эти цели.
— Ваш монастырь известен тем, что его сестры опекают расположенную рядом Республиканскую психиатрическую больницу.
— И больницу, где 2,5 тысячи больных, и интернат закрытого типа на 600 взрослых, и детский аналогичный интернат, и тубдиспансер, и 2–ю клиническую больницу. Несут послушание там «черные» сестры — монахини и «белые» сестры — живущие в миру, посвятившие свою жизнь служению ближним и делам милосердия.
— Как вы думаете, наше сегодняшнее общество отзывчиво на чужую беду?
— Наверное, не очень. Но здесь дело совести каждого отдельного человека. Важно ответить на вопрос: чего мы хотим? Как понимаем свое служение? Ведь человеку, который находится в депрессии, не хочет жить, нужны не только лекарства, уход. Необходимо помочь ему прийти в себя. Возможно, такая помощь кому–то покажется незаметной, но на самом деле она бесценна.
Мы много занимаемся с обездоленными детьми: пытаемся уделить им больше внимания, заботы, тепла. Есть среди таких ребятишек по–настоящему больные, но встречаются и вполне здоровые, просто обделенные родительской любовью.
Нет Бога — и я свободен?
— Как относится к помощи монастыря администрация учреждений, где вы работаете?
— По–разному. Мы понимаем, что Христос в мире гоним. Никогда этот мир, живущий по своим законам, Христа не примет. Людей приучают к иным ценностям. Человек не может идти к Богу в толпе. Он выходит из нее и начинает думать, смотреть на мир по–другому, а это не всем нравится.
— Вы согласны с утверждением, будто общественная нравственность неуклонно падает?
— А как же не согласиться? Когда, например, я учился, молодежь наркотиков не употребляла, открыто, по телевизору, не говорилось о блуде, тем более как о чем–то вполне рядовом и даже приемлемом. Люди старались работать. Спекулянт был спекулянтом. Сейчас же он — уважаемый человек. Норма нынешней жизни — кто кого обдурит. Хотя и вокруг церкви столько слухов, домыслов витает, что человек может запросто сказать: вот потому и не хожу в храм, лучше буду жить, как хочу. И вообще Бог мешает: надо слушаться Его, ограничивать себя в чем–то. Нет Бога — и я свободен. Такая у многих жизненная позиция.
Но люди в какой–то момент все–таки сталкиваются с церковью, и Бог им помогает.
— А нормально, когда в церковь идут, как в супермаркет, где можно что–нибудь нужное для себя приобрести — в данном случае поддержку высших сил?
— Нет, конечно, это ненормально. Но, к сожалению, так принято.
— И все просят, просят, просят...
— Дай, дай, дай... А ты что дашь Богу? Я, например, всегда говорю: вы пришли к исповеди, к причастию — ждите, что все будет рушиться. Очень давно меня пригласили освятить банк, после чего я «обрадовал» его руководство: вот вы сейчас освятили — возможно, у вас все это разрушится... (Смеется.) Но не огорчайтесь, мы молились, чтобы у ваших домашних было все хорошо, чтобы у вас самих глаза оставались ясными, а совесть чистой...
— Как тогда вы относитесь к огромному наплыву людей в храмах на религиозные праздники, к мощам святых?
— Они хотят помощи, поэтому и идут. Кроме того, действует, конечно, пресловутое «хлеба и зрелищ».
— А может, церковь все–таки их последняя надежда?
— Люди в большинстве материалисты: набрать водички, освятить куличи — вот что им понятно и приемлемо. А прийти и отдать Богу свое сердце... Начать вести внутреннюю духовную жизнь — очень трудно. Но... Слава Богу: мы радуемся, что народ идет в храмы. Пусть поначалу за водой, за простым человеческим утешением, с какой–то просьбой. А потом, может, встретят Бога, пойдут совсем иной дорогой, чем шли до того.
Послушание, доверие к Богу, смирение
— Сколько сейчас в женском монастыре обитательниц?
— Семьдесят две сестры. Но есть еще и мужская братия — послушники. Вообще, численность монастырских насельников никто не регулирует. Сами никого не зовем. Но приходят люди, и мы не вправе отказать. Вообще, монашество — процесс очень сложный и долгий. Можно человека постричь, но только спустя годы, иногда лишь в конце жизни, он станет настоящим монахом или монахиней.
— Что главное для обитателя монастыря?
— Послушание, доверие к Богу, смирение. Монастырь — большая семья, и правила действуют те же, что в обычной семье. Если мы научимся любить друг друга — горы свернем... А если нет... Жаль тогда нас всех.
— Каков возраст монахинь Свято–Елизаветинского монастыря?
— От 18 до 70 лет. Но у всех дух молодой.
— Есть какая–то разница в общении с монахинями и монахами?
— Разница не в том, мужчина ты или женщина. Разница в том, в монастыре ты или нет. Потому как, если в монастыре, послушник, то можно уже не просить, а «приказывать». «Белой» сестре не прикажешь...
— Что, никто не обижается на приказы?
— Наверное, обижаются. Но это уже не важно. Человек обязан смириться и понять, что полностью зависит от Бога, он должен свое отсекать. В монастыре другая атмосфера, другое все. Здесь надо через смирение, послушание черпать силу.
— А бывает, что так и не удается?
— Все бывает.
— Уходят ли из монастыря после пострига?
— Случается. Вполне может оказаться, что вдруг пришло «озарение», не так все себе представлял. Недаром говорят: хорошо там, где нас нет. Вот кто–то, возможно, думает: мне бы в монастырь, там такая красота — жизнь без суеты, молись себе и все... В монастыре же ему рисуются другие картины: семейная идиллия, любовь — как хорошо...
— И тогда вы с миром отпускаете?
— В монастыре никто не держит насильно. Мы, наоборот, говорим: хотите — уходите. Но не уходят.
— А почему, что держит?
— Невидимая ограда, которая человека защищает. Спросите у сестер.
— Богу служить можно и в миру. Что же дают вам монастырские стены?
Матушка Анастасия:
— Возможность более полно служить Богу, не отвлекаясь на другие житейские вещи.
Отец Андрей:
— Монастырь — Царство Небесное в миниатюре. Пока, конечно, не такое, как должно быть. Но модель та же. Здесь все Божие, у тебя ничего нет и в то же время ты имеешь все. Наши сестры пользуются автомобилями, сотовыми телефонами — но для послушания.
Позволительно все, кроме греха
— Что вообще позволительно в монастыре?
— Все, кроме греха.
— Телевизор?
— А зачем он? Мы сами снимаем кино. Но для работы можно использовать и телевизор, и компьютер — почему нет.
— Однако мирские профессии монахинь остаются за стенами монастыря?
— Совсем не обязательно. Хотя, конечно, здесь все подчиняется другому ритму — духовному. От него зависит и послушание. В монастыре тоже приобретают профессии. Мы ищем волю Божию. Но, безусловно, используются имеющиеся умения, навыки. Опыт, талант никто в землю не зарывает. Вот мать Анфиса — керамист. Она радеет о нашей керамической мастерской. Мы стараемся использовать способности людей. Но только на благо Бога. Чтобы человек не гордился. Потому, как только начинает гордиться, — теряет все и заболевает.
Монах вымаливает родных до седьмого колена
— Соприкасаясь с внешним миром, монастырь не застрахован и от конфликтных ситуаций. Среди самых распространенных — обвинения в «заманивании». Для вас такие ситуации редки?
— Очень частые. Но у нас также много случаев, когда родственники сначала выказывали противление, жаловались, а потом благодарили за то, что их близкие в монастыре. Так как почувствовали молитвенную поддержку, особенно в моменты тяжелых испытаний. Недаром говорят: монах вымаливает своих родных аж до седьмого колена.
Иногда видно: человек не приспособлен к мирской жизни, вообще рискует погибнуть в ней, для него монастырь — спасение. У нас есть послушница, которая в миру очень болела, а здесь все у нее хорошо. Бог–то действует, вот в чем дело.
— При конфликтах упреки звучат и лично в ваш адрес?
— Безусловно.
— Не обидно такое слышать?
— Привычно.
Ну и, конечно, обидно...
— А вообще священнику часто приходится принимать претензии?
— Часто. Как люди смиренные мы говорим: все заслужили. Но если не смиряемся, тогда — за что, почему... Начинаешь себя жалеть.
— Как вы считаете, добро должно быть с кулаками?
— Нет. Кулаками можно и травму нанести. Бог сам защитит добро и накажет зло.
— А что тогда зависит от человека?
— Человек не должен дрогнуть в сложной ситуации, поддаться давлению. Кстати, иногда священнику приходится быть настоящим политиком. У нас ведь тоже жалуются, пишут, звонят в епархию. Потом митрополит вызывает.
Монастырь — не казарма
— Во время вашей беседы, обращаясь к прихожанам, вы говорили: надо уметь довольствоваться тем, что есть. Может, это слишком много — хотеть, чтобы человек довольствовался имеющимся, иной раз весьма скромным, отказался от простых мирских желаний?
— Да нет, материальные желания есть у всех. И у меня в том числе. Но не они — цель жизни. В обратном случае человек уже ничего другого не видит, не ценит то, что Господь ему дает. И остановки тогда нет. Как в сказке о золотой рыбке. Вот я и призываю посмотреть: а нужно ли тебе все это?
— У вас как у священника ко всем одинаковые требования?
— Нет. Даже к монахиням неодинаковые. Если человек крепкий, его можно и поругать. А если слабенький — что ругать, смысла нет, и так еле стоит, а я еще толкну — упадет. Надо видеть состояние души и руководствоваться не какими–то своими чувствами, а тем, чтобы от каждого поступка были польза, созидание... Да и не имею я права никого ругать.
— Распространено мнение, будто в монастыре существует жесткая дисциплина.
— Дисциплина необходима. Без нее — анархия. Но дисциплина — не самоцель, не какой–то строй. Монастырь — не казарма. Здесь должно присутствовать творчество.
— Однако «взыскания» на монахов накладываете?
— Взыскания? — смеется. — Что с монахов возьмешь... Послушника за ворота еще отправишь. А монаха уже трудно. Да, конечно... Можно сказать – сделай поклоны... У нас есть собрание, на котором обсуждаем все проблемы.
— А поощрения? «Увольнительные»? (Здесь рассмеялись уже все присутствующие.)
— Увольнительные? Если необходимо... то с Богом. А просто так чего ходить где–то. Вообще, любое отлучение из монастыря не по послушанию не приносит пользы. Приезжают родственники — слава Богу, пусть приезжают. Но уровень общения уже должен быть другим. Хорошо, если во время таких встреч разговор идет о душевном, о каких–то вечных моментах, о Боге...
— Но отдых нелишний и для монахинь.
— Согласен. И мы об этом тоже сейчас думаем.
— Когда вы выходите в город, как чувствуете себя в монашеском облачении? Не смущает неизбежное внимание публики? (Мой вопрос обращен уже к монахиням.)
— Теперь — нет, — дружно отвечают они.
— Выходит, сейчас народ попривык...
Отец Андрей:
— ...фильм «Остров» посмотрел.
Да, встречаются злые люди. Однажды я стоял на остановке. Подходит человек — на вид нормальный, даже интеллигентный, не пьяница какой–то — и говорит: «Мы вас скоро будем убивать...» И такое видим, конечно.
— Вы упомянули фильм «Остров». Вам понравилось?
— Очень. Я увидел там покаяние человека.
Чудны дела Твои, Господи...
— Свято–Елизаветинский монастырь — красивое архитектурное сооружение. Чье творчество воплотилось в нем?
— Наше общее. Монастырский комплекс в Новинках практически закончен. Но мы просим разрешения городских властей на строительство воскресной школы и Дома паломника. Понимаем: городские земли стоят дорого... Но хочется надеяться — нас услышат. В планах также расширение мастерских: создание Дома трудолюбия, где смогут работать люди, стремящиеся к церковной жизни, и те, кому требуется реабилитация после лечения. Такой дом уже есть, там очень тесно.
А тут еще одно беспокойство переживают в монастыре. Рядом располагается небольшой рынок, который сносят, а на освободившемся месте, говорят, планируется возвести развлекательно–деловой центр. Рядом с психиатрической лечебницей, храмами... Чудны дела Твои, Господи...
Если в самом монастыре строительство практически завершено, то на монастырском подворье в деревне Лысая Гора (как будто в издевку, но так называется это место) — все в самом разгаре. Там при желании находят применение себе те, кто, казалось бы, уже нигде не нужен. В пока еще недостроенной трапезной, но уже функционирующей, судя по длинным, накрытым к обеду столам, нас (мой гид и сопровождающий – брат Юрий) встретил Вячеслав, черноволосый худощавый прихрамывающий человек лет пятидесяти. Он под опекой монастыря уже полгода. Однако на подворье живет недавно, потому что только начал ходить без костылей. Когда после тяжелой травмы и переломов ног Вячеслава выписали из больницы, дома его никто не ждал. Передвигаться самостоятельно он не мог. Короче, как сам сказал: «Если бы не отец Андрей (Малаховский), привезли бы в холодный дом и оставили там».
Обратиться за помощью к монастырю надоумили сестры, помогавшие в больнице. Пять месяцев содержали Вячеслава на частной квартире, пока тот не встал на ноги. Потом привезли на подворье. Работает при кухне — на большее пока не способен. Хотя планирует со временем вернуться в город — «чтобы заработать на пенсию», он же строитель. Спрашиваю: верующий ли? Отвечает несколько уклончиво, даже голову в сторону отвернул: «Вера — не в том, чтобы бить поклоны и соблюдать все церковные правила, вера должна жить в сердце...» Случались у него и проблемы с алкоголем. Собственно, у братьев подворья — кроме тех, конечно, кого нанимают для строительства специально, — они или были, или есть до сих пор. Напьются, сбегут — потом назад возвращаются. Но не столько от раскаяния, сколько от холода и голодухи — отойти, короче, маленько.
Вообще, на подворье публика, конечно, специфическая. Брат Юрий — Юрий Редьков, бизнесмен, менеджер, главный продюсер ежегодного фестиваля «Мир меда и здоровья», бывающий здесь по делам, не скрывает: когда входит на территорию подворья, испытывает внутреннее напряжение. Так что не все так просто и благостно, как, наверное, кому–то рисуется.
Однако глаза боятся, а руки делают. Монастырское хозяйство уже немаленькое, в планах — его расширение. Коровы, овцы, свиньи, теплицы, сад молодой заложен — на будущий год ожидается первый урожай. Нужды обитатели монастыря ни в чем не должны испытывать. И в то же время... «Знаете, что меня однажды поразило? — говорит Юрий Алексеевич. — Я видел, как отец Андрей собирал разбросанные на дороге щепки для домашней печки. Уж, казалось бы, для него–то дрова найдутся. Но нет». Что ж, в монастыре свой устав...
фото Артура ПРУПАСА, «СБ».
