Магия и ненависть к розам

Рассказ Александра Грина «Фандаго» в контексте времени и в тени «Мастера и Маргариты»
Рассказ Александра Грина «Фандаго» в контексте времени и в тени «Мастера и Маргариты»

В каждую эпоху появляются «бродячие» сюжеты и образы, словно поэты разных стран и языковых культур связаны между собой некоей невидимой, единой мыслящей сферой... Впрочем, философы древности так и думали, говоря об избранниках Теонойи, богини знаний, которые узнают и понимают друг друга в любых уголках земли... Но по закону искусственного отбора в искусстве остается только самое яркое воплощение сюжета, оставив другие варианты, возможно, не менее талантливые, в тени...

20 — 30–е годы ХХ века... Мир изменяется, словно глина под руками неистового скульптора. Неприкосновенность частной судьбы давно стала чем–то утопическим и даже смешным. А в советской России — даже вредным. Особенно худо пришлось тем, кто по природе своей деятельности должен быть отдельной, не похожей на всех индивидуальностью, — поэтам, художникам, философам... Многие из них впервые столкнулись и с настоящей нищетой. В это время и появляются сюжеты о вмешательстве в общество с искореженными ценностями некоей сверхъестественной силы, озорной, поэтической, безжалостной к тем, кто глух душой, спасающей тех, кто возвышенно мыслит... Разумеется, первое, что мы вспомним, — «Мастера и Маргариту» Михаила Булгакова. Но подобные же мотивы есть и у Андрея Платонова, и у Ильи Эренбурга, и у Юрия Олеши, Валентина Катаева, Вениамина Каверина и, разумеется, у непризнанного гения Сигизмунда Кржижановского, которого, на его счастье, Горький объявил графоманом, тем самым оградив от публикаций, а заодно и от репрессий. А не кажется ли вам знакомым вот такой герой: «Высокий человек в черном берете с страусовым белым пером, с шейной золотой цепью поверх бархатного черного плаща, подбитого горностаем. Острое лицо, рыжие усы, разошедшиеся ироничной стрелкой, золотистая борода узким винтом, плавный властный жест...» Этот таинственный иностранец, именующийся профессором, обладает умением эффектно уходить сквозь стены. Его сопровождает странная свита... Он устраивает сеанс бесплатной раздачи местным ученым дивных подарков вроде раковин, шелковых полотен, ароматических свечек и бархатных плащей... А также гитар и мандолин. Нет, это не Воланд... Это Бам–Гран, герой рассказа «Фандаго», написанного сыном сосланного в российскую глубинку участника восстания 1863 года под предводительством Кастуся Калиновского Александром Гриневским, белорусом, взявшим псевдоним, созвучный именам его любимых героев, Грин.

Рассказ «Фандаго» Александр Грин написал в конце 30–х. В это время его уже перестали печатать как «живой анахронизм»... Он жил в Крыму, куда переехал с семьей из Петербурга, спасаясь от голода и холода. Заработков не было. Жена Нина со своей матерью выращивали овощи и носили продавать в Симферополь. Еще шили береты и меняли на продукты. Сам Грин попытался добывать пропитание в стиле Зурбагана и Лисса: сделал лук и начал охотиться на птиц, разумеется, безуспешно.

В повести «Черное море» Константин Паустовский изображает писателя Гарта, прообразом которого послужил Грин. Паустовский пишет, что Гарт «выпал из своего времени», «не понимал, что революция даст жизни веселое цветение и мудрость, о которых он так тосковал». Реальный Грин к революции имел отношение непосредственное — в молодости примыкал к эсерам, за революционную агитацию побывал в тюрьме, бежал из ссылки, жил по чужому паспорту... Революцию встретил радостно. Но довольно скоро понял, что «веселого цветения и мудрости» она не принесет. И ему с его «Алыми парусами» и Фрези Грант в новом мире нет места. Волошин, крымский сосед Грина, оставил такие воспоминания о его визите: «Он начал свою беседу контрреволюционными речами в таком стиле, что от него бы павианы покраснели». А жена Волошина вообще называла Грина «злым хамом».

В повести «Черное море» Гарт перевоспитан при помощи товарища Сметаниной и прочих положительных персонажей... Чтобы подчеркнуть трагизм, автор приводит виртуального перевоспитанного Грина–Гарта на могилу реального... «Он был матросом, грузчиком, нищим, банщиком, золотоискателем, но прежде всего неудачником, — произносит с приличествующей грустью своеобразную эпитафию другу Паустовский. — Только в последние годы перед смертью в словах и рассказах Грина появились первые намеки на приближение его к нашей действительности».

В рассказе «Фандаго» приближение к действительности очень даже есть... Но не к той, которую хотели видеть в произведениях советские идеологи. Эта — страшна и холодна, как мирная деревня Каперна, унижающая Ассоль. В рассказе имеется свой Мастер — Александр Каур, знающий в совершенстве несколько языков, но вынужденный спасаться от голода случайными заработками. Есть Воланд — самозваный профессор Бам–Гран, его ассистенты — «три смуглых молодца в плащах, закинутых через плечо по нижнюю губу», и даже вариант кота Бегемота — фокс Ремм, и сеанс «разоблачительной магии»... Именно на сеансе происходит то, ради чего написан рассказ, — хотя, казалось бы, сюжет делает всплеск вовсе в другом месте... Одичавшие нищенствующие интеллигенты ждут от иностранных благотворителей раздачи конкретных полезных вещей: валенок, шоколада, постного масла... Но демонический профессор громоздит перед ними драгоценные шелка, мандолины, украшенные перламутром и золотой резьбой, морские раковины, страусовые перья и, наконец, покрывало, расшитое для них двенадцатью прекраснейшими девушками острова Куба... Но люди утратили потребность в красоте. Их душам, вымороженным страхом, нечем воспринимать ее. Поэтому красоты не должно быть. «Я не... не верю! Ничего этого нет, и ничего не было! /.../ Мы одержимы галлюцинацией или угорели от жаркой железной печки! Нет этих испанцев! Нет покрывала! Нет плащей и горностаев! /.../ Вижу, но отрицаю!» — орет статистик Ершов, который дома ломает шкап, чтобы согреть свою конуру, у которого жена умерла, а дети заиндевели от грязи... «Я в океан ваш плюю! Я из розы папироску сверну! Я вашим шелком законопачу оконные рамы! Я гитару продам, сапоги куплю! /.../ Вас нет, так как я не позволю!» Тогда Бам–Гран обещает ему: «Безумный! Так будет тебе то, чем взорвано твое сердце: дрова и картофель, масло и мясо, белье и жена, но более — ничего!» И чисто в Воландовском духе испаряется вместе со свитой.

Роман Булгакова писался несколько позже, чем «Фандаго»... Не знаю, был ли Булгаков знаком с рукописью Грина, но некоторые параллели впечатляют.

В этом году Александру Грину исполнилось 125 лет. В честь этого события на мачте на горе Агармыш в Старом Крыму по традиции подняли алые паруса... А когда–то в доме Грина местный партийный деятель устроил курятник. Жену писателя, осужденную на 10 лет в лагеря ГУЛАГа за то, что работала во время оккупации, не разрешили хоронить вместе с мужем — друзья перезахоронили ее возле Грина тайно, вырыв ночью могилу глубиной два с половиной метра... И сегодня, когда вокруг полно ширпотреба с «гриновскими» наименованиями (одеколон, пудра, конфеты и т.д.), не слышатся ли крики статистика Ершова: «Я из розы папироску сверну!»? Нет, «жалкий безумец» — не тот, кто, даже бедствуя, верит в алые паруса, а тот, кто отказывается их видеть. И зря называли современники Грина неудачником... Разве может считаться им человек, кому было дано редкое умение создавать красоту?
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter