«Включаем диктофон». Записали воспоминания ребенка войны — ныне 89-летней учительницы из Минска Тамары Трухан

Новая рубрика «Включаем диктофон» – это наш маленький редакционный вклад в празднование 80-летия Великой Победы. На протяжении ближайших месяцев мы будем записывать на диктофон воспоминания и размышления ветеранов, узников концлагерей, детей войны о жизни. И печатать их без журналистской обработки, без «красивостей» и плавных переходов. Просто жизнь – такая, как она есть.

…Я хорошо запомнила 22 июня 1941 года. Мы с родителями и младшей сестрой Галей возвращались из отпуска, который провели у бабушки в деревне Ясень Узденского района. Путь предстоял долгий: сначала в Узду, потом в Минск, а из Минска – в Скидель, где мой папа, Александр Никифорович Пармон, работал в райкоме партии. Ехали на грузовой машине с открытым верхом: тепло, хорошо, вокруг колосится рожь. Автобус на Минск в итоге ушел без нас. Папа пошел искать попутку, а вернулся с известием – началась война.

…И мы вернулись в Ясень. Папа сразу же объявил сбор местных коммунистов. На что одна местная жительница ехидно заметила: «О, камуністы! Прыйдзе немец – усіх вас перавешае!» И папа понял, что надо перевозить семью туда, где нас не знают. В итоге доехали до Могилева, где нам выделили место на полу в тамошнем клубе. И папу призвали на фронт.

…Провожать его я не пошла – слегла с высокой температурой. Мама потом рассказывала, что фронтовиков увозил грузовик с деревянными скамейками в кузове. Мужчины затянули песню – и папа тоже пел, а по щекам катились слезы.

…а из клуба через пару дней нас выселили – туда стаскивали раненых солдат. Их, кажется, никто не лечил. Некоторые, увидев нас, детей, просили: «Пожалуйста, добей!»

…Мы вернулись к бабушке и всю войну прожили в Ясене. В ноябре мама родила брата, назвала в честь папы – Александром Александровичем.

…Несмотря на младенца на руках, мама постоянно подрабатывала – шила. Однаж­ды она попала в облаву. Соседи прибежали с новостью: «Вашу мамку павялі страляць!» К счастью, в нее не стреляли – отправили в тюрьму. Тетя пошла пешком из деревни в Узду, чтобы справиться о маме, и ей подсказали, что как раз сейчас на дежурстве полицай, который отпускает задержанных за выкуп. В итоге маму отпустили. Она потом рассказывала, что сидела в камере с учительницей из деревни Заболотье, которую приносили с допросов полуживую. На нее натравливали собак, они рвали на ней одежду, кожу. Но она терпела и говорила маме: «Нина, я ничего им не сказала».

…А вообще, время войны помню плохо. Если коротко, мы боялись и плакали. Жили в постоянном напряжении, что вот-вот в дом заглянет фашист или полицай. Видели на небе зарево то в одной стороне, то в другой – это горе­ли деревни.


…У нас на стене висела папина фотография. Мы вымарали ножом все знаки отличия с его формы, чтобы фашисты не поняли, что он коммунист.

…Среди главных фигур в Узденской волости был выходец из нашей деревни. Он потом рассказывал, как топил печку доносами и заявлениями, что «надо убрать семью коммуниста». Вообще, был великодушным человеком: всегда предупреждал об облавах, чтобы молодежь успела убежать в лес. В итоге из нашей деревни в Германию уехали только трое, и то потому, что их сагитировали.


…Когда освобождали Беларусь, танки шли прямо через нашу деревню. А я пасла коров и не могла дождаться момента, когда можно будет бежать домой. Думала: «Наверное, папа уже тут». До райкома партии он служил в танковых войсках, и я была уверена, что он должен вернуться домой прямо на танке.

…За всю войну от папы не было ни весточки. А в 1944 году нам прислали похоронку. Оригинал, отпечатанный на машинке, храню до сих пор. В одной из бумаг написано, что он был командиром взвода восьмой стрелковой роты 629-го стрелкового полка 134-й стрелковой дивизии, а похоронен в Волынской области Украины… Как он, танкист, оказался в стрелковой роте? Где служил? Очень хочется найти ответы на эти вопросы. Мне кажется, я до сих пор живу только для того, чтобы больше узнать о папе. Самое обидное, что я держала в руках его воинскую карточку – нужно было переписать сведения для оформления документов. Но сотрудники военного архива торопили меня, и вдумчиво изучить документ я не успела. Сейчас пытаюсь отыскать хоть какую-то информацию, но отовсюду приходит ответ: «Нет данных».


…Мы ездили к папе на могилу. Очень подружились с украинской семьей, которая принимала нас на ночевку. Они много рассказывали о зверствах бандеровцев в их деревне. Как заходили в хату к соседям узнать, почему те утром не выгнали корову, а там одни трупы. Причем бандеровцы не стреляли – они резали ножом всех, кто был связан с советской властью: медсестер, учителей, их детей. А ведь кто-то их оправдывает, жалеет.

…И еще о жестокости. Родная сестра моего папы вместе с мужем жила в Минске, в районе нынешнего кинотеатра «Побед­а». В первые месяцы войны дядя Иван шел по Интернациональной, а перед ним – кучерявая женщина с малышом за ручку. В конце улицы стояла машина гитлеровцев. Один из фашистов выхватил ребенка, крикнул: «Иуда!» – и изо всей силы стукнул малыша о машину, размозжив ему голову. А его мама вдруг стала петь и плясать прямо посреди улицы – в одночасье сошла с ума. Дядя Иван приехал к нам в деревню, и эта история – единственное, что он успел рассказать, добавив: «Я больше не могу быть в Минске. Не могу!» Потом он, словно в тумане, походил по дому, посидел на порожке – и умер. Не смог это пережит­ь.

…Когда объявили День Победы, в школе отменили занятия. И мы радовались и этому тоже. Дети есть дети.

…Несмотря ни на что, детство у меня было. Мы бегали, играли, оладьи пекли из найденной на поле перемерзлой картошки. И купались, конечно. Речки у нас в деревне нет, но были ямы, оставшиеся после добычи торфа. Во время дождя они наполнялись водой и мы в них бултыхались.


…После войны мама уехала работать в Минск на фабрику напитков. К ней сватался мужчина, который потерял всю семью: на их дом упала авиабомба. Мама написала нам письмо, чтобы спросить разрешения. А мы с сестрой ответили: «Если выйдешь замуж – мы от тебя откажемся». Идиотки, что тут говорить. Потом я уже и сама маме кавалеров искала, но ей больше никто не приглянулся.

…В старших классах ходили в школу в Лошу – пять километров в одну сторону. Дорога вела через кладбище. Там на Радуницу оставляли на могилках вареные яйца для умерших, а мы подбирали их и ели.

…Маме как вдове погибшего выделили в Минске жилье – комнату в бараке в районе велозавода. На 18 «квадратах» жили впятером: мама, мы с сестрой и братом и еще племянница, которая устроилась в Минск на работу. Потом племянница вышла замуж, и муж ее тоже какое-то время жил с нами. Кроме этого, у нас постоян­но останавливались родственники, односельчане.Помню, что на кровати спали вчетвером – двое в одну сторону и двое в другую.

…А красоты все равно хотелось. Мама как-то натаскала земли и посадила возле барака цветник. И все ходили, восхищались.

…Знаете, что еще помню? Пленных немцев. Как они спокойно ходили в магазин, что-то там себе покупали. Они жили человеческую жизнь, не то что наши пленные: голые, голодные.

…Я на отлично окончила семь классов и поступила в педучилище, а затем на вечернее отделение пединститута. Всю жизнь работала в школе: начинала старшей пионервожатой, потом вела начальные классы, русский язык. После выхода на пенсию стала председателем ветеранской органи­зации ЖЭС-28. В 1989-м, когда я заступила на этот пост, у нас было больше ста участников – полный актовый зал. А сейчас и позвать уже некого.

…Кстати, я вышла замуж за своего одноклассника, с которым познакомилась после войны в Ясене. Он загонял нас, девчонок, в лужи, а мы кричали от обиды: «Трухлявое полено!» Потому что фамилия такая – Трухан. Кто ж знал, как все сложится.

…Самое главное для меня – чтобы был мир. Чтобы люди не стреляли друг в друга, а, наоборот, помогали один другому – тогда все будут жить хорошо и счастливо.

krupenkova@sb.by,