— Что купили?
— Ничего. Диван присмотрели.
Читайте также
И вот стою я в кассу, уже взрослая, без опыта жизни при коммунизме, зато с большой историей историй (я же прожила насквозь все эти девяностые), а передо мной пара. Простые такие люди. Она ему что-то шепчет, поправляя челку, которая из-под меховой шапки торчит. Ну как торчит, укладка такая.
— Нет! — рявкает он грубо.
— Чиво “нет”! Все сразу “нет”, смотри, какой чайник. Цена хорошая. Потом пожалеем, что не купили.
— Это бесконечно! Тебе все надо! Нет в настоящее время такой возможности.
В общем, не купил он ей этот чайник. По возможностям купил, какие-то гвозди. Тоже надо.
Вот и шутили горько все восьмидесятые, что денег у нас нет, потому что коммунизм наступил. Одна юбка, одна кофта и школьное платье. Правда, был другой веселый перекос. Мама работала на “Рыбокомплексе”. Приходим домой — хлеба нет, молоко закончилось. Мы с двоюродной сестрой быстро вскрываем большую банку и грустно едим черную икру. Она соленая, без батона невкусно. Но черная икра была. Из этой икры потом выросло мое веселое время 90-х.
В 90-е мы вступили с кучей талонов на сахар, на сигареты и с маминой записной книжкой. Там у нее весь город контактов, потому что рыба всем была нужна. И вот мама как-то незаметно для себя продала два подъемных крана. В 90-е это было просто. Краны, правда, оказались в Таджикистане и, как мы после узнали, были не совсем легально выведены из оборота. Но деньги за них поступили, краны ушли к новому владельцу, а чтобы оформить документацию, нам предстояло отвезти в Душанбе мешок купюр. Мама купила колготки, набила их рублями, обвязала вокруг пояса и мы полетели на юго-восток нашей треснувшей по швам Родины. В этом веселом бардаке не было никаких досмотров в аэропорту. Пришел, сел и полетел. И вот, помню, мой шестнадцатый день рождения, вокруг танцевали таджикские дети, и работники местной администрации желали мне добра. А еще там восхитительные закаты на Варзобском озере и барашки под плов у каждой чайханы. Выбираешь его, как арбуз. Этот вкусный? А тот?
— Слушай, я принесу листик, ты мне напиши сочинение. Я русским плохо.
Целое лето 1991-го мы жили в Душанбе. Я подружилась с местными парнями, они все были детьми чиновников. Нигмату предстояло сдать экзамен “как-то так”. Там все уже решили, но формально нужно было написать. Он даже не переписывал, так и передал с папой ректору написанное моим почерком произведение.
— Про “Войну и мир” — хорошо. Ты хорошо написала. Он (ректор), правда, не читал. Но я читал. Красиво!
Они оберегали меня, провожали на самолет, Нигмат нес ковер. Мы с мамой уже все покупали к тому времени, ничего не присматривали. Так вот, удовлетворять свои потребности безо всякого коммунизма мне понравилось. Помню, мама потом даже оплатила весь выпускной для нашего класса, а сама улетела в Нижний Тагил, продавать корабль хлопка. Или хлопок она в Клайпеду продала?..
Кто-то ее кинул, в нашей квартире появились “тверские”. Они ждали денег. Я поила бандитов чаем, “тверские” обещали откусить голову любому, кто меня обидит. Я уже была студенткой Академии искусств, рассказывала “тверским” про Станиславского.
— Вот правильно ты живешь, молодец!
Все уладилось, “тверские” уехали ждать деньги в другое место.
По телевизору Леня Голубков делился планами: сапоги, шуба, квартира. Возил своего брата Ивана на чемпионат по футболу в Рио и по-свойски принимал Просто Марию. У мамы уже не было хорошо с бизнесом. Я пошла продавать таймшер. Все хотели на Канары. Может, и не все, но многие.
— Надо брать! Платите прямо сейчас, и я вам даю дополнительную скидку.
— Денег нет с собой.
— У нас водитель с хорошей машиной под офисом. Едем?
Приятно прийти в ресторан и заказать бутылку мартини, зайти в валютный магазин и купить сумку за доллары. Я эйфорию Лени Голубкова очень понимала. Вырваться из мечтаний в реальность и купить жене сапоги — это жить! Так тогда казалось. А теперь? Недавно в связи с печальным событием прочла интервью Сергея Мавроди: “Когда все доступно — ничего не хочется. Там, на вершине, ничего нет — там вакуум. Но, чтобы это понять, надо туда залезть. Я вот слазил и узнал”.
Я часто думала, с радостью даже, может, что вот не наступил коммунизм. И не наступит никогда. Мы все будем разные. Обманщики и обманутые. Обманувшиеся и обманывающие. 90-е учили меня воспринимать все таким, каким оно случается. Не горевать, не завидовать, не обвинять. Но, когда рухнул МММ и люди стали включать газ, потому что поставили на эту лошадку все свое, стало до слез, до самого тоненького внутри больно. Потому что есть беззащитные и они всегда отработанный материал в этих играх.
Их можно выписывать со склада тысячами — разойдутся...
“Все просто, Леня! Все легко, Леня! Правильно, Леня, мы партнеры! Хороший он парень”, — подумала Мария.
Я из этого всего, как лоскутное одеяло. Там еще и другого много. И, засыпая, я вращаю эту волшебную мозаику. Гамбургер из первого “Макдоналдса”, съеденный после двухчасового стояния в гигантской очереди. Танки в Литве в январе 1991-го. Да, и я там была. В моей мозаике балуются чаем московские бабулечки с улицы 1905 года, у которых я гостила в августе того же 1991-го и мы вместе завешивали окна одеялами, чтобы, чуть что, стекло не влетело в дом. Там даже коммунизм, как я его представляла в пять лет. Могу ли я расценивать то, что мне не подогнали всеобщее равенство, как падение пирамиды, куда более глобальной, чем МММ? Запросто. Но именно это все подарило мне восхитительную биографию. Мне есть чем любоваться, засыпая. Улыбаться, отпуская потери. Вспомнить все эти нелепые рекламные ролики и наделить их ценностью. Потому что это все про мою жизнь. М-г-м.
sulimovna@rambler.ru
