Милость к падшим

Вы подаете милостыню?

Вы подаете милостыню? Нет, я не только о православном этикете, когда раздаешь мелочь сирым и убогим подле храма. Там–то, под сенью крестов — да, там это происходит почти само собой. Я о ежедневной городской жизни, в которой возвышенное и земное перемешано, скручено в один в узел: на чистых улицах стоят грязные старухи, ходят по вагонам метро подозрительные инвалиды, ископаемые матери с младенцами на руках просят милостыню. Вы им подаете? А–а–а... Понимаю, с какой стати этих попрошаек содержать...


И тем не менее они — наши современники, может, даже и соотечественники. Мы видим их, сгорбленных, почти что у своего дома, когда бодро несемся по утрам покорять ступени творческого роста; они задевают своей убогостью нашу стать, когда мы гордо ступаем по базару, собираясь хорошо там потратиться; они вызывают легкую досаду, а то и отчетливую брезгливость, когда ни с того ни с сего подловят своим бренным взором наш надмирный взгляд... Как к ним относиться, спрашиваю я себя? Стать в школьную позу, мол, презираю? Это в общем–то нетрудно. Трудно примерить на себя чужую судьбу. Но, с другой стороны, надо ли?


Конечно, человек никогда не равен другому. И благодаря этому неравенству возможна жизнь. Ликвидация разнообразия смертельна для общества: когда различия искусственно устраняются, жизнь деградирует и умирает. А разнообразие подогревает нашу эволюцию, оно, в свою очередь, — гонку по социальной лестнице. Каждый день мы инстинктивно следим за успехами лучших, практически рефлекторно мечтая о следующей «морковке» — должности, машине, коттедже... Соревнуемся с ближними, дальними — всеми. И нет этой гонке конца. Но, спрашиваю я себя, для чего–то в этом огромном мире существуют сирые, обездоленные, больные, калеки, неловкие, неуспешные, в конце концов, падшие? Должна ли я принимать во внимание худших? А, возможно, именно они призваны «разогревать» в нас нечто другое, не то, что лежит в материальной плоскости? Например, сострадание? Милость? Если хотите, боязнь судьбы?


Недавно прочитала об обряде погребения в Древнем Египте. Умерший после кончины готовился к божественному суду, на котором Бог выносил приговор его жизни. Первым и высшим основанием такого приговора было взвешивание его сердца. И дабы избежать справедливого суда, обмануть Бога, бальзамировщики заменяли сердце из плоти бронзовым муляжом — грешники страждали подменить свою жизнь куском металла потяжелее! Люди и тогда понимали, что истина — она в сердце, что перед небесами ты будешь оцениваться по делам, которые исходили именно оттуда — от твоего сердца.


...В сквере было пустынно — промозглым, дребезжащим от сырости утром не было желающих совершать променад. Моя подруга, выгуливая собаку, остановилась под деревом, чтобы раскрошить хлеб для ворон: пережив когда–то злой, анатомический голод, она иначе, чем мы, относится даже к черствым горбушкам. Вдруг, уже отойдя, она заметила двоих мужчин, подбирающих хлеб со снега. Это было зимой. «Я метнулась к ним рефлекторно, — рассказывала она мне потом. — Пройти мимо людей, нуждающихся в хлебе с земли?! Я не смогла». Состоялся короткий, как дуэль, разговор. Они сказали ей, что детдомовские и что недавно вышли из тюрьмы. Она открыла кошелек и дала столько, сколько смогла. Они могли ее запросто обокрасть (они ведь видели в кошельке много купюр), ударить, снять шубу: в сквере — никого, а легкая добыча сама идет в руки. И подруга как человек тонкий прекрасно видела, что низменное, темное, страшное в тот момент отчаянно борется в них с человеческим, достойным. Сказала лишь: «Я тоже детдомовская». Это было правдой. И для них, возможно, прозвучало, как пароль? Не знаю... Но люди выстояли. Ушли, сухо поблагодарив. И великодушного, светлого, настоящего, по–моему, в тот миг в мире явно прибавилось.


А некоторые не поняли мою подругу: «Простофиля! Обыкновенные пьянчужки, искали, чем закусить!» Хм... Вспомнилась философская шутка: «Материалисты — это люди, у которых душа заросла телом».


...А вы подаете милостыню?

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter