Три истории, которые мне рассказали те, кто привык жить подаянием, — всего лишь капля в море человеческих судеб и взаимоотношений. Пример этих людей доказывает одну простую истину, о существовании которой большинство из нас — успешных, деловых и вечно занятых своими и только своими проблемами — благополучно успели позабыть: от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Независимо от того, учитель ты, сантехник или кандидат биологических наук...
— Люди добрые, подайте кто сколько может, мне надо сыну на похороны...
Жуткая фраза, прозвучавшая из уст старой женщины, переминавшейся с ноги на ногу у входа в метро, оставила равнодушными большинство спешащих по делам прохожих. “Тьфу, ведьма старая, развелось этих попрошаек!” — в сердцах бормотал шедший чуть впереди меня солидный мужчина в возрасте. Я притормозила возле нищенки и внимательно вгляделась в ее лицо...
— А я вас помню. Месяца два назад вы точно так же просили на похороны сыну, объясняли, что не можете даже гроб оплатить. Я еще тогда вам пять тысяч дала, настолько впечатлил ваш рассказ, — тихо, не привлекая внимания толпы, взывала я к старушкиной памяти.
Собеседница ничуть не смутилась. Подняв на меня доброе, все в лучиках морщинок лицо, она спокойно произнесла:
— А он для меня каждый день мертв, зараза. Ты, детонька, не думай, что пьянчужке какой такую сумму отжалела... Не от хорошей жизни мы с протянутой рукой стоим и в жару, и в стужу. Лучше послушай, что я тебе расскажу... Меня, кстати, Евгенией Васильевной зовут...
У меня нет стопроцентной уверенности в том, что обаятельная старушка, одетая в рваные, давно не стиранные вещи, поведала мне правдивую историю. Но я слушала ее не перебивая. Отчасти из жалости. Отчасти из подсознательного страха когда-нибудь оказаться на ее месте. И стать свидетельницей того, как сытая и удачливая молодуха на жалобную просьбу выслушать историю моих злоключений нетерпеливо бросит обидное слово и скроется в толпе таких же равнодушных людей...
Сын Евгении Васильевны, Андрей, три года назад вернулся из мест не столь отдаленных. Отсидел, как утверждал до суда и утверждает после освобождения, по ложному обвинению в предумышленном убийстве. Тюрьма у нас, как известно, не столько перевоспитывает, сколько наказывает. И порождает зло. Мать провожала в колонию кудрявого 25-летнего паренька, а через полтора десятилетия приняла назад матерого уголовника, вбившего себе в голову, что во всех его несчастьях виновата родительница. Пожалела, дескать, денег на хорошего адвоката, который смог бы доказать на суде невиновность Андрюхи. Сын начал жизнь на воле с того, что наотрез отказался устраиваться на работу. На более чем скромную материнскую пенсию покупал водку и закуску, зазывал в гости корешей. Однажды бабка Женя решила не отдавать отпрыску деньги, а заплатить за коммунальные услуги и купить в дом нормальных продуктов — кефира, мяса, овощей. Посвятила в свои планы Андрюшу. И получила увесистый удар в челюсть. “Ты мне жизнь испоганила, карга старая, кому я теперь нужен с ходкой за плечами. Буду жить, как умею, а ты только сунься со своими нравоучениями — убью!” — кратко изложил перспективный план развития своих отношений с матерью “благодарный” сын. И с тех пор стал периодически поучать кулаками несчастную, которой не на что было даже еду купить...
Побираться бабка Женя начала после того, как ей дважды отказали в устройстве на работу. Кто-то не хотел брать ночным сторожем хилую старушку, кто-то не решился оформить гардеробщицей плохо одетую пенсионерку.
— Первый раз стала с протянутой рукой как можно дальше от дома, чтобы никого из знакомых не встретить, — вытирая грязным платком слезы, катившиеся по морщинистым щекам, вспоминала бабушка. — Сначала все отдергивала ладонь, когда кто-то проходил мимо. Такой стыд... А потом из соседнего магазина, где булочки продавались, потянуло таким ароматом! У меня желудок спазмом свело. И решила: будь что будет, а может, ничего и не будет... В первый день насобирала неплохую сумму, купила кефир, пирожное и кусок вареной колбасы. Давно я так не пировала...
Бабушка признается: все хорошее прошло. Словно и не жила вовсе. Безликим прохожим, которым она протягивает руку в надежде на скромный “заработок”, на нее наплевать. Наплевать и соседям, которые прекрасно знают, что творится за дверью “неблагополучной” квартиры под судьбоносным номером 13.
— А милиция? А социальные службы? Если бы вы рассказали...
И тут лицо вокзальной побирушки перекосила гримаса ужаса.
— Ни за что! Мой грех — мне и отмаливать... Как я людям в глаза посмотрю и признаюсь, кого воспитала? Умру, а слова из себя не выдавлю... Я ведь уважаемая женщина была, учительница русского языка и литературы, сына старалась в любви и почтении растить. Где, когда ошиблась — не знаю... Видно, судьба у меня такая, каждому свой ад... Да я и привыкаю помаленьку, все лучше, чем голодной по кухне слоняться...
“Промышляет” бабка Женя уже третий год. Говорит, люди с каждым днем становятся жестче, стараются не просто пройти мимо, но и побольнее ударить обидным словом...
Теперь ему далеко за 20. Впервые на улицу с просьбой о милостыне он вышел через четыре месяца после того, как вернулся из детского дома в родительскую квартиру. Государство сохранило для круглого сироты жилье, а вот как за него расплачиваться — не научило. Квитки из ЖЭСа заполнили почтовый ящик, задолженность по оплате коммунальных услуг достигла астрономической суммы, свет и газ давно отключили, а Колька все никак не мог устроиться на работу. Зато мастерски играл на гитаре (педагог в интернате всю душу вложил в обучение парня). Однажды попробовал заработать на своем таланте в переходе у станции метро “Институт культуры”. Семь лет назад за такое самоуправство хорошего ожидать не приходилось: “хозяева” места довольно сильно избили непрошеного гостя и пригрозили оставить без ноги, “если еще раз трынькнешь здесь на своей балалайке”. В биографии Кольки с того дня чего только не было! Мыл машины за копейки, стоял с протянутой рукой возле церквушек, торговал семечками и мороженым. Самое любопытное, что от подобной жизни этот удивительный паренек получал своеобразное удовольствие!
— Это совершенно особая свобода, ни с чем не сравнимая, — пытается найти определение своим ощущениям слесарь-сантехник Николай Константинович, в недалеком прошлом — балалаечник Колька. Даже сегодня, получив наконец неплохую (по меркам воспитанника детдома и вчерашнего попрошайки) работу, он изредка промышляет подаянием. Привычка, что поделать... Все-таки больше четырех лет “оттрубил на подмостках”. Ну, а кроме того, — прибавка к зарплате. “Тусуюсь” в основном возле магазинов, рынков. В милицию ни разу не попадал. В этом смысле старикам тяжелее. Я прыткий, бегаю быстро, если что... Да у меня и дом есть. А наши дедки с бабульками иногда сознательно ждут стража порядка, чтобы тот отвел их в ночлежку — шутка ли, “продежурить” шесть-восемь часов на холоде, заработать всего пять тысяч рублей и не знать, где заночевать? Мне на милосердных людей везет как-то. Может, я им нравлюсь? У нас пожилых не любят, охаивают. А молодым парням и девчонкам почему-то дают. Хотя где логика? Молодой должен сам деньги добывать! Я, бывает, если хорошо “подзаработаю”, делюсь со старичками...
Смешливого мужичонку неопределенного возраста, бойко выуживающего пустые бутылки из мусорных урн возле скамеек, я видела и в Севастопольском сквере, и в парке Челюскинцев. А совсем недавно — возле станции метро “Площадь Победы”, где он с седой нечесаной бородой до пояса выпрашивал денег “на трансплантацию”.
— И что трансплантировать будем? — поинтересовалась я, бросая милостыню в проворно подставленную кепку.
— Так мозги же, — лукаво прищурившись, отрапортовал дедушка. — Хочу новые вставить, старые всю жизнь никуда не годились...
Антона Ивановича, по его словам, “кинули” в середине 90-х ни много ни мало — на целую квартиру. Затеяв обмен, кандидат биологических наук на пенсии связался с каким-то риэлторским агентством. Ему показали хорошую двушку на окраине города, потом отвезли в офис, где быстренько дали подписать два документа. В итоге квартира Антона Ивановича перекочевала к новому владельцу, а небдительный дедушка стал гордым обладателем развалюхи, предназначенной под снос. Оказывается, возили его смотреть жилье по одному адресу, а документы выдали на другой. Рядом не оказалось никого, кто посоветовал бы деду возбудить против мошенников уголовное дело. А где искать правды — одинокий, полуслепой и глуховатый, к тому же совершенно не разбирающийся в юриспруденции Антон Иванович понятия не имел. Поэтому, пока было можно, жил в продуваемой всеми ветрами, ветшающей на глазах квартирке, а когда строительный кран превратил двухэтажное строение в груду кирпича, получивший скромную, по госрасценкам компенсацию за снесенное жилье дедушка отправился бомжевать. Летом ютился в подвалах домов, “ванну” принимал в Комсомольском озере. А зимой устраивался на ночлег в приют для бездомных. Питался чем бог пошлет и что люди добрые предложат. Не однажды звонил в незнакомые квартиры, упрашивал хозяев вынести попить или перекусить чего-нибудь. Признается, что когда в городе все подъезды закрыли на кодовые замки, стало невмоготу: сидеть сутками напролет возле остановок общественного транспорта с табличкой “Подайте на пропитание!” Антон Иванович может с трудом, спина подводит. Да и не мудрено: в прошлом месяце как раз семьдесят семь стукнуло...
— Есть у меня троюродный племяш, недалеко от Минска живет. Я к нему однажды сунулся, так жена его меня на порог не пустила, — рассказывает дедушка. — Больше я к ним не захаживал, ну их, буржуев... Моя жизнь — мне и жить. Мы с Кузьмичем (еще один бедолага бездомный, приятель Антона Ивановича. — Авт.) неплохо устроились: нашли одну каморку, до нее пока родная милиция не добралась. Там нам и ночлег добрый. А утречком — на промысел. Раньше больше за день “накашивали”. Теперь не то, совсем не то... Я давно подметил: чем народ богаче становится, тем жаднее делается...
