Публика устала от авангарда, скучает по простым вещам...
Александр Гарцуев, режиссер–постановщик Национального академического театра им. Я.Купалы, становится популярным. В режиссуре он всего семь лет, но его часто приглашают уже и другие театры. К примеру, параллельно с «Детьми Ванюшина» А.Найденова в Купаловском (премьерные спектакли уже набирают обороты) Александр работал над «Блаженным островом» Миколы Кулиша в Новом драматическом театре. Вскоре начнет репетировать в Гомельском молодежном пьесу «Залеты» В.Дунина–Марцинкевича. А потом на родной сцене воплотит очередную свою мечту — «Хам» Э.Ожешко.
— Александр, вы ведь пришли в Купаловский как актер. Уход в режиссуру — это что, кризис возраста? Или не захотелось мириться с подчиненностью, которая неизбежна в актерской профессии?
— Да–да, это тот самый кризис возраста, когда хочется перевернуть всю жизнь: поменять жену, профессию, место жительства. В 33 года я остро почувствовал, как стало ускользать детское восприятие бытия. Начал ощущать, что сам могу что–то театру предложить...
— А как Раевский? Художественный руководитель театра слышит вас?
— Слышит. И работать мне позволяет. Многому у Валерия Николаевича научился. Он блестяще владеет чувством формы.
— А с мастерами сцены творческие отношения сложились?
— Не жалуюсь.
— Хотите сказать, что и диктат в процессе репетиций не применяете? Ведь и маститые актеры могут капризничать в силу, мягко выражаясь, немягкого характера и настойчиво предлагать свое видение образа?
— Случается и такое. Но я учился режиссуре у Леонида Хейфица. Он и еще Петр Фоменко для меня большие авторитеты: их режиссура замешана на актерах. Поэтому, если даже вижу, что актер идет вразрез с моим замыслом, терплю, не ломаю его через колено: ведь актер — инструмент чрезвычайно тонкий. В противном случае он тебе ничего не выдаст. А выразил он что–то свое, значит, открыл какие–то свои болевые точки. Начинает и тебя тогда слышать...
— Как бы вы охарактеризовали себя как режиссера, если бы пришлось говорить о себе в третьем лице?
— Режиссер Гарцуев, который еще в поиске стиля...
— Ой ли... Вот и в «Детях Ванюшина» проявился гарцуевский почерк поклонника старого доброго классического театра переживаний...
— Да, мне этот актерский театр интересен, потому что я убежден: людям нужны яркие чувства, страсти — в жизни их не хватает. И я хочу сопереживать. Другой театр мне не по душе.
— И литовский?
— И литовский. Смотрел «Мастера и Маргариту» (Вильнюсский городской театр. — Прим. авт.). Изобретательно, технично, ярко и... холодно. Публика устала от авангарда, скучает по простым вещам. Ей интересно, почему человек страдает, кого любит.
— Каково, на ваш взгляд, состояние белорусского театра в целом?
— Не очень. Кризис молодой режиссуры, кризис молодых идей очевиден. Предвижу, что скажут молодые: так вы не пускаете...
— А вы пускаете?
— Бывает, не пускаем. Но если бы яркая личность пришла в режиссуру, кто бы стал препятствовать...
— Интересен ли вам стиль жизни молодых?
— Боюсь оказаться несовременным, но... неинтересен. Легковесность, как в американских фильмах: легко сходятся, легко расстаются. К театру относятся потребительски. Мне очень больно слышать, как, проработав два–три года, некоторые могут сказать: мы не патриоты театра... И уходят: кто в бизнес, кто едет в Москву. Я понимаю: рыба ищет, где глубже... А я не могу им объяснить, что Купаловский для меня хотя и сбывшаяся мечта, но остается мечтой. Особый дух в театре, которому скоро 90 лет. И самая лучшая труппа в стране, как ни крути. Мне тут сами стены хороши.
— Но конфликт старшего поколения и младшего — вечен и, как известно, дает движение.
— Понимаю, диалектика, когда надо ломать стереотипы, нарушать привычную логику вещей.
— Может, поэтому вы и взялись за постановку «Детей Ванюшина»?
— Тема отцов и детей меня интересовала давно. Думаю, этот спектакль о человеческом одиночестве и об огромных душевных барьерах, которые люди возводят между собой, получился современным. Мы редко слышим друг друга, замыкаемся в своей скорлупе. Отсюда большинство межличностных столкновений. Барьеры душевные снимаются — начинаем прозревать. Я очень боялся, смогут ли актеры воплотить кульминационный момент пьесы, когда отец, словно впервые видит своего сына, понимает, что сын его не мерзавец, а хороший человек. У Ромы Подоляко (исполнитель роли Алексея. — Прим. авт.) прекрасные взаимоотношения со своими родителями, ему трудно понять другой стиль общения с ними. Но у него получилось!
— В паре с народным артистом Геннади
ем Овсянниковым, наверное, трудно сыграть плохо. А как вам работы Зои Белохвостик и Валентины Гарцуевой?
— В целом и женой я доволен, и дочерью. Обе меня слышат. Валя, конечно, больше, ведь мы с ней связаны на хромосомном уровне. Театральная семья — это, конечно, нечто особенное: все несем в дом, обсуждаем и репетиции, и премьеры, и все, что вращается вокруг театра, кино, телевидения.
— Зачем вам снова «Хам» Ожешко? Вы ведь его как дипломный спектакль на курсе Лидии Манаковой успешно поставили. Снова страсти?
— Они, родные. Признаюсь, когда репетировал спектакль в академии, думал: и кто его смотреть будет, кому сегодня интересны чувства крестьянина к паненке, его душевные мучения. «Хама» сыграли 15 раз, и на каждый спектакль зритель валом валил и молодежи было много.
— Что вы сами постигаете через иллюзорную реальность, которую создаете?
— Процесс начинается еще тогда, когда читаю пьесу. Вот потряс меня кульминационный момент в пьесе Найденова и сам я по–новому, как–то очень глубоко осознал свои взаимоотношения с отцом.
— Ваш любимый драматург — Чехов?
— Угадали. Это абсолютная драматургия.
— Скоро ли возьметесь за нее?
— Пока и не думаю. Надо дорасти.
