Каждая борть уникальна. Встречается среди них и настоящее произведение искусства.
Во дворе Василия Григорьевича навалены колоды в два-три обхвата из 200-летних дубов и сосен. Это заготовки для бортей — домиков для диких пчел. Василий обрабатывает колоды по старинке, как учил его дед. Главные инструменты — топор с широким лезвием, пешня-копье с плоским наконечником, долото и склобка — полоска железа на деревянной ручке, с помощью которой начисто выскабливают колоду изнутри. В ряду архаичных инструментов бензопила — что-то инородное, хотя и облегчает работу.
Вообще, при некотором усердии мастер может изготовить колоду за пару дней, но есть у Василия заготовка, к которой он подступается уже второй год. Огромную комлевую часть сосны словно схватил ручищами мифический великан, да и “выжал”, словно мокрое полотенце, закрутил так, что смола проступила. Борть обещает стать настоящим украшением “хозяйства”. Хотя сколько именно у бортника по лесам расставлено колод, говорить не принято. В нашем разговоре то и дело звучит: “Допустим, около тридцати”, “Будем считать, пятьдесят”, “Пусть будет две дюжины”. На уточняющие вопросы Василий только улыбается, говорит, что когда-то было больше. Многое осталось за границей, на территории Украины:
— Когда-то там с отцом и его родителями жили на хуторе. До сих пор помню, как с дедом ходил по борти, пчел доглядать. Перенимал у него науку наравне с папой.
А потом распад Советского Союза провел непреодолимую черту между отцом Василия — Григорием Ивановичем — и расставленными по украинским лесам многочисленными бортями. Их, единожды подвешенных, уже не снимешь, настолько прочно они на своих металлических “латах” вросли в деревья, слились с ними в единое целое.
По традиции мед у поселившихся в борти диких пчел забирают осенью, перед самыми заморозками. “В холода они спокойные, уходят в “голову” колоды, там сидят клубком, не мешают мед брать”. Много веков назад бортники искали по лесам заселенные трудолюбивыми “мухами” дупла, выгребали душистый и сладкий продукт дочиста, тем самым обрекая пчел на гибель. Со временем, когда научились “доглядать” в самодельных колодах, роебойная система канула в Лету. Бортники смекнули, что выгоднее оставить часть меда пчелам на зиму и тем самым сохранить рой на следующие годы.
Сегодня Василий по завету предков берет лишь часть “угощения”: “Отступаю на ладонь от летка, там и режу. Знаю уже, что остатка — а это килограммов десять меда — хватит пчелкам подкрепиться”.
Если верить историческим данным, традиционное бортничество к XVIII веку было практически полностью вытеснено колодным — ульевым — пчеловодством. Оно было легче хотя бы потому, что теперь все пчелиные семьи, принадлежащие одному хозяину, были всегда на виду, неподалеку от подворья. Не нужно было бродить по лесам, лазить на деревья. Да и взяток у пчел можно было брать по несколько раз за лето. Но, по признанию Василия, настоящим полешукам такое “собственничество” чуждо. Здесь считается зазорным ловить рои и заточать их в домиках. Пчела — Божья тварь, она должна быть вольной и принуждать ее к труду — грех.
Василий ради эксперимента завел, было, пару “кассетников”, но быстро отказался от них в пользу традиционных бортей: “Считаю ли я живущих в моей колоде пчел своими? И да, и нет. Я им даю жилье, а они мне за “аренду” платят медом. Но, если захотят улететь, держать не буду!”
Вопреки распространенному мнению “дикий” пчеловод считает, что с бортями управляться проще. Возможно, потому что это не пчеловодство в современном виде — корыстное, требовательное и беспринципное. Это, скорее, некое таинство, настолько переплетенное и связанное традициями и поверьями, что добычливым промыслом его можно считать лишь с натяжкой.
Василий отправляется проведать одну из бортей. Младшая девятилетняя дочь Лиза — неизменный спутник отца. Тот в свое время привил любовь к промыслу своим сыновьям — Вадиму и Ивану.
У последнего недавно даже появилось собственное “хозяйство”. Решил парень отделиться от отца. Чем “доглядать” его колоды, лучше свои мастерить. А теперь бортник лелеет надежду передать навыки младшему члену семейства.
Бортническое дело продолжается: девятилетняя Лиза с удовольствием помогает отцу.
До леса доезжают на проходимой “Ниве”, а дальше идут пешком. Считается, что таким образом бортники проявляют уважение к своим труженицам. Всю кладь Василий несет в лазьбене — сплетенном из липового лыка коробе: дымарь, лучину, спички и мешочек с высушенными гнилушками для розжига дымаря. Здесь же помещаются бутылка с водой, которая пригодится для обрызгивания пчел, если те вдруг станут агрессивными, нож-медорез, маска-сетка. Через плечо перебросил жень — витую из дубленой бычьей кожи веревку с отполированным руками дубовым крюком. Жень Василию Дубровцу досталась еще от деда, но и сегодня она служит верой и правдой, позволяя зависать возле колоды в воздухе, поднимать на дерево инструменты и спускать заготовленный мед. К слову, лазьбень тоже очень старый, но от него отказываться не спешат.
— Знаете ли, что текучесть у меда больше, чем у воды? Там, где вода не протечет, мед обязательно найдет дырочку.
А сквозь лазьбень, в который укладывают полновесные соты, мед не протекает, настолько прочно его деревянные части сшиты суровой нитью, без единого гвоздя.
Борть висит на дубе. Тому не менее 100 лет, но под колодой, кажется, вот-вот согнется, настолько велик домик для пчел. Борть — “лежак” (установлена между сучьями в горизонтальном положении). Считается, что пчелам проще зимовать в “стояке”, но в таком положении огромную, весящую по 200—300 килограммов, колоду на дерево установить очень сложно.
Чтобы добыть сладкое “угощение”,
нужно основательно повисеть в воздухе. |
— Это мне дед наказывал. Возможно, когда-то такими подношениями пытались совладать с выходящими к бортям медведями. Хотя в наше время медведей в Лельчицком районе не встретить.
Тем временем Лиза разжигает дымарь, тот незамедлительно начинает пыхтеть густым белым дымом. Жень размотана, переброшена через толстый сосновый сук. Василий ловко отпускает конец, перехватывая веревку ногами, спускается к борти как на лифте. Он рад, что его “жильцы” не улетели, продолжают носить сладкое “угощение”. Но соблазна вскрыть домик и набрать себе полный лазьбень янтарных сот у бортника нет. Еще не время, пчел обижать негоже.
Сладкая жизнь у династии Дубровцов начнется в конце октября. Правда, продлится она недолго. По еще одной традиции мед будет раздаваться родственникам и соседям. А из воска мать Василия Ева Степановна накатает свечей, ароматные, пахнущие медом, они у пожилой женщины не залеживаются. Их просят односельчане для крестин, свадеб, похорон. После выкачки меда остатки сот — воскодавины — уложат в бидон, где они будут “граць” несколько недель. Вот и медовуха — освежающий медовый квас — готова, пчелам же низкий поклон за хорошее настроение.
А потом наступит долгая зима, но у бортника вынужденного простоя не предвидится. Морозными вечерами он будет готовиться к оживляющей весне — “тварыць вулле”. Хрустко, с потягом выдалбливать колоды, натирать их изнутри запасенным с лета багном — душистым до головокружения болотным багульником. Считается, что это отпугивает от борти вредных для пчел насекомых.
Когда-то колоды оснащались защитой и от медведей — подобием “стола” вокруг борти, на который косолапый залезть не мог. Сейчас эта предосторожность излишняя, однако Василий не забывает науки. Как память держит на подворье древнюю, еще прадедовскую борть, пробитую деревянными клиньями. На них и закреплялся “стол”. А вдруг пригодится?
Столетия назад нашедший “бортнее” (с дуплом, где поселились пчелы) дерево человек получал на него исключительные права. Достаточно было оставить на стволе клеймо — знак владения, чтобы сохранить борть на многие годы не только за собой, но и за всем родом. Чужим людям было запрещено разорять гнездо или забирать оттуда мед. Нарушителя ждало наказание.
Сегодня законы смягчились. Нет-нет да и залезут — грубо, без опыта и знаний — в чужую колоду за сладким “угощением” пришлые бродяги. Василий к этому относится философски:
— Каждому воздастся по заслугам. Я к своим бортям поднимаюсь зачастую даже без маски, без рукавиц. Пчелы чувствуют, что я не причиню им вреда, и не жалят.
