Первый президент послевоенной Польши был минским подпольщиком
Легенда или быль?
Недавно в Интернете случайно наткнулся то ли на детектив, то ли на байку известного российского журналиста Валерия Аграновского «Профессия — иностранец». Он решил поведать историю, которую впервые услыхал еще в 1947 году, когда был студентом Московского юридического института. В то время, как он пишет, «говорить о подобном нельзя было и слушать тоже».
О чем же идет речь? Оказывается, первый президент послевоенной Польши Болеслав Берут в период немецкой оккупации жил в Минске. И не просто находился здесь, а, будучи якобы сотрудником советской безопасности, состоял «на опасной и ответственной должности полковника абвера», то есть, если кто не знает, военной разведки гитлеровской Германии. Да еще к тому же был эсэсовцем, но почему–то в этой организации носил звание уже не полковника (штандартенфюрера СС), а всего лишь оберлейтенанта — оберштурмфюрера. Ну это, скорее всего, потому, что автор не шибко разбирается в чинах и рангах выброшенной на свалку истории фашистской военной машины.
Чем же занимался в Минске новоявленный Штирлиц? Об этом Аграновский не сообщает. Его интересует лишь личная сторона жизни Берута. Он преподносит читателям легенду, которая когда–то потрясла студентов–юристов. «Детективная начинка истории, — пишет Аграновский, — вызвала тогда у нас особый, жгучий интерес к только что оконченной Победой войне. Огромное количество тайн, связанных с Отечественной, в байках и открывалось с фамилиями героев и предателей».
И далее идет такая история. Будто бы во время пребывания в Минске у Берута был адюльтер с женой одного композитора, еврея по национальности. Сам композитор из горящего города успел уйти в советский тыл, а его жене с двумя детьми сделать это не удалось. Узнав каким–то образом о том, что семья находится в оккупированном Минске и поэтому обречена на гибель, композитор якобы пошел в армию солдатом–добровольцем, провоевал всю войну и стал офицером. А когда настал час освобождения Минска, потратил все силы на то, чтобы с первым пехотным батальоном ворваться в город.
Но вместо пепелища нашел свой дом целым и даже ухоженным, потому что именно в этом трехэтажном здании находились штаб и канцелярия абвера.
«Дальнейшая сцена, — продолжает Аграновский, — вскрывает только малую часть драмы, перемешанную со счастьем». Несмело постучав в квартиру, композитор увидел жену и детей живыми и здоровыми. Однако они были более растеряны, чем обрадованы. Не пустив мужа–освободителя дальше порога, жена немедленно призналась: детям и ей спас жизнь немецкий офицер, оберштурмфюрер, и она не только была близка с ним, но и полюбила его больше жизни.
Удивленный услышанным, композитор постоял на пороге, выкурил папироску, развернулся и ушел. Ему, пишет Аграновский, еще предстояло дойти до Германии и брать рейхстаг.
А далее события якобы развивались так. Раскрыв однажды газету «Правда», бывшая жена композитора увидела фотоснимок, на котором ее спаситель–абверовец стоит рядом со Сталиным. Она была ошеломлена. Поэтому правдами и неправдами добывает деньги, достает билет на поезд Минск — Москва и, прибыв в столицу, идет на площадь Дзержинского в НКВД. Там ее мгновенно принимает высокое начальство и говорит: успокойтесь и больше об этом никому ни слова. Дают ей деньги, приличные женские и детские вещи, обратный билет в Минск и даже сопровождающего.
Вскоре вместе с детьми она будто бы переехала в Польшу, стала там первой леди–президентшей, а ее дети — студентами Варшавского университета. Что касается их отца–композитора, то этот офицер вскоре был разыскан «органами» на фронте, соответствующим образом обработан и после этого ежегодно навещал в Польше своих повзрослевших детей и бывшую жену.
Такая вот душещипательная история. «Могу предположить, — резюмирует Аграновский, — какой начнется «бунт» на журналистской палубе, как только появится эта публикация. Одного понять не могу, — вопрошает он, — почему за десятилетия свободы слова и гласности никогда не читал и не слышал этой байки, будто она мне одному приснилась? Почему до сих пор «акулы пера» не ринулись на поиск правды, какой бы она ни была: скандальной или спокойной? Подозреваю как минимум два варианта: либо история была настоящим фольклором, что уже не казалось притягательным профессионалам–журналистам, либо тайна была заложена «ведомствами» столь глубоко, что с раскопками до сих пор все еще сложно и вряд ли досягаемо».
Как видим, Аграновский не стал утруждать себя поиском истины, а предпочел, как он сам пишет, ограничиться сочинением легкого детективчика. Ну что ж, пришлось эту работу сделать мне. Причем сразу же хочу поблагодарить за помощь в розыске необходимых документальных свидетельств директора Национального архива Вячеслава Селеменева и бывшего ученого секретаря этого архива Евгения Барановского. Огромное им спасибо!
Кто вы, Болеслав Берут?
Мне кажется, прежде всего надо ответить на вопрос, кто же такой Болеслав Берут. Был ли он каким–то секретным сотрудником советских органов безопасности? Поскольку в двадцатые годы прошлого века Болеслав Бернацкий — такова его настоящая фамилия (псевдонимы Янковский, Иванюк, Томаш, Бенковский, Рутковский) — был слушателем созданной Коминтерном Международной ленинской школы в Москве, это вполне возможно. Однако историки современной Польши, люди весьма дотошные в поисках компроматов на политических деятелей своей страны и особенно периода Польской Народной Республики, до сих пор, по–моему, так и не смогли найти каких–либо документальных доказательств, свидетельствующих об этом. И вообще, кроме книги Андрея Гарлицкого, изданной в Варшаве в 1994 году, да воспоминаний сына Берута Яна Хылыньского, других, более объективных и глубоких работ, где излагалась бы политическая биография этого лидера, до сих пор ими не создано. Если они изредка и упоминают в своих трудах его имя, то лишь в негативном плане как твердокаменного сталиниста, коллаборациониста–изменника, предателя родины.
Что касается службы Берута в абвере или СС, то это всего лишь выдумка Валерия Аграновского. А вот в созданной немцами летом 1941 года Минской городской управе Берут действительно служил. Но об этом — позже.
Так кто же он, Болеслав Берут? Профессиональный революционер–подпольщик. Коммунист. Поляк, который любил свою страну и верил, что лучшее будущее для нее может обеспечить только социалистический строй.
Болеслав Берут родился в апреле 1892 года в семье крестьянина деревни Руры Иезуитске–Бригодовские близ Тарно Бжега. Как утверждают некоторые исследователи, первый свой революционный поступок, тогда еще ребяческий, обусловленный неумением сдерживать эмоции, он совершил в тринадцать лет, в 1905 году, когда забастовали люблинские школы, протестуя против обязательного употребления русского языка. Вот тогда–то, будучи учеником последнего, выпускного класса, он бросил чернильницу в портрет царя, висевший на стене. За это его исключили из школы. Был чернорабочим, курьером, разносчиком газет. Учился в ремесленном училище. Работал в типографии наборщиком. Потом сам стал «издателем» — печатал на гектографе патриотический журнал «Вызволенне». Сам писал статьи, даже стихи...
Со времени создания Коммунистической партии Польши в 1918 году ее активный деятель. Правда, иной раз выступавший вразрез с официальной линией. По поручению Коминтерна в начале тридцатых годов работал в Австрии, Чехословакии и Болгарии. Скрываясь от ареста, бежал в Москву. В 1932 году вернулся в Польшу. В декабре 1933–го арестован, а в феврале 1935 года приговорен к семи годами тюрьмы. В это время контрольная комиссия ЦК КПП исключила его из партии за поведение, недостойное коммуниста, якобы проявленное им в ходе следствия и суда. В 1938–м Берут был освобожден по амнистии и какое–то время работал бухгалтером в Варшаве. После начала в 1939 году Второй мировой войны сумел бежать в Советский Союз.
Как известно, в августе 1938 года исполком Коминтерна на основе ложных обвинений принял решение о роспуске Коммунистической партии Польши. Репрессии против польских коммунистов, находившихся на территории СССР, начались еще раньше, где–то в 1933 году. Среди тех, кто пал их жертвой, оказались почти все руководители и ведущие деятели КПП. Однако Берута эти репрессии не затронули. Почему? Потому что сидел в это время в польской тюрьме? Возможно. Но, может быть, и по какой–то другой причине. Ведь даже если предположить, что он был агентом НКВД, это в ту пору не избавляло от суда и ареста.
Развязанная Гитлером война против СССР застала Берута в Белостоке. Что он там делал? Один из польских источников утверждает, что какое–то время Берут работал на стройке, принадлежавшей наркомату связи СССР. Но, скорее всего, дело в другом. После сентябрьских событий 1939 года в Белостоке находился проверочный, а проще говоря, фильтрационный центр для бывших работников распущенных Коминтерном партий — КПП и ее автономных органов — компартий Западной Белоруссии и Западной Украины. Может быть, Берут был задействован на работе в этом центре.
Как он сам впоследствии рассказывал своим минским друзьям, в Белостоке он не успел попасть на последний вырвавшийся из этого города поезд, и ему пришлось уходить пешком. По дороге однажды был задержан немцами и отправлен в лагерь для военнопленных, но буквально через несколько часов сумел бежать и в конце концов добрался до Минска.
Кто мог подумать тогда, что этот худощавый, внешне малопривлекательный, неторопливый человек, лишенный ораторского дара в привычным смысле этого слова, через несколько лет станет лидером новой, послевоенной Польши? Но это произошло где–то в 1944–м, а мы пока должны вернуться в лето общей большой беды, трагичное лето начального периода Великой Отечественной войны.
В июле 1941–го
Шли первые недели немецкой оккупации разрушенного, полусожженного Минска. В начале июля военные власти приступили к созданию Минской городской управы. По замыслу оккупантов, она должна была иметь прежде всего отдел регистрации, чтобы все население взять на учет и внести каждому соответствующие пометки в имевшиеся у людей советские паспорта, а в случае утери документов выдать им временные виды на жительство. Организационной структурой управы предусматривались также хозяйственный, санитарный, торговый, коммунальный и целый ряд других отделов. Постепенно она разрослась до того, что в одном только жилищном отделе работало около двухсот человек.
Какого–то готового административного аппарата у оккупантов не было. Правда, еще до начала войны главное управление безопасности рейха решило использовать для этих целей белорусских и других эмигрантов, проживавших на территории Германии и генерал–губернаторства, то есть бывшей Польши. Сотрудник СД в Варшаве штандартенфюрер СС Франц Сикс стал комплектовать такую группу. Но результаты оказались более скромными, чем ожидалось. Было завербовано всего около 50 человек. 30 из них намечалось использовать для создания администрации в Минске и его окрестностях.
В первых числах июля эти люди сюда прибыли. Были назначены бургомистр, его заместитель. Но где взять остальной персонал? Многие местные жители всеми способами старались не пойти на какую–либо работу к врагу. Пришлось оккупантам довольствоваться случайным элементом. В первую очередь они отдавали предпочтение немецким колонистам, давно обосновавшимся в Беларуси, — только в Минске их насчитывалось где–то полторы сотни, а также полякам и прежде всего тем, кто потерпел притеснения от советской власти, но все равно добровольцев не хватало. А требовалось срочно провести учет населения. Как быть? Полевая комендатура решила поступить просто: отобрать нужных для этого работников в ходе облав. Ловили людей на улицах и заставляли работать.
Участница Минского подполья Мария Николаевна Калинина до войны была учительницей. В феврале 2000 года в беседе с научными сотрудниками Национального архива Евгением Барановским и Татьяной Шевченко она рассказывала, как однажды летом 1941 года, где–то в июле, шла по улице Комсомольской. И вдруг облава.
«Нас, — вспоминала Мария Николаевна, — загнали в трехэтажное здание, стоявшее на углу Комсомольской и Карла Маркса (здесь потом и размещалась Минская городская управа. — В.М.), и стали сортировать. Подходили и отбирали: ты, ты, ты — выходите. Мы выходили. Так я оказалась там, где были расставлены столы в несколько рядов, и попала за один стол с каким–то незнакомым мужчиной. Перед нами положили бумагу, дали карандаши и сказали: мы будем приводить людей, а вы должны их регистрировать. Мы начали свою работу. Помню, как ко мне подошел один мой знакомый — Марков. Я потом с его сестрой в одной камере сидела... Это все трудно и больно вспоминать».
Комментарий ученого–историка, кандидата исторических наук Галины Кнатько:
— На 1 января 1941 года население Минска составляло 270 тысяч 400 человек, причем в это число входило не менее 30 тысяч расквартированных здесь военнослужащих. В связи с военными действиями город оставило примерно 98 тысяч жителей.
По распоряжению коменданта полевой комендатуры в первые дни оккупации, как зафиксировано в немецкой сводке, «для обеспечения безопасности тыловых коммуникаций, предотвращения актов саботажа, выяснения трудового потенциала города» был проведен тщательный, несколько раз продублированный учет населения, который неоднократно повторялся в дальнейшем гражданскими властями.
То, о чем рассказывала Мария Калинина, — это вторая регистрация минчан по приказу полевого коменданта, поскольку на первую явились далеко не все. Она проходила в заявочном бюро Минской городской управы.
Еврейское население, а до войны в Минске жило около 100 тысяч евреев, или 38 процентов населения, регистрацию проходило отдельно, в Еврейском совете. По свидетельствам современников, в оккупированном городе евреев оказалось примерно 80 тысяч. Все они, за исключением немногих, которым удалось спрятаться или уйти, погибли в гетто. К этому числу надо еще добавить 26,5 тысячи иностранных евреев, привезенных сюда из Германии и других стран.
По данным на 1 октября 1941 года, в городе насчитывалось 92 тысячи 420 жителей (без учета евреев).
Теперь вернемся к воспоминаниям Марии Калининой. Она рассказывала:
«В общем, мы сидели и регистрировали. Вдруг вижу: по коридору мелькнула знакомая фигура. Причем этот человек хорошо одет, на нем приличный костюм. Я этому удивилась и говорю своему соседу: посмотрите за моими бумагами, а я отлучусь на минутку. И побежала за человеком, который шел по коридору. А когда увидела, за какой дверью он скрылся, была еще больше удивлена. На двери красовалась табличка: «Спадар Герынг Павел Iванавiч, загадчык гандлёвага аддзела».
Меня это поразило. Павла Ивановича Геринга я хорошо знала. Он был поляк, родился где–то в Западной Белоруссии, а жил в Минске, окончил здесь институт народного хозяйства. Брат его в Витебске работал директором фабрики, был репрессирован и осужден. Ну и что, из–за этого идти на работу к немцам? Для меня это было поразительным. Я стала перед дверью и подумала: зайти или нет? Но я постучала. Мне говорят: «Заходзьце». Я зашла. Павел Иванович стоял, наклонив голову, читал какую–то бумагу, а когда увидел меня, с удивлением спросил:
— Вы?
— Да, я.
— Как, где вы, что вы?
Я говорю:
— Лучше скажите, почему вы здесь?
Он ответил:
— Я здесь работаю.
— Павел Иванович, вы заблудились.
— Нет, Мария Николаевна, я не заблудился. Расскажите лучше про себя.
Я коротко рассказала о том, как пыталась бежать из города, но неудачно, а также про то, что у меня уцелела квартира, а мой муж не был мобилизован в армию и поэтому мы с ним вместе. А Геринг сообщил, что у него все сгорело и он потерял дочку и не знает, где ему жить, живет у случайных знакомых. Тогда я сказала, что у меня есть ключи от соседней квартиры, но я их сейчас ему не дам, еще надеюсь, что сосед вернется. Он попросил показать ему эту квартиру, а потом, мол, будет видно. И мы договорились, что вместе пойдем туда после работы.
Я вернулась за свой рабочий стол, но была очень взволнована этой встречей. Мой сосед посмотрел на меня и спросил:
— Что пани так всхволевана?
Я сразу поняла, что это не белорус, не русский, что он поляк. Одет он был очень странно. На нем были брюки в какую–то клетку, огромные ботинки и какая–то замызганная рубашка.
— Кто вы такой? — спрашиваю.
— Я — беженец, в дороге потерял свою семью и вот застрял в Минске.
— А где вы живете?
— Ночую где придется и уже три дня ничего не ел...
Время шло к концу рабочего дня, а люди все приходили и мы их регистрировали. Настроение у меня было ужасное. Часов в семь к нам подошли трое немцев и стали уже нас записывать. Первый спросил меня: где живет фрау? Я назвала свой адрес. Они записали, а затем обратились к моему соседу. Он молчал. Я посмотрела на него и вижу, что человек растерян, не знает, что ответить. И тогда я вдруг говорю: мы живем в одном дворе. Немцы это записали, а он назвал свою фамилию, имя и отчество: Берут Болеслав Войцехович. Его спросили, откуда он. «Я — беженец». Хорошо, сказали они, завтра в девять часов вы должны быть на своем рабочем месте.
Когда немцы ушли, то я и его к нам пригласила пожить пока у нас, а потом видно будет. В глазах его были слезы. Это было ужасно: взрослый человек, мужчина, плакал от благодарности за то, что я его выручила, пришла на помощь. И мы вместе вышли на улицу, где к нам присоединился и Павел Иванович Геринг».
Под крышей управы
В 1941 году по правой стороне улицы Карла Маркса, если спускаться от Дома офицеров к реке, стояли двух–, а то и одноэтажные, главным образом бревенчатые дома. К тому же еще и располагались они не в линию, а врассыпную, друг за дружкой, образуя множество двориков. В этих домах не было никаких удобств, разве что водопроводная колонка во дворе, зато район был уж очень престижным — самый центр города. Вот в таком доме под номером 70 — он стоял во дворе — в 7–й квартире и жила семья Марии Николаевны Калининой. А в соседней квартире жила семья инженера Паллера. Две эти семьи вместе бежали из горящего Минска, но по дороге потерялись. До того, как это случилось, Паллер поставил на детскую коляску Калининой свой портфель, и этот портфель Мария Николаевна привезла в Минск, а когда открыла его, обнаружила там несколько плиток шоколада, куски сахара, детские вещички и ключи от квартиры. «Эти ключи, вспоминала она много лет спустя, сыграли очень большую роль в нашей дальнейшей жизни».
Итак, Мария Калинина привела в свою квартиру Болеслава Берута и Павла Геринга и первым делом стала знакомить их со своим мужем.
— Михаил Федорович Филипович, — отрекомендовался он. — Инженер–теплотехник.
Павел Геринг сказал, что немного знает его, а Болеслав Берут вновь назвал себя полностью, по имени–отчеству. Филипович был родом из Западной Белоруссии, владел польским, поэтому они быстро нашли общий язык. Хозяйка накрыла на стол скудный ужин. И тут Геринг сказал:
— Мария Николаевна, как же быть? Ваш муж нигде не работает и никуда не выходит. Он может попасть в облаву так же, как и вы сегодня. Тогда его угонят куда–нибудь, а мне нужны рабочие руки. По улице Карла Либкнехта у городской управы есть плодоовощная база. Мне туда нужен директор.
— Павел Иванович, но у моего мужа профессия не торговая, он же теплотехник.
— Мы же не о профессиях рассуждаем, Мария Николаевна, — решительно, с каким–то особым значением заявил Геринг. — Мне необходимо всюду подобрать своих людей. Михаил Федорович мне подходит.
И Филипович, вспоминала Калинина, согласился пойти работать на базу. Он и Берута к себе взял. На базе работало человек тридцать. Был конный транспорт, где–то 15 лошадей и три неисправных автомобиля. Бензина для них немцы не давали, поэтому Михаил Федорович решил оборудовать эти машины газогенераторными установками.
Валерий МИХАЙЛОВ.
