Однажды я тонул. Шел по первому, еще хрустящему и вибрирующему льду, переходил озеро. Лед проломился метрах в пятидесяти от берега. Может, промоина там была, а может, ключ подводный. Мир вздрогнул, линия берега с рыжей полосой тростника взлетела в небо...
Я знал, что глубина в этом месте — метра четыре с половиной. Знал, но никак не мог дождаться, когда в этой темной ледяной воде мои ноги коснутся дна, чтобы оттолкнуться. Я погружался и погружался. Мне казалось, что я уже очень долго опускаюсь, что прошло много времени...
Самая глубокая река, озеро, море, океан имеют дно... И вот это обстоятельство меня успокаивает. Даже знаменитая Марианская впадина глубиной «всего только» одиннадцать километров. Два часа идти в быстром темпе — и это расстояние будет позади, а если на велосипеде, а если на машине...
Достал дно. Ноги уперлись в «твердь земную». Я оттолкнулся. Выплыл. Выбрался на берег. Кажется, даже не заболел тогда.
А теперь о другом. Несколько дней назад я стоял на высоком крыльце деревенского дома и смотрел в ночное небо. Оно дрожало мелкими и крупными точками звезд. Некоторые двигались, меняя свое положение. Скользили неслышно в темноте и пропадали. Огромный ковш Медведицы почти касался вершин яблонь. Он был такой огромный, такой гигантский, что, если им зачерпнуть звезды, собрать их с неба, то тысячи, а может, и миллионы точек не смогут его заполнить. Млечный Путь будет клубиться, как пар на дне гигантского ковша. Я смотрел на звезды, на фантастический ковш, на шевелящееся и дрожащее звездами ночное небо, на мельтешение, дрожание, сияние и мрак. Я понимал, что небо не имеет дна. Что сколько бы я ни погружался в дрожащую звездами глубину, хоть день, хоть год или тысячу лет, а дна так и не достигну, не смогу ощутить твердь, от которой можно оттолкнуться и вернуться на землю. В тепло дома, к своим, к родным и близким людям. Мое падение или полет станет бесконечным и бессмысленным. Никогда не смогу достичь предела. Голова от этих мыслей закружилась...
Большая Медведица мерцала, а Млечный Путь клубился звездной пылью. То, что я называю пылью, — миллионы и миллиарды новых звезд. Ноги подкашивались. Я не мог остановить полет своего воображения. Представил, что огромная Земля с городами, морями, океанами, горами и всем–всем будет только капелькой на дне гигантского ковша, возможно, даже неотличимой от других дрожащих капель... Жизнь показалась бессмысленной и ничтожной, такой трагически короткой. Мне захотелось закурить. Страшно. Бесконечность, в чем бы она ни проявлялась, пугает, как ничто иное. Семь ярких звезд ковша горели зло, даже когда я закрывал глаза.
Знаете, что меня успокоило и вернуло на землю? Не поверите, но это чистая правда и нет в ней даже грамма литературы. Я вспомнил маленькую серебряную ложечку. Совсем маленькую, крохотную. Размером в половину моей ладони. Ту ложечку подарили, когда родилась дочка. Даже маленькая вещь похожа на огромную. Так вот та серебряная ложечка — копия гигантского звездного ковша. А скорее всего, наоборот. Космический ковш из семи ярких звезд — копия обыкновенной ложечки. Берешь ее тремя пальцами, зачерпываешь кашу, дуешь, чтобы негорячая была, и кормишь ребенка. А он смотрит на тебя удивленными и умными глазами, кривится, но ест. И так каждый день, по нескольку раз. Мать покормит, потом отец. За деда, за бабушку, за тетю, за дядю... Неделя проходит, месяц, еще и еще. И вдруг, когда ребенок ест из серебряной ложечки, а может, и не из серебряной, раздается дивный звук. Ну, все догадались! Звук, когда первый молочный зубик касается металла...
Молочный зуб! Млечный Путь! Ковш Большой Медведицы! Маленькая ложечка.
Вот как случилось. Бесконечность космоса, его ледяной холод, отсутствие дна и еще много чего, словами не передаваемого, связалось с предметом крохотным, будничным, необходимым, с землей и жизнью, за которую отвечаешь. Серебряная ложечка оказалась больше и могущественнее, чем мириады звезд.
