Как Василий Раинчик играл джаз, почему заставлял «Малиновку» петь и для чего «Верасы» из Москвы большие деньги получали
«Я человек не публичный, музыкант закулисный», — говорит о себе Василий Раинчик (на снимке). И поясняет, что есть люди, которым Бог дал особый дар и талант — желание сиять звездой на сцене, но сам он, к счастью, от него свободен и, если силком не вытолкнуть, из-за кулис на публику лишний раз не выйдет. Похоже, что и о своем грядущем юбилее Василий Петрович предпочел бы не вспоминать, чтобы избежать полагающихся по этому случаю громких «датских» слов и шумных празднований. И все же… 7 марта Василию Раинчику, народному артисту Беларуси, художественному руководителю Государственного Молодежного театра эстрады, известному композитору и блестящему музыканту, чье имя неразрывно связано с легендарным ансамблем «Верасы», исполняется 60. Накануне «Р» удалось-таки ненадолго вывести юбиляра из-за кулис.
— Василий Петрович, неужели правда, что вас, закончившего консерваторию дважды — как пианист и как композитор, когда-то отказались принимать в музыкальную школу из-за отсутствия способностей?
— Была такая история. Когда в Шклове, тогда маленьком городке, где жила наша семья, открыли музыкальную школу, это стало настоящим событием, и все потащили туда своих детей. Потащили и меня. Особого желания учиться музыке у меня, 10-летнего пацана, конечно, не было. Но пришлось идти. Во-первых, отцом уже был куплен баян. Во-вторых, мама об отказе и слушать не хотела. Короче, пошел, чтобы не огорчать родителей. Но в музыкальной школе меня признали негодным. Сказали: никаких данных. Отец тогда взял тот баян и понес в школу отдавать — зачем инструмент, если сын бездарный. Тут-то меня решили проверить еще раз — и обнаружили абсолютный музыкальный слух и ритм. Помню свой первый диктант на уроке сольфеджио — это когда играют мелодию и ее нужно точно записать нотами. Я справился с заданием первым и быстро, лишь один раз прослушав. Учитель отказывался в это поверить. Я действительно слышу в музыке абсолютно все и могу сочинять музыку любой сложности, не подходя к роялю и не проверяя, как что звучит.
А по классу баяна позже я учился в музучилище в Могилеве. Потом увлекся фортепиано и даже попытался поменять специальность, из-за чего и пришлось сбежать с третьего курса. В те времена баян был главный инструмент, мои педагоги ревниво отнеслись к «измене», сказали: беги-ка ты, друг, отсюда, забирай документы, пока не выгнали.
— Побежали вы — ни много ни мало — в столицу...
— Причем с намерением поступать в политехнический институт. Кстати, вечернюю среднюю школу закончил экстерном, с серебряной медалью. Но до политеха дело не дошло. Я вспомнил, что как-то в училище мою игру на фортепиано похвалила приезжавшая из Минска Ирина Александровна Цветаева — завкафедрой фортепиано Белгосконсерватории. Решил я ее найти и нашел. Она тут же забрала меня в свой класс в 11-летку при консерватории. А поскольку среднее образование у меня к тому времени уже было, учеба там для меня стала просто курортом. Я занимался только музыкой.
— И баян ушел из вашей жизни навсегда?
— В общем-то да, хотя сыграть и сейчас смогу. Но тогда меня интересовал только рояль, ведь на баяне не играли джаз.
— Ходят легенды о том, как виртуозно вы, уже студентом консерватории, исполняли джаз и срывали аплодисменты даже у профессоров…
— Эту музыку тогда не приветствовали, но профессора консерватории на самом деле прекрасно понимали джаз. Кто-нибудь из педагогов среднего звена мог, конечно, зайти в класс и обругать, мол, разве можно так играть, только позорите рояль и портите клавиатуру.
А джаз мы играли дуэтом с моим однокурсником Игорем Паливодой. Это самый лучший музыкант, которого я встречал в своей жизни, высочайшего класса. Мы играли на двух роялях и делали это блестяще. Импровизировали, умудрялись в одно произведение запутать под сотню других мелодий: и мировую классику, и джаз, и все что угодно. Лихо играли, с юмором! Как-то нас пригласили выступить перед участниками международной конференции музыковедов. Присутствовавшие были в восторге!
— С неменьшим успехом вы играли и в ресторанах…
— Девять лет отработал за время учебы в Минске, плюс еще программы готовил, аранжировки делал, музыку записывал. И, надо сказать, был богатым студентом. А одно время даже жил в «Каменном цветке». В то время это был крутой ресторан, ночной, работал до 4 утра.
— Консерваторской учебе это не слишком мешало?
— Если по правде, нам с Игорем Паливодой прощалось многое. Ведь мы, бывало, и шалили, и лекции пропускали, могли спокойненько посиживать в скверике напротив консерватории, когда другие студенты историю КПСС конспектировали. Но даже самый строгий ректор Владимир Владимирович Оловников все прощал нам за виртуозную игру. Вообще, что касается специальности, то я всегда учился хорошо. На госэкзамене исполнял сложнейшую программу и наиграл на пять с плюсом. Правда, одни считали — очень хорошо, другие — безобразно. Дело в том, что из-за пристрастия к джазу у меня выработалась своеобразная жестковатая манера исполнения. Я не любил размазню и считал рояль ударным инструментом в противовес тем, кто уверял, что он певучий. Какая певучесть, если там молоточки по струне бьют?! Словом, мнения были разные, но меня все же хвалили.
— Возможно, могли бы стать великим пианистом?
— Не знаю как пианистом-солистом, а замечательный дуэт у нас мог бы быть определенно. Но... Куда мы ни предлагались, нас не приняли. На телевидение отправили записи — ни ответа ни привета. В общем, не судьба.
— Зато сложилось с «Верасами» — ансамблем, который после яркого выступления на V Всесоюзном конкурсе артистов эстрады вы возглавили в 1974 году и который гремел на весь СССР.
— Успех молодого коллектива, действительно, был всесоюзный. К примеру, 16 концертов в Минске во Дворце спорта, а я не мог достать билетов. Или приезжаем в Новокузнецк — 23 концерта, билетов нет. Пластинки «Верасов» расходились мгновенно, договаривались в магазине, чтобы хоть нам оставили. Как-то в Юрмале работали в одном концерте с Пугачевой и Райкиным, так на бис публика требовала «Верасов». Нас тогда любили больше всех. Кроме того, мы были высокооплачиваемыми артистами. За месяц купить машину — без проблем. Мои партийные взносы составляли тогда где-то 130 рублей, по тем зарплатам деньги приличные. Но мы и работали. Фонограмм тогда не было — только живое исполнение.
— С высоты дня сегодняшнего — в чем был секрет успеха? Ведь поначалу-то немногие в него верили, называли «Верасов» бледной копией «Песняров», которая долго не протянет…
— Да уж, достаточно людей, говоря обо мне, крутили пальцем у виска, мол, Раинчик в сиянии славы «Песняров» и «Самоцветов» хочет сделать свой коллектив, а его участники и петь-то не умеют. Хотя, по правде, вокалистов в «Верасах», действительно, в ту пору не было. Певицей можно было назвать разве что Надю Микулич. Остальные — музыканты, что бы кто из них ни говорил. Но всегда была красивая музыка, качественные стихи, искреннее исполнение, интеллигентность, европейская культура. Я помню, выступали в «Олимпийском» в Москве, вроде Дни культуры какие-то были. Разумеется, аншлаг. На концерте, помимо руководства БССР, присутствовал министр культуры СССР Демичев. Он-то и сказал о нас после выступления: европейский коллектив. Меня тут же нашли за кулисами, повели с министром знакомить. Он спрашивает: какие просьбы, что нужно? А у меня простой ответ. Говорю: деньги на инструменты. И нам давали. Много. И наша республика, и Москва — на оборудование, на аппаратуру. Мы тогда имели возможность покупать лучшие в мире инструменты. Денег из Москвы давали столько, что наши однажды даже не взяли 70 с чем-то тысяч долларов! Не буду называть фамилий, но тогдашний министр культуры БССР сказал: мол, у нас в новых инструментах все нуждаются, а покупают раз за разом только «Верасы». Но на других Москва добро не дала, и наши деньги отправили назад.
— Признанием «Верасов» стала и серия совместных гастролей с Дином Ридом по Байкало-Амурской магистрали.
— В конце 1970-х это было сенсацией — сопровождать выступления американца, петь на английском, играть рок-н-ролл! С Дином Ридом мы познакомились и обменялись телефонами в Болгарии, участвуя в фестивале «Алый мак». Он был там в качестве почетного гостя и восторженно отозвался о выступлении «Верасов». Потом как-то в Германии гуляли мы по Берлину с Сашей Тихановичем, вспомнили, что есть телефон Дина Рида, и решили позвонить. Он пригласил к себе. Там мы и узнали, что он задумал выступить перед строителями БАМа, что ему понадобится музыкальное сопровождение. Тогда мы увезли с собой записи его программы. Выучили ее всего за пару месяцев. Когда Дин Рид приехал в Москву, нам было достаточно одной совместной репетиции, и мы отправились на гастроли. Дин Рид остался ими очень доволен.
— В репертуаре «Верасов» всегда было много хитов: «Я у бабушки живу», «Завiруха», «Карнавал», «Белый парус», «Караван», «Музыка для всех», «Любви прощальный бал»… И, разумеется, «Малиновка», без которой не обходился ни один концерт. Говорят, петь ее артистов вы просто заставили.
— Я Овен по гороскопу, люблю, чтобы было только по-моему, и всегда поступаю так, как считаю нужным. Но при этом интуиция меня никогда не подводит. Бывает, мне говорят: на этот раз ты не прав. А оказывается наоборот. Так и с «Малиновкой». В ансамбле ее исполнять не хотели и меня за нее стыдили: мол, неужели мы будем опускаться до таких убогих песенок. Но я интуитивно чувствовал — пойдет и настоял: петь будем. Кстати, совершенно случайно в «Малиновке» появился свист. Как раз тогда мы осваивали новый синтезатор, крутили-вертели, настраивали, и вдруг он свистнул. Я решил использовать этот звук во вступлении песни. Потом уже придумали свистульку, дули в нее. Но свистела не она, а синтезатор. «Малиновка» произвела взрыв, подобный атомному, ее знали все, она гремела из каждого утюга.
Как-то был концерт новых «Верасов», выступали во Дворце Республики, и в зале сидел Эдуард Ханок. После выступления я пригласил его познакомиться со своими молодыми солистами. Говорю: «Ребята, это композитор, который написал «Малиновку». И знаете, что сказал Ханок? «Малиновку» создал не я, а Раинчик». Вот так и сказал.
— Сегодня вам пишется?
— Кое-что пишется. Но сдерживает многое, отвлекаться часто приходится, работать с молодыми артистами, а эмоции ограничены. Чтобы писать музыку, нужна свободная голова. Чтобы, никуда не торопясь, попить утром кофе, спокойно посидеть-подумать, посмотреть направо-налево, что-то такое уловить, воодушевиться и сесть к роялю.
Вообще-то, есть у меня другая заветная идея. По давнишней верасовской традиции, когда у нас было все самое лучшее, мирового класса, хочу попытаться создать высокого уровня студию звукозаписи, ведь опыт у меня в этом деле огромнейший. Может, получится. Поживем — увидим.
