(Продолжение. Начало в № 173.)
«Приблизительно дней через десять, — рассказывала Мария Калинина, — Павел Иванович Геринг у меня спрашивает: «Кто этот человек, который живет у вас?» Я ему рассказала. Он говорит: «Познакомьте меня с ним поближе». И вот я их свела.
А через пару дней Геринг мне говорит: «Мария Николаевна, в городе я встретил своего бывшего преподавателя из института народного хозяйства Федора Ивановича Крюка. Мне обязательно надо его устроить на работу, иначе его угонят в Германию. Если мы сделаем так: Крюк будет директором базы, а Михаил Федорович у него заместителем, помощником». Я отвечаю: «Михаил Федорович за это вам спасибо скажет». И тут я задаю вопрос: «А куда вы Берута денете?» А он говорит: «Вы знаете, я Берута возьму к себе в отдел, в управу. Мне нужен там свой человек». На этом мы расстались.
Берут перешел работать в управу заместителем к Герингу, выдавать людям карточки на питание. Потом я вместе с ним работала.
База, как мне рассказывал муж, была очень богатая. Там была соль, там были продукты питания, мука, крупа, там была мануфактура, и Павел Иванович сказал: надо, чтобы все это постепенно перешло в руки наших людей, иначе немцы заберут. Они пока об этой базе ничего не знают, но как только узнают, конечно, ее разграбят».
На базе работал завхозом или кем–то еще, не знаю кем, Арндт Фридрих Арнольдович. Он с первого дня там работал, и когда мой муж однажды пришел с ним домой, он мне сразу отрекомендовался: «Арнольд Фридрихович Арндт, член партии». А я сказала: «Вот это мне не обязательно знать, я бы вам советовала об этом никому не говорить». А он: «Ну как же, я же доверяю Михаилу Федоровичу». — «Михаил Федорович — это одно, а я — это другое, так что будьте осторожны». Ну, в общем, Берут также уже был знаком с Арндтом, и у нас образовалась группа. Они установили связь с каким–то колхозом, где были партизаны, и переправляли туда продукты. У нас стали появляться незнакомые люди из деревни, они приезжали на подводах на эту базу и увозили соль и то, что им там давали...
В августе немцы обнаружили базу и прислали туда свое начальство. Первым шефом стал офицер, который воевал на фронте и был ранен, а когда вылечился, его прислали сюда шефом, его фамилия Штанке. Он был очень тактичный, очень культурный, человечный и однажды сказал Филиповичу: «Михаил, я все вижу, что вы делаете, но закрываю глаза. Я вас только прошу, не подведите меня».
И все продолжалось по–старому. Берут выписывал документы, визировал их у немцев. Он владел немецким, поэтому немцы ему доверяли. Павел Иванович Геринг был рад, что он вошел в такое доверие. Но когда появился Штанке, уже все было ограничено, нельзя было так рисковать. К этому времени у Филиповича появились друзья–шоферы, которые разыскивали на пепелищах разбитые машины и ремонтировали их. Возник отдельно от базы гараж транспортной конторы городской управы. В гараж ушел работать Филипович, а Крюк остался на базе. До войны Филипович работал в Академии наук, занимался проблемой перевода машин на твердое топливо. Вот он и стал делать газогенераторные установки. Для этого заготавливали чурки, хорошенько их сушили. Немцы смеялись, называли такие машины паровозами, но они сыграли очень большую роль. Мы на этих машинах ездили на встречи с партизанами, перевозили туда хлеб, муку, все, что можно было взять на базе. Были замечательные шоферы: Павел Петрович покойный. Федор Пурсеев. Он работал до последнего дня нашей организации. Мы тогда подпольщиками себя не называли, но были дружны, у нас была единственная цель — помочь Родине. Федор Пурсеев, когда наша Красная Армия освободила Минск, ушел в армию.
Но я хочу вернуться к Павлу Ивановичу Герингу. Конечно, без него мы бы ничего не смогли сделать. Поскольку он был однофамильцем рейхсмаршала, немцы поначалу его очень уважали, несколько раз даже предлагали переселиться в Германию, но он категорически отказался. У него была жена–еврейка, а это было очень опасно. Она родом тоже из Западной Белоруссии была. Он на ней женился, когда был студентом, а она пела в хоре оперного театра, была хористкой. А в нашем дворе появился бывший студент хореографического училища, и он знал, что жена Геринга — еврейка. Очевидно, ему очень хотелось поселиться в квартире Паллера, где жил Геринг, и, видимо, он донес на Павла Ивановича. В 1942 году Геринга и его жену арестовали. Но потом его выпустили, а жену убили.
В управу его уже не взяли, он ходил без работы. Однажды пошел в гости к Беруту, который тогда уже в другом доме жил, но рядом с нашим. Это было зимой. Пошел без пальто, а в это время мимо моих окон прошли к нему в квартиру трое эсэсовцев. Я тут же побежала к Беруту и говорю: «Павел Иванович, к вам пошли эсэсовцы. Уходите, уходите». А он говорит: «Нет, я пойду домой». И пошел. И, конечно, его арестовали. И куда они его дели, сколько мы ни старались узнать, так ничего и не узнали. Вот как все повернулось».
Рассказ поразительный. Как много еще, оказывается, тайн, вернее, необыкновенного хранят наши архивы. Подпольная группа, действовавшая в гараже транспортной конторы городской управы... В это ведь даже трудно поверить. И тем не менее это было, и впервые об этом рассказывается только сегодня.
Кстати, партийные органы Минска официально признали эту группу только в 1983 году. Как известно, правда о Минском антифашистском подполье долгие годы с трудом пробивала себе дорогу. Но все же пробила. Руководителями подпольной группы, действовавшей в гараже, признаны Арндт Франц — Арнольд Фридрихович, латыш, член ВКП(б) с 1919 года (возглавлял группу с июля 1941 по сентябрь 1942 года), и Михаил Филипович. Арндт погиб в гитлеровских застенках в конце 1942 года или в начале 1943–го, точно не установлено. Погибли также его сын и жена.
А в конце ноября 1943 года по доносу предателя были арестованы СД Михаил Филипович и Мария Калинина. Поскольку держались они стойко, а прямых улик против них не было, их не расстреляли и направили в концлагерь, находившийся во Франции. Они там выжили и вернулись после войны в Минск.
Подполье продолжает борьбу
А как же Болеслав Берут? Ведь его одиссея нас интересует в первую очередь. В Национальном архиве в фондах Минского антифашисткого подполья хранятся воспоминания Константина Иосифовича Короля, который до войны работал директором школы. Он подробно рассказывал о том, как вначале работал на плодоовощной базе, а затем с помощью коммуниста–подпольщика Степана Васильевича Гринвальда–Мухи (кадрового работника НКВД. — В.М.), который был начальником отдела кадров городской управы, попал на работу в подотдел распределения и выдачи населению продовольственных карточек, где начальником был Болеслав Берут.
«Мне, — пишет в своих воспоминаниях Константин Король, — Степан Гринвальд–Муха (погиб в 1942 году. — В.М.) рассказал, что Болеслав Войцехович свой человек, его бояться не следует. В октябре 1941 года я и Муха в один и тот же день были арестованы и посажены в минскую тюрьму, каждый в отдельную камеру. Нас избивали на допросах, предъявляли нам обвинения, что мы — коммунисты, что мы — евреи, что мы снабжаем евреев карточками, но мы ни в чем себя виновными не признали. Благодаря помощи Болеслава Берута и усилиям наших жен, благодаря товарищам и подкупу немецких чиновников нас через месяц после ареста выпустили из тюрьмы. Выпуская, взяли с меня подписку о том, что я не расскажу, о чем у меня спрашивали следователи, а если я это нарушу, буду повешен (а спрашивали о Беруте. — В.М.). На второй день по выходе из тюрьмы я пошел к Беруту и рассказал ему обо всем. Болеслав Войцехович поблагодарил за информацию и предупредил быть очень осторожным в работе, так как у немцев большая шпионская агентура. Действовать, сказал он, нужно умело, чтобы не стать жертвой врага.
Через месяц после того, как поправился, — продолжает Король, — я возобновил работу у Берута. Работал в конторе по выдаче карточек № 9 вторым работником. Помещалась она на Седьмой линии». (До войны восемь минских улиц от Комаровки до нынешней площади Калинина назывались линиями. — В.М.)
И далее Константин Король рассказывает о том, как с помощью других подпольщиков он выдавал продовольственные карточки семьям репрессированных немецкими властями и тем, кто не пошел работать на оккупантов, а делать это, конечно, категорически запрещалось.
23 августа 1941 года по хозяйственному отделу Минской городской управы был издан приказ, согласно которому секция распределения и нормирования с сентября должна была приступить к выдаче населению продовольственных карточек.
Но карточки не были гарантией того, что на них можно что–то получить. 23 декабря 1941 года в оперативной сводке отдела пропаганды в «Остланд» сообщалось: «Продовольственное положение, особенно в крупных городах, чрезвычайно плохое. На карточки в Минске выдаются только хлеб и сироп, однако за ними надо выстоять в очереди многие часы, так что рабочие не всегда в состоянии получать свои рационы».
И вот при всех запретах, жесточайшем контроле, учетах и переучетах подпольщики все же умудрялись обойти, обмануть оккупационные власти. «Первое время, — рассказывает в своих воспоминаниях Константин Король, — продовольственные карточки в Доме печати получали наши товарищи, работавшие в отделе распределения продовольствия. Потом режим усилился. Карточки заказывали и забирали в Доме печати сами немцы, но однажды в качестве грузчика на автомашину взяли меня. Пока получили и погрузили весь заказ, уже стемнело. Два немца сели в кабину, а я, как грузчик, сидел в кузове на корточках, на пачках с карточками. У меня в кармане был небольшой брезентовый мешок. В этот мешок я вложил одну пачку, а это тысяча карточек, и когда машина проезжала мост через Свислочь по Советской улице, швырнул этот мешок, а когда шел домой, подобрал его и спрятал в сарае. Из этих карточек я вырезал талоны и раздавал их своим знакомым, которые работали заведующими магазинами и помогали нам, подпольщикам.
Но это потом было. А пока машина подъехала к городской управе, на разгрузку ее вывели всех, кто работал в карточном бюро, и типографские пачки сложили в одной комнате. Немцы, которые в Доме печати получали карточки, закрыли эту комнату на замок, опечатали ее и ключи забрали с собой. Назавтра они же открыли опечатанную комнату, начали пересчитывать карточки, а одной пачки нет. Все было поднято на ноги. Все удивлялись, как могла за ночь пропасть пачка с тысячью карточек первой категории. Пришлось задержать выдачу карточек и заказать недостающее количество. Только после того как улеглась шумиха, я рассказал о своей операции Болеславу Войцеховичу, за что он меня поругал: нельзя, мол, так рисковать».
И еще один архивный документ. Воспоминания другого подпольщика — Тита Андреевича Зарубина:
«В сентябре 1941–го года я устроился на работу в карточное бюро городской управы. На работу меня принимал Болеслав Берут. Вначале мы его очень боялись, даже больше, чем немцев. Меня он с гордостью рекомендовал немцам как профессора математики, несмотря на мои возражения, потому что я был только доцент. При первом же удобном случае сознательно постарался обсчитаться на 100 человек. Берут вдруг проверил меня. Пришлось извиниться и обещать впредь быть более внимательным. Потом Берут дал мне еще одно поручение и опять проверил. На этот раз все было в порядке.
Затем Берут предложил мне заведовать карточной конторой на Червенском рынке, но я отказался. Когда рассказал об этом двоим своим друзьям, Иосифу Белоновскому и Ивану Обламскому, они заставили принять это предложение — ведь это давало возможность обеспечивать подпольщиков хлебом. Конечно, оформление карточек на фиктивных лиц было делом рискованным. Нужно было выдумывать вымышленные фамилии, причем такие, которые не совпадали бы с реально существующими людьми, а картотеку прятать. Писать своей рукой нельзя, для этого требовались надежные помощники. Сначала писала моя жена Ксения Григорьевна Москвичева, но в декабре 1942–го немцы избили ее до полусмерти за то, что она носила хлеб военнопленным и арестованным и вместо четырех полагавшихся нашей семье карточек у нее нашли 15. Но и в бессознательном состоянии она никого не выдала. Ей потом пришлось сделать операцию, и она полгода лежала в больнице у профессора Клумова. В этот период мне на помощь пришли мои дети и дочь Обламского Мария Третьякова. Обеспечивая питанием других, сам я сильно бедствовал, отказывал себе в необходимом во избежание подозрений. Все время был под страхом ареста».
Подпольщица Пруслина Хася Менеделевна, в подполье — Федюк Пелагея (Полина) Петровна в своих воспоминаниях сообщала:
«Константин Колоколов, работавший в типографии Дома печати, однажды смог добыть и передать мне секретные немецкие инструкции с рекомендациями о том, как должны передвигаться немецкие войска по территории Белоруссии. В них указывалось, где, в каких пунктах движущиеся части могут получить горючее, фураж, питание и т.д. По этим точкам можно было легко определить направления движения немецких войск. В инструкциях особо подчеркивалась опасность партизанских действий. Предлагалось не передвигаться ночью, а если все же в этом будет необходимость, то двигаться только с включенными фарами. Рекомендовалось не вступать в разговоры с местным населением, особенно с евреями и поляками, которые часто знают немецкий язык и могут известить о движении колонны партизан. Одну из этих инструкций я передала Анастасии Колесниковой для Берута. По ее словам, его особенно насторожило то место инструкции, где писалось, что нельзя доверять полякам».
Поскольку Хася Пруслина упомянула Анастасию Колесникову, вполне уместно далее рассказать о взаимоотношениях этой женщины и Болеслава Берута.
Валерий МИХАЙЛОВ.
