Несколько фрагментов ретроспективы одной судьбыНачало нашего сюжета вполне в духе киноромана Никиты Михалкова «Утомленные солнцем». Только вместо поселка ХЛАМ — дачное местечко под Витебском. Да у прославленного комдива, героя гражданской войны, фамилия не Котов, а Локтионов. А в остальном все по сюжету: парусиновые туфли, крокет на лужайке, кофе на веранде. Генеральша Огонь–Догановская музицирует вместе с супругой комдива Локтионова Еленой Степановной на рояле. Ребята — сыновья Толик и Борька вместе с сыном Кузьмы Подласа Володькой носятся по поселку на велосипедах...
Сын того самого легендарного комдива Локтионова Анатолий Александрович, человек весьма пожилой и заслуженный, живет нынче в Минске.
— Наверное, мои воспоминания действительно похожи на михалковский фильм. Когда я смотрел, было ощущение, что это кинопленка моего детства. К нам на дачу тоже приходили пионеры, росли сосны, а адъютанты и горничные также баловали нас с братом. И финал... до боли известный.
Мы не будем опережать события. Давайте смотреть этот фильм воспоминаний в хронологическом порядке. А для простоты восприятия разобьем «киноленту» на фрагменты и снабдим небольшими авторскими ремарками за кадром.
Фрагмент N 1. Предыстория
Комдив Локтионов из тех, кого звали «бурлаком революции». Встретил ее будучи командиром батальона лейб–гвардии Финляндского полка на Северо–Западном фронте Первой мировой войны. И был верен революционным идеалам до самой смерти. Дослужился до звания генерал–полковника, замнаркома обороны, командующего ВВС Красной Армии и Особого прибалтийского военного округа.
Таким, несокрушимым и легендарным, как вся Красная Армия, видели его те, кто на парадах с восторгом смотрел на трибуны мавзолея. А мальчик, который стоял с мамой и братом здесь же, неподалеку, любил его совсем другим. И не сводил глаз с отца. Самого отважного и умного. Ведь он так редко его видел...
...Семейная сага началась, как ей и полагалось, романтично. В сентябре 1923 года 30–летний комбриг Локтионов после окончания Высших военных академических курсов прибыл для прохождения службы в Минск. Назначили его помощником командира 2–й территориальной Белорусской отдельной дивизии. Комдивом в ту пору был Ян Фабрициус. Через полгода Александр Дмитриевич сменит на командном посту героя гражданской войны.
На постой Локтионова определили в дом к бывшему сидельцу казенной винной лавки Степану Бирилло. Вскоре отважный постоялец понял, что пропал. Робел и терялся, когда видел хозяйскую дочку Елену, молодую телеграфистку. В 1924 году они поженились.
В ноябре 1930 года комдива Локтионова переводят в Витебск на должность командира стрелкового корпуса.
— Возле нашей дачи стоял военный лагерь. Мы там и пропадали. Компания у нас была небольшая, но дружная — я, мой брат и Владимир, сын папиного заместителя Подласа. Позже, когда его отца арестовали (комдив Кузьма Подлас проходил по одному делу с Блюхером. — Авт.), мальчишка так и остался жить у нас. Когда Подласа арестовали в первый раз, отец умудрился вытащить его из лубянских подвалов. Для этого он ходил к самому Сталину. Когда пришел на прием, тот сказал: «Ну что, пришел, ходатай?» Кузьму выпустили. Он погиб во время войны, в 1942 году.
Фрагмент N 2. Взлет
Вскоре семья переехала в Смоленск. Минск в ту пору был слишком близко к границе, штаб Белорусского военного округа решили перевести подальше. Возглавлял его Уборевич.
— Семья Уборевичей жила по соседству. И дочка их — Владимира, она нашего возраста была, звала нас с братом к себе в гости. Знаете, как играли? Переворачивали стол, садились в него и устраивали паровоз: тягали стол взад–вперед по паркету. Весело, хохочем. В один из таких моментов заходит Уборевич. Посмотрел строго, помню, пенсне блеснуло. Но ругать нас не стал, молча вышел. Мы, признаться, ждали, что он расскажет родителям, — готовились к взбучке. Но о поцарапанном паркете он никому и не сказал.
Так, под звуки пионерских горнов и спортивные марши пролетало детство. Конечно, Александр Дмитриевич хотел бы воспитывать своих сыновей в строгости. Чтобы без излишеств, чтобы не привыкали. Но видели они его нечасто — служба. Прочие же домашние не осмеливались перечить «инфантам». Дом всегда был полон каких–то людей: адъютантов, шоферов, истопников и хозяек. Никто из них не смел комкоровским ребятам отказать. Летом семья жила на казенной даче, стоявшей на крутом берегу Днепра.
— Ох, и шаловливыми мы были. Как–то, помню, стояла отцовская машина возле дачи. Охраны у него тогда не было — только шофер в багажнике ковырялся. Ну я и уселся за руль. Мне тогда 9 лет было. Казалось, что тут сложного. А машина–то тяжелая, как газанула — и прямо на обрыв едет. В последний момент шофер успел вскочить, на кусты руль вывернул. На них машина и повисла. Меня–то вытащили, а шофер потом носился и охал — как автомобиль–то снять. Но меня это мало занимало: я уже бежал за новыми приключениями.
После окончания Высших военных курсов Локтионов вернулся в Беларусь уже командующим авиацией округа. Потом назначили в Харьков. Карьера шла на взлет, будто первый советский самолет РД, разработанный для рекорда дальности, на котором и летал Чкалов. Кстати, в то лето, когда Чкалов совершил свой перелет в США через Северный полюс, Локтионов был назначен заместителем наркома обороны, командующим Военно–воздушными силами Красной Армии.
Фрагмент N 3. Дом
— Новоселье наше началось с моей ангины, — вспоминает Анатолий Александрович. — Из любопытства я полез в фонтан — на зиму их почему–то не спускали, и провалился под лед. В наш 5–й подъезд вход был только по пропускам. Двор закрывался, на ночь даже выпускали служебных собак. Об этом доме говорят, что каждую ночь у его подъездов стояла «эмка» НКВД, а на мемориальных досках в память о его обитателях дата смерти у всех примерно одинаковая: 1937 — 1938 годы. Но я такого не помню. Впрочем, мне было тогда 11 лет. И самой большой мечтой было однажды вырваться из–под всей этой опеки. Мы ведь жизнь из отцовской служебной машины видели. Сбегали на метро кататься. Нас, безбилетников, милиция вылавливала. Потом приезжал отцовский адъютант — отец называл его «шишкомотатель», он любые дела мог уладить, — вызволял нас.
Отца своего мальчишки видели нечасто. Только по выходным. Настоящим праздником было, когда Александр Дмитриевич брал их с собой на охоту. А охотником он был виртуозным, увлеченным. В начале 1939 года ему поручили руководство военно–охотничьим обществом.
— Охоты эти я хорошо помню. У отца в Завидово был свой домик. К нему туда все правительство и военачальники переездили, — продолжает рассказ Анатолий Александрович. — Случалось и нам с ним зверя гнать. Стреляли мы все хорошо. Оружия ведь в ту пору много было. У матери был вальтер, даже у нас с братом было по пистолету. Но отец их нам не давал — в сейфе у себя держал вместе с наградным оружием. Зато у нас малокалиберная винтовка была. Мы из нее даже в доме стреляли. Комнаты в Доме на набережной стояли анфиладой — спальня, коридор, гостиная, еще один длинный коридор, который заканчивался грузовым лифтом. Так вот, когда никого из домашних не было, мы стреляли из «мелкашки» прямо в квартире. С нами жил дедушка — мамин отец (он–то и спасет ребят, когда начнутся репрессии. — Авт.), озорной был. Дед давал команду, а мы с братом палили по мишеням. Наш огромный ирландский сеттер, обалдевший от шума, с радостным лаем носился по квартире. На грузовом лифте от наших выстрелов, конечно, вмятины остались, но дырок не было.
Жильцы Дома на набережной по высокому замыслу его создателей житейских проблем были лишены. Хотя в доме была своя столовая с великолепным меню, Локтионовы возили обеды из кремлевской столовой. Продовольствием в семье занимался дед. Елена Степановна же нередко была озадачена подготовкой к тому или иному приему. Во всяком случае, портнихи в дом приходили часто. Положение, что называется, обязывало. На праздники и приемы в Кремле номенклатуре, в том числе и военной, надлежало являться с супругами.
— На кремлевских банкетах мать всегда сидела рядом с Ворошиловым. Таковы были правила, все садились согласно заведенной традиции. Исключение делалось только если кто–то выбывал по сами понимаете какой причине. Мать рассказывала, что Сталин на приемах сидел чуть в стороне. В разговорах не принимал активного участия. Но всегда чувствовалось, за кем первое и последнее слово. Обычно он уходил раньше, атмосфера заметно оживлялась.
Фрагмент N 4. Сталин
...Итак, Локтионов в фаворе. Он становится генерал–полковником. Возглавляет ВВС Красной Армии. Дети и семья стоят на правительственной трибуне. Юный Толя во все глаза таращится то на отца, то на вождя. И дух захватывает, и чуть кружится голова от этого первого снега, от праздничных колонн, от светлой радости.
— Сталин просил отца сделать из Василия хорошего летчика, — говорит Анатолий Александрович.
Конечно, карьеру Василия Иосифовича Локтионов курировал лично. Хотя в ту пору Василий Сталин был всего лишь курсантом Качинской авиашколы в Крыму. Как–то вечером Локтионов пришел домой угрюмый. Достал из шкафа любимое кахетинское вино, пил прямо из горлышка. Поскольку человек он всегда был малопьющий, домашние поняли: что–то не так. «Не будет из него ничего хорошего...» — глухо сказал Александр Дмитриевич ни к кому не обращаясь. Все поняли, о ком идет речь. Ни один командир в мире не способен был что–либо изменить в этой, уже сорвавшейся, судьбе.
— Отец рассказывал, что Василий просто никого не признавал. Даже собственного отца не боялся. И жил он по собственным правилам. Наверное, в коммунизме жил. Мог, к примеру, гуляя по Москве, зайти в первый попавшийся магазин и взять все, что считал нужным. Следом шли сотрудники НКВД и составляли с директором магазина акт списания.
Фрагмент N 5. Рига
Немногие уцелевшие фотографии той довоенной поры — маленькие осколки большого когда–то счастья. Вот Елена Степановна на даче в Майрах, под Ригой. Лето 1940 года. Прибалтийские страны только что подписали постановления о вхождении в СССР, и ее супруг назначен командующим Прибалтийским особым военным округом. Дача, на которой живет теперь семья, еще недавно принадлежала латвийской газетчице, миллионерше. Сквозь стеклянную стену дома видны балтийские волны, по бескрайней дачной территории стоят бронзовые львы. Елена Степановна в очаровательной летней шляпке позирует, обнимая одного из них. Потом будет большая семейная съемка. Мальчишки стоят принаряженные, генерал Локтионов крутит головой — ох, и неловко же он чувствует себя в первой, еще с гражданской, цивильной одежде. Анатолий Александрович хорошо помнит эту съемку. Вот только карточка уцелела всего одна — с мамой.
— Когда отец уже получил назначение в Прибалтику, но мы этого еще не знали, он предложил всем покататься на самолете.
В личном распоряжении командующего Военно–воздушными силами, понятное дело, был новенький «Дуглас». Пилотом у него — дважды Герой Советского Союза Григорий Кравченко.
— Поехали мы на аэродром Фрунзе. Отец разрешил сесть за штурвал. Гриша, пилот, конечно, рядом сидел, контролировал. От восторга у меня дух захватило. А потом на стекла стало брызгать масло. Оказалось, в самолете какая–то трубка лопнула. Случайно она лопнула или нет — неизвестно. Было это в районе Ржева. Когда приземлились на аэродроме — вокруг целые колонны стояли из «скорых» и пожарных. Надо сказать, самолет быстро починили. Мы полетели дальше. Когда приземлились — город был такой красивый, с разноцветными крышами — отца встречали люди. Много людей. Нас отвели в сторонку, а к отцу подошел Ульманис — президент Латвии. Встречали советских там поначалу вполне доброжелательно...
Фрагмент N 6. Все рушится
За несколько месяцев до начала войны у генерал–полковника Локтионова случился инфаркт. Прямо на совещании. Его немного стабилизировали и отправили на реабилитацию в Барвиху. Там он пробыл полгода. В Прибалтике уже затемняли на ночь окна. Только о том и говорили, что будет война. Эту войну пройдут оба его сына, встретят победу в Германии. Но Александру Дмитриевичу в ней уже не воевать...
Дело, по которому проходил Локтионов, — одно из последних крупных дел о «военном заговоре». В нем обвинялись военачальники, снискавшие славу еще в гражданскую, и чудом уцелевшие в 1937 — 1938 годах. Необходимость ликвидировать «недоработку» была острей, чем подступавшая война: генерал–полковника, заместителя наркома обороны арестовали за несколько дней до начала войны. Он ждал нового назначения. Вроде бы были даже уже подписаны документы на назначение Александра Дмитриевича генералом армии...
В октябре 1941–го центральный аппарат НКВД эвакуировали из Москвы в Куйбышев. Туда же с Лубянки и Лефортовской тюрьмы перевезли и важнейших подследственных. Допросы продолжались. Но уже летело вдогонку с курьером для спецпоручений Родосом письмо Берии: следствие прекратить, суду не предавать, немедленно расстрелять. И список обреченных. Их искали еще неделю — подследственные затерялись среди согнанных сюда из разных уголков Союза арестантов. Приговор привели в исполнение 28 октября 1941 года в поселке Барбыш, на так называемом спецучастке УНКВД.
Фрагмент N 7. Жена
В мемориальном списке репрессированных жильцов Дома на набережной (нынче там создан музей. — Авт.) возле фамилии генерала Локтионова стоит пометка ВМ — высшая мера, а против фамилии супруги нет информации. После командировки в Прибалтику в этот дом Елена Степановна больше не вернулась.
— Когда мы с мамой приехали в Москву, а было это 19 июня 1941 года, нас не встречали ни коменданты, ни адъютанты. За нами приехал не привычный правительственный «Паккард», а ЗИС 101. В дом нас долго не пускали, а когда мы вошли, то увидели, что в квартире все разворочено — несколько дней шли обыски. Разрешили нам взять самое необходимое и отправили на Лосиноостровскую станцию. Там мы и поселились в каком–то ленуголке. Даже туда к нам приходили с обыском — забрали последние вещи, фотографии, документы.
Елену Степановну арестовали в 1942 году. Двое мальчишек остались на попечении деда. Кормились тем, что зарабатывал с извоза 14–летний Толя. Елене Локтионовой вменяли недоносительство на мужа. А те, кто когда–то восхищался ее красотой на номенклатурных банкетах, теперь созерцали ее унижения. Ей дали 5 лет лагерей и отправили в Караганду. Там она тяжело заболела. Госпитальные врачи — такие же лишенцы, как и она, — пожалели и оставили при госпитале. Благодаря этому немолодая больная женщина и выжила в ссылке.
А мальчишки? Они пошли на фронт. Анатолий Александрович был солдатом «последнего военного призыва». Воевать ушел в 1944–м. Победу встретил в Германии.
После возвращения из лагерей вдове генерала не разрешили жить в Минске. Пришлось податься к родственникам в Лиду. В Минск Елена Степановна смогла вернуться лишь в 1956 году, после полной реабилитации. Но жить было негде — мальчишки (хотя какие они мальчишки — воевали уже) пристроились в заводских общежитиях. После визита к командующему Белорусским военным округом Тимошенко Локтионовой дали квартиру на улице Захарова. Во время разговора Семен Константинович, пытаясь поддержать вдову, не совсем удачно пошутил: «Был бы жив твой муж — был бы моим конкурентом». Елена Степановна с обидой повторяла эти слова до самой своей смерти...
Фрагмент N 8. Последний
В этом месте кинопленка обрывается. Сюжет окончен. Можно, конечно, рассказать, что спустя много лет мальчик из Дома на набережной стал инженером–конструктором на Минском заводе колесных тягачей. Только это уже совсем другая история.
Никита Михалков взялся за съемку продолжения своего оскароносного фильма. И Анатолий Александрович с нетерпением ждет. Может, снова увидит в этой выдуманной, но такой знакомой ему киноистории кадры из собственной жизни.
Голос за кадром. Нынче у Анатолия Александровича Локтионова, сына генерала, вырос собственный сын и есть собственные заслуги перед Родиной. Он ветеран Великой Отечественной войны, труда. Немногое наследие, которое осталось от отца, — солнечные воспоминания детства и непростая судьба. Да еще большой живописный портрет молодого комдива в гостиной.
Голос за кадром. Сложно сказать, какой была Елена Степановна в юные свои годы, как выглядела. Снимки тех лет не сохранились. Их конфисковали при обысках. Остается только доверять интуиции. Впрочем, работа для фантазии не слишком сложная. Мне довелось увидеть фотографии конца 30–х годов, сделанные в Москве в Доме на набережной. На них все еще молодая женщина, с короной из кос и величественной осанкой. Царица, хозяйка. Любимая и любящая. В глазах нет и намека на тот страх, который уже безвозвратно поселился у прочих обитательниц этого легендарного дома.
Голос за кадром. Анатолию Александровичу скоро 80. Конечно, он помнит все до мельчайшего солнечного блика из тех далеких лет. Но рассказывать об этом, когда на столе лежит диктофон, признается, непросто. Тем более что делает он это впервые. Остаться беспристрастным после такого разговора уже невозможно.
Голос за кадром. Отныне семья поселилась в доме–гиганте по улице Серафимовича в Москве. Впрочем, строение это куда более известно как Дом на набережной, знаменитый Дом правительства. Дом–легенда нового быта. Уже в начале 30–х годов в нем были газ, горячая вода, скоростные лифты и элитная мебель. Это не просто здание, дом–квартал с собственными детским садом, поликлиникой, кинотеатром, спортзалом, парикмахерской, спецстоловой, прачечной и еще много чем. В каждом внутреннем дворе был фонтан.
Голос за кадром. Спустя много лет известный адвокат и писатель Аркадий Ваксберг напишет в «Литературной газете» по открытым архивам Лубянки исследование. По делу с Локтионовым проходили 26 человек, среди которых заместитель наркома обороны Мерецков, генерал–лейтенант авиации Смушкевич, начальник управления ПВО генерал–полковник Штерн, генерал–полковник Рычагов и другие. Локтионов оказался единственным, чьей подписи нет под чистосердечными признаниями о заговоре.
