Для меня, да наверняка и не только, малая родина — странное и волнующее сочетание слов. Если бы сейчас спросили, где бы я желал родиться, предложив на выбор любую точку на земном шаре, то я не назвал бы ни Париж, ни Барселону, ни Минск, ни еще какое–то распрекрасное и прославленное место, все они пролетают. Я сразу же вспомнил бы свой городской поселок рядом с Гомелем...
Естественно, никто у меня не спрашивал, желаю ли я родиться именно в том месте. И о времени рождения вопросов не задавали. Впрочем, как и у всех остальных детей, появляющихся на белый свет. Получается, а можно сказать выходит, что малую родину человек получает не по собственному желанию, вместе с жизнью. А почему эти два слова через много лет так волнуют, думаю, объяснять никому не надо.
Расскажу о недавней поездке домой, к маме. Выдалась оказия, в машине имелось два места, знакомые художницы ехали в Гомель открывать выставку. У дочки осенние каникулы, вот мы с ней и отправились в двухдневное путешествие. Все шло, как обычно, ничего сверхъестественного не происходило. Но чем ближе подъезжали к моей малой родине, тем тяжелее мне становилось разговаривать, отвечать на вопросы. Во рту как–то пересыхало, дыхание перехватывало, а сердце начинало колотиться. Машина затормозила у белой пятиэтажки. Когда я доставал из багажника сумку и зонтики, а дочка ежилась от холодного ветра, незнакомый мужчина сказал «добрый день» и улыбнулся. Дочка спросила, знаю ли я этого дядьку. Нет, я его не знал. Не узнавал.
Бабушка оглядывала внучку, поглаживала ее руки, ощупывала, пять раз спросила, будем ли мы есть то, что она приготовила, или, может, быстренько блинов напечь...
Мы с дочкой шли по городскому поселку, по главной улице. Я рассказывал и показывал заборы, а за ними дома, в которых когда–то жили друзья, одноклассники, знакомые. Вспоминал фамилии, клички, лица, голоса... Вот детский сад, куда меня водили. Вот моя одноэтажная школа.
Я уехал учиться в Минск, окончив восемь классов. Мне было тогда меньше лет, чем сейчас дочке. Может, из–за этого я так волновался? Мы заходили в магазины. Там все было иначе, чем во времена моего детства, и я их не узнавал. И прилавки не те, и товары другие.
Зашли во Дворец культуры. Директора, моего соседа и приятеля детства, не оказалось — в командировке. А я хотел попасть в изостудию, где начинал учиться рисовать... Легкая горечь. Но мы поднялись на последний этаж, нам открыли дверь.
Дворец культуры в детстве казался грандиозным, великолепным, величественным сооружением, а помещение изостудии — просторным и очень светлым. Я переступил порог. На деле — небольшая комната с двумя окнами. В ней не было ни одного предмета из прошлого. Ни одного! Даже светильники под потолком другие. Ни мольбертов, ни планшетов, ни шкафов с рисунками, ни гипсовых слепков античных скульптур, ни волнующего запаха красок, лаков, разбавителей. Теперь там занимаются музыкой. Только паркет на полу остался тот самый, сложенный елочкой, только он, возможно, и помнит шаги тех, кто учил и кто учился рисовать.
И корпуса стеклозавода мне, сегодняшнему, уже не казались большущими, а полосатые трубы — высоченными. Улицы, по которым мы шли и разговаривали, такие короткие, что я не успевал договорить мысль, закончить воспоминание, как они кончались. Озеро (я в детстве невероятно гордился, когда смог его переплыть, где по–собачьи, где на спине) напоминало маленький пруд, заросший тростником и ивами. Его можно обойти за четверть часа, а в детстве подобный поход занимал полдня. Удивительно!
И тут мне открылась забавная истина. До меня дошло, почему место, где человек родился и вырос, называют малой родиной. Я знаю общепринятую версию, по которой малая она потому, что часть большой Родины. Но у меня есть и другая версия.
Мама стала седой и маленькой, мне до плеча. Здания, как игрушечные, маленькие. Улицы — короткие–короткие, а воспоминания — бесконечные. Даже каштаны под ногами — мелкие, маленькие. Может, и поэтому говорят — малая родина.
