Миколка–шаттл на языке падонкафф

Прочитала очередное стихотворение «продвинутого» автора, в котором фигурировали словечки вроде «чат», «Сеть» и «эсэмэски»...

Вообще, это «верняк»: хочешь показаться «продвинутым» — употребляй соответствующую лексику. От «философии быта» никто не избавлен. Пресловутая «художественная деталь» придает тексту аромат эпохи и жизненность. Вот я и думаю, как будут выглядеть лет через сто наши «эсэмэски» и интернетовские блоги? Наверное, так же, как фразы из «Первого манифеста футуризма» Филиппо Маринетти: «Пусть пройдохи–пароходы обнюхивают горизонт. Пусть широкогрудые паровозы, эти стальные кони в сбруе из труб, пляшут и пыхтят от нетерпения на рельсах. Пусть аэропланы скользят по небу, а рев винтов сливается с плеском знамен и рукоплесканиями восторженной толпы».

В 1909 году паровозы, пароходы и аэропланы с винтами–пропеллерами на акульих носах были столь же «круты», как сегодня какие–нибудь стейлзы и шаттлы. Собственно говоря, Миколка–Паровоз из произведения Михася Лынькова имел дело со столь же «продвинутой» техникой своего времени, как сегодняшний малолетний хакер.

В Древнем Египте считалось, что у соседних народов язык во рту вырос в другом направлении, поэтому они и говорят на других (неправильных и непонятных) языках. Наверное, это можно отнести и к разным поколениям. Нам кажется смешным восхищение пароходом или электрическим фонарем на десять ватт. Правда, восхищение стремительно летящей каретой — это уже ностальгия, это уже благородный антиквариат.

Увы — раз литература рассчитана на вечность, по крайней мере, на долговременное пользование, любые, даже самые «продвинутые» на данный момент аксессуары непременно станут смешными, а потом, возможно, экзотическими. Но есть и другое: во всяком случае, белорусскую литературу не раз упрекали, насколько она оторвана от современных реалий. Все то же «сено на асфальте». Только недавно появились герои, живущие в мире Интернета и, самое главное, умеющие этим Интернетом пользоваться. Вскоре, возможно, писатели начнут повально передавать в текстах любимый интернетовский «язык падонкафф» — стебное искажение слов.

Ага, «стебное»... Я понаблюдала, как мой сын–подросток «чатится» с ровесниками насчет компьютерной игры — да им и искажать ничего специально не надо. Они просто пишут в стиле «превед — медвед», даже не подозревая о правильном написании.

Вот будет работа литературоведам следующих веков — раскопать в текстовых завалах нечто стоящее. А может, и не будет никто раскапывать? Может быть, в Интернете будущего научатся запечатлевать потоки сознания вне букв, слов, фраз и, возможно, смысла. Ведь смысл–то один — запечатлеться. Остаться во времени...

Впрочем, как утверждает белорусский писатель Владимир Степан (из поколения нынешних 40–летних): «Зараз, у сувязi з развiццём Iнтэрнету, з блогамi, якiя запаўняюць iнтэрнет–прастору, больш сталыя пiсьменнiкi зноў пачынаюць iмкнуцца да яснасцi, да кароткага сказа, да сцiслага, не разгорнутага апавядання — да спружыны... Да зерня, з якога можа нешта вырасцi». Детали быта потихоньку становятся художественными деталями. Поэт Леонид Дранько–Майсюк предложил называть мобильный телефон «далькажыкам», компьютер — «асветарам», а Интернет — «словасветам». Почему бы нет? Вошло же в словари слово «хмарачос», придуманное в наше время как аналог русского «небоскреб»...

Ничего плохого в том, чтобы привносить в текст новейшие технические достижения своего времени, нет. Проблема в том, что у нас по–прежнему это как бы самодостаточное явление. Если герой текста модерирует свой сайт — значит, это «продвинутая» литература. Если он косит траву (в прямом смысле этого слова, а не то, что особо продвинутые могут подумать) — это консервативно.

В одном недавнем романе–фэнтези герой попадает из 1991 года в наше с вами время. И долго не может сориентироваться, на планету Земля он вернулся либо в какой–то из параллельных миров снова загремел: столько необъяснимых мелочей появилось, попахивающих магией. Вроде тех же «далькажыкаў». Меняются вещи, язык, герои, идеалы... Помните, в экранизации романов о Гарри Поттере есть такой персонаж — профессор Снейп, злющий–презлющий, ни слова в простоте душевной, только язвит. Лицо нездорово–белое, как японская маска, сальные пряди черных волос... Так вот, оказывается, Интернет буквально захлестнула волна снейпомании. Сочиняются фанфики, в которых профессор непременно секс–символ, конструируются постеры, разрабатываются ролевые игры, народ задается вопросами «Как женить профессора Снейпа?» и разражается утверждениями «Профессор Снейп создан для любви!», «О таком мужчине можно только мечтать!». Составляются гороскопы Снейпа, родословные Снейпа, а также рецепты, как избавиться от этой мании... Попутно возник всплеск горячей любви к 51–летнему артисту Алану Рикману, создавшему образ, который у интернетовских дам обошел в популярности Джека–Воробья в исполнении Джона Деппа — такого же неуправляемого «плохого мальчика». Одна из жертв снейпомании попыталась проанализировать истоки сего явления. Оказывается, именно профессор совпадает с идеалом современных деловых женщин. Он самодостаточен — то есть не нужно содержать, утешать, поддерживать. Он крайне независим и нелюдим — то есть его нужно завоевать. У него есть история и интеллект, у него скверный характер, он способен на вспышки ярости — то есть с ним не будет скучно.

Вот вам и благородные рыцари... Андрей Белорецкий с его мэнээсовской зарплатой, сентиментальностью и вежливостью имел бы сегодня мало шансов на статус покорителя женских сердец. Скорее — Алесь Ворона из того же «Дзiкага палявання караля Стаха» — злодей с разбитым сердцем. Впрочем, еще современницы Татьяны Лариной вздыхали о демоническом Манфреде, герое поэмы Байрона...

Датский поэт Бьерн Поульсен писал о феномене безотчетной неискренности в литературе. Что ж, даже в самом искреннем интернетовском жанре — а именно в блогах «Живого журнала», дневниках, выставляемых на обозрение, — сей феномен не присутствовать не может. В конце концов, человек за тысячелетия не изменился. У него все тот же диапазон чувств, все так же в его душе ведут борьбу Бог и Зверь. А детали эпохи... Разумеется, важны. Помню, как в детстве читала книгу Ивана Серкова «Мы — хлопцы живучие», где описан быт белорусской послевоенной деревни. Я, городская девочка, многих вещей вообще не видела — тол, крупорушка, короста... Но это было невероятно увлекательное чтение. А помните Катаева, «Белеет парус одинокий», — игру на пуговицы– «чушки», сельтерскую с сиропом, полфунта ситного, ружье–монтекристо?.. Это — запоминается, в отличие от революционных пертурбаций. И знаете, мне хотелось бы, чтобы такая книга появилась и о современной Беларуси. Как говорил герой одного болгарского детектива, язык вещей, в отличие от людского, никогда не лжет — он всегда точен и откровенен.