Маэстро от и до

Три вечера с дирижером Михаилом Финбергом

Каждый знаменитый человек знаменит по–своему. Иной — навязчиво, крикливо, другой — элитарно, почти недоступно. Десятками граней отпечатывается в сознании своих современников знаменитый человек. Но дирижер Финберг — особ статья: он — не грань, он — пространство. И знаменит как–то всеохватно, природно, что ли. Потому что давно пророс, растворился в нашем времени. Вот, скажем, едет по Минску трамвай, «оркестр Финберга» везет на боках. Реклама? Ну что вы. Реклама — это когда что–то новое внедряется в память. А «оркестр Финберга» — это уже давно идиома, неразрывное сочетание слов. Мы с ним родились, или почти что родились, кажется. Если такой плакат появится в другом месте, в сбербанке, скажем, — ну так что ж, «дух дышит, где хочет», лишь подумаем мы. Мне в Министерстве культуры делают замечание: «Нет такого коллектива — «оркестр Финберга». Есть заслуженный, государственный, под управлением...» Я киваю. Смешные люди, вы в окно выглядываете? Вы телевизор смотрите? Вы, вообще, видите, что в жизни делается? Все события в ней давно происходят под аккомпанемент оркестра маэстро Финберга.

И вот к этому «человеку–пространству» я пришла на интервью и предложила ему посидеть «У камина»: открыть своей персоной нашу новую рубрику. Повспоминать. О творческом пути, об истоках белорусской эстрады, о друзьях–товарищах и вообще. «Конечно», — сказал Михаил Яковлевич. «У–у–у», — тут же загудело вокруг него пространство. Это десятки и десятки артистов и продюсеров были возмущены тем, что я вырываю маэстро на несколько часов из музыкальной жизни XXI века. Я разнервничалась, полагая, что сейчас придется дергаться, делиться вниманием. И не ошиблась. Маэстро разговаривал, пел, звонил и руководил одновременно. Пространство ни на минуту не оставалось без его энергии. Все пульсировало и клокотало в нужном ритме. И я тоже подчинилась: ладно, что достанется, то достанется. А что делать, когда у человека масштаб, как у настоящего Цезаря? Вернее, как у настоящего Финберга: ведь сам себе Михаил Яковлевич тоже давно не принадлежит.

Вечер первый. «Я хотел всего и сразу»

— Михаил Яковлевич, ваш авторитет в музыкальном мире беспрекословен. Поэтому разрешите задать каверзный вопрос: как получилось, что вы стали человеком с высшим образованием без среднего?

— Моя творческая судьба сложна. Она непросто мне досталась. Представьте маленький Мозырь, 50–е годы. Музыкальная школа. Скрипка, гаммы. А меня несло, распирало от музыки. Я начал подбирать по слуху сам. Это презиралось, считалось ненормальным. Вольнодумство, самодеятельность! Только по нотам. Выгнали.

— За импровизацию?!

— Совершенно верно. Так было. Но я тут же пошел в городской эстрадный ансамблик. Там научился на многих духовых: труба, кларнет... Потом добавил: фагот, гобой, флейта. Так что знаю об инструментах все. Мальчишкой ушел в армию, служил в Курске, в военном оркестре, учился в вечерней школе. Там же поступил в музыкальное училище. Не закончил один год... Понимаете, я торопился... Мне казалось, годы уходят! Я хотел через ступеньку, нет — через пролет к эстраде, к современной музыке. Но когда перевелся в Минск, в штабной оркестр, знаменитый дирижер Майзлер Александр Филиппович (выпускник московской консерватории, на минуточку!) подвел к мысли: образование необходимо. А ректор нашей консерватории Оловников, народный артист, замечательный человек отрезал: «Вы не знаете гармонии, вы не поступите». Но я за 4 месяца освоил курс гармонии музучилища. Каждый день решал по 17 задач, это очень много. Со мной занимался оркестрант, мой товарищ Валерий Григорьев. И я сдал экзамен на «отлично», и вообще все годы потом учился на «отлично», окончив консерваторию по классу тромбона.

— Так что вы, можно сказать, профессор–самоучка...

— Я очень быстро развивался. Мне казалось, что невозможно так медленно жить. Я хотел всего и сразу. Еще студентом 2–го курса поступил по конкурсу в оркестр радиокомитета — им тогда руководил замечательный музыкант Борис Ипполитович Райский. Но надолго там не остался, чувствуя, что настоящие, современные ритмы уже не здесь. Стал ездить в Москву — к Юрию Саульскому (его «ВИА–66» гремел на всю страну), к Вадиму Людвиковскому (он возглавлял оркестр радио и Центрального телевидения, а там собирались всегда лучшие артисты). Они стали моими учителями и кумирами.

— Рассказывают, что были времена, когда вы и ресторанными оркестрами не брезговали...

— Только для одного — чтобы жить. У меня были очень бедные родители. Да и это было в основном в консерваторские времена, приработок к стипендии.

— А профессура как на это смотрела?

— Я был отличником. Кроме английского, у меня все получалось.

— Странно, говорят, музыкальное ухо хорошо воспринимает иностранный.

— Мое — нет. Я английский еще в школе не знал. Но играл я не где–нибудь за кольцевой, а открывал ресторан «Юбилейный», работал в «Минске», в «Беларуси». В «Юбилейном» однажды обедал Эдди Рознер, великий джазист, трубач, легенда. Он подошел ко мне и пригласил в свой оркестр. Он работал в Москве, а может, уже в Гомеле?.. Впрочем, раньше не имело значения, в какой филармонии числишься — все равно гастролировали по всей стране. Но судьба Рознера, к сожалению, была к тому времени уже на излете: вскоре его обвинили в том, что он исполняет мало белорусской музыки, оркестр разогнали. Рознер уехал за рубеж. Там и скончался... Музыкант–миф... Его знала вся страна... Я считаю, что мы, наш оркестр, продолжаем традиции именно Эдди Рознера. Я лично провел 4 концерта, посвященных его памяти: 2 — в Москве, 2 — в Минске.

— Знаете, а иногда мне кажется, что Минск все–таки немузыкальная столица. У нас работало много больших оркестров музыкантов, но они не проросли корнями в почве, не пустили побегов. Напротив, если складывались обстоятельства, срывались, не раздумывая, со всеми чадами и домочадцами и уезжали в Питер и Москву.

— Колоссальное заблуждение! В 70–е годы работали личности: в филармонии — Дубровский, в оперном — Вощак. А Юрий Цирюк, дирижер камерного оркестра? Лучший! У него каждая программа была «впервые в Минске». А джаз? В городе было много отличных музыкантов, которые свободно, а некоторые виртуозно владели искусством интерпретации. Наш сегодняшний коллектив не мог бы иначе возникнуть. Почва была хорошо удобрена!

— Да, постаралась история: сначала Эдди Рознера с Запада в Беларусь привела, потом отличных джазовых музыкантов с Харбина. Уникальные обстоятельства... И теперь ваш оркестр... Можно сказать, лучший концертный коллектив в СНГ.

— У нас этого не признают. Понимаете, это не всем нравится. А я — работаю...

Из архива «СБ»:

Эдзi Рознер быў першым ў гiсторыi СССР джазавым музыкантам, якому было прысвоена ганаровае званне заслужанага артыста БССР, але нi ў адным з энцыклапедычных выданняў рэспублiкi мы не знойдзем яго iмя, як i ўспамiнаў аб аркестры, якi ён узначальваў.

Дзяржаўны джаз–аркестр БССР узнiк 1 студзеня 1940 года — менавiта ў той дзень былi прыняты на работу ўсе, хто ўваходзiў у яго першы склад. З’яўленне гэтага калектыву не было вынiкам доўгай, планамернай працы па культывiраванню джазавага мастацтва Беларусi, гэта быў выпадак, падарунак лёсу. Але абставiны, па якiх гэты «падарунак» быў зроблены, былi больш чым драматычныя.

У вераснi 1939 года, калi з пачаткам Другой сусветнай вайны Польшча перастала iснаваць як незалежная дзяржава, на тэрыторыi Заходняй Беларусi i Заходняй Украiны, якiя ўвайшлi ў склад СССР, апынулася мноства прадстаўнiкоў польскай творчай iнтэлiгенцыi. Сярод iх было шмат музыкантаў, кампазiтараў, дырыжораў.

Цэнтрам грамадскага i культурнага жыцця Заходняй Беларусi стаў Беласток.

У канцы 1939 года ў Беластоку рэпетыравалi два танцавальныя аркестры. Адным з iх кiраваў выпускнiк Вышэйшай музычнай школы iмя Ф.Шапэна ў Варшаве кампазiтар i дырыжор, блiскучы джазавы пiянiст Юрый Бяльзацкi. Ён атрымаў прапанову стварыць Дзяржаўны джаз–аркестр БССР.

Якаў Басiн, гiсторык.

Из воспоминаний Люцины Юрьевны Бельзацкой, дочери Юрия Бельзацкого:

— Эдди Рознер приехал в Варшаву из Германии, когда там начали хозяйничать фашисты. Он уже был известным музыкантом в Европе! Сейчас мы бы сказали про него «настоящий шоумен». Он умел загипнотизировать зал, еще не притрагиваясь к трубе. Вы знаете, манера была, артистизм природный и вообще знаменитый рознеровский «smiling»! Они были с отцом ровесниками, приятелями, но в Варшаве работали в разных коллективах. А соединились уже в советском Белостоке в 1939–м, когда отцу поручили организовать биг–бэнд. Отец понимал — это я рассказываю с его слов, — что для оркестра, для афиши нужна «красная строка» (не знаю, как сейчас говорят...). То есть имя, на которое публика «клюет». Он пригласил Эдди, которого считал королем джаза, трубачом–виртуозом. Первый же концерт в Минске произвел на публику ошеломляющее впечатление. Такого здесь никогда не видели и не слышали. Да, приезжал оркестр Утесова, другие. Но вдруг сенсация: совершенно иное звукоизвлечение в манере свинга! Эдди Рознер был абсолютно неподражаем!

Из архива «СБ»:

Горад быў уражаны. Аркестр вымушаны быў даць два дадатковыя канцэрты. I калi ў Мiнск аркестр прыехаў Беластоцкiм тэатральным джазам, дык з Мiнска на гастролi ад’ехаў Дзяржаўным джаз–аркестрам БССР.

Канцэрты ў Ленiнградзе, Адэсе i Растове прыцягнулi да аркестра агульную ўвагу, i ў канцы чэрвеня яго слухачамi стала найбольш патрабавальная ў краiне аўдыторыя — дэлегаты пленума ЦК Саюза работнiкаў мастацтваў (Рабiс). Поспех быў бясспрэчны. Э.Рознер атрымаў запрашэнне выступiць у Мецы савецкай эстрады — у тэатры маскоўскага сада «Эрмiтаж» услед за аркестрамi А.Айвазяна i Л.Уцёсава.

У чым жа прычыны фенаменальнага поспеху, фантастычнага ўзлёту калектыву, пра iснаванне якого тры–чатыры месяцы таму нiхто i не падазраваў?

«Канцэрт аркестра Эдзi Рознера вясной 1940 года ў ленiнградскiм Садзе адпачынку зрабiў уражанне выбуху бомбы, — прыгадвае старэйшы джазавы музыкант краiны Аркадзь Катлярскi. — Мы былi ўражаны: новыя аранжыроўкi, здзiўляючая ансамблявасць, свiнг, фенаменальнае майстэрства трубача, якое дэманстраваў сам Рознер!.. Мы, уцёсаўцы, паспелi пазнаёмiцца з многiмi музыкантамi яго аркестра ў Беластоку восенню 1939 года ў час канцэртаў у гарадах Заходняй Беларусi, але i падумаць не маглi, што яны створаць такi аркестр».

Сапраўды, у канцэртах аркестра Э.Рознера было тое, чаго не дазвалялi сабе многiя савецкiя джаз–калектывы: вострыя рытмы, джазавае гучанне, вялiкая колькасць у рэпертуары iнструментальных п’ес».

Якаў Басiн, гiсторык.

Из воспоминаний Люцины Юрьевны Бельзацкой, дочери Юрия Бельзацкого:

— Оркестр гастролировал по всей стране с семьями. Жили в гостиницах. Война застала нас в Киеве. Под бомбами доехали до Москвы. И началась военная жизнь. Оркестр переселился в вагоны и стал колесить от линии фронта до Урала, Сибири. Госпитали в тылу, военные части вблизи передовой. Что помню? Я была маленькой девочкой... Помню, как в Хабаровске покупали замороженное молоко и на керосинке в купе его оттаивали. Помню, как мой младший братец 1941 года рождения упал с верхней полки на керосинку и получил жуткий ожог. У Рознера тоже был ребенок — дочь Эрика, одногодка с моим братом. Конец войны оркестр встретил в Баку. Вернулись в Минск. Жили в Лошице. Но в общем–то настоящей базы здесь у оркестра не было — разруха. Поэтому переехали в Москву, по–прежнему гастролируя и считаясь коллективом белорусским.

В 1947 году Эдди Игнатьевича Рознера репрессировали. Его обвинили, кажется, в попытке перейти государственную границу — отпуск с женой они как раз проводили во Львове. Потом, через много лет, он рассказывал отцу, какие вопросы задавали ему на допросе: «Ваша мать живет за границей?» — «Да». — «Вы хотели бы ее видеть?» — «Конечно». — «Ну, значит, хотели перейти границу. Виновен!» Дали 10 лет. Жену выслали в Казахстан. Дочка осталась у каких–то знакомых. Оркестр распался. Но Эдди Игнатьевич в лагере не пропал — в нем вообще был запас хорошего, я бы сказала, авантюризма. Нашлись и на Колыме, во мраке уголовного лагеря, ценители джаза и среди лагерного начальства. Опять оркестр, опять гастроли — по лагуправлениям Крайнего Cевера. И реабилитировали Рознера в числе первых. Пономаренко, говорили, поспособствовал. Он тоже любил джаз, знал Эдди еще по довоенному Минску, когда возглавлял ЦК Беларуси. А в 1953 — 1954 годах курировал в ЦК культуру. Эдди Игнатьевич вроде писал ему лично. Рознер вернулся в Минск. Пытался работать, но ему поставили условие: никаких «бывших», оркестр должен быть только из белорусских музыкантов. Но местный уровень тогда его устроить не мог. Он уехал в Москву. Но и там до первого своего состава уже не поднялся. Хотя был популярен, и в «Карнавальной ночи» это именно его оркестр снимался. Впрочем, в конце 50–х слово «джаз» было ругательным. Моего отца, пианиста и композитора, не принимали даже в Союз, в музыкальный фонд («джазист!»). Семья вообще после войны бедствовала. Отец перебивался хлебом аккомпаниатора, играл всюду, где приглашали, даже в шапито. Там его увидел всемогущий Цанава, который помнил отца еще в рознеровском оркестре. «Как не стыдно Бельзацкому в цирке?..» Отцу передали... Но семью кормить–то надо. Вскоре он стал писать музыку к фильмам. Это уже были настоящие заработки. Его песни из «Часы остановились в полночь», по мнению авторитетных композиторов, — вообще шедевр... Но интересный нюанс: разрешали «публиковться» только в соавторстве. Тикоцкий — Бельзацкий, Оловников — Бельзацкий... Да, Боже мой, — джазмена, еврея партийные начальники культуры тех лет не хотели признавать композитором! Такие были нравы...»

Но вернемся в кабинет к Михаилу Яковлевичу Финбергу. Пока я складывала из воспоминаний историю джаза в Беларуси, маэстро работал со своим «пространством». В руках у него было два телефона и один большой альбом — записная книжка гигантских размеров.

— ...Припев, второй куплет плюс кода, — с азартом кричал маэстро в трубку Льву Лещенко. — Нет? А как? Оставить тот же ритм? Нет проблемы. Спасибо, родной, до встречи, любимый мой... — И поворачиваясь ко мне: — Представляешь, сколько переговоров по одной песне, а когда их 67?!

Потом примерно такое же общение было с Максимом Дунаевским:

— Ми-до-ре-соль-фа-фа... Тебе удобно? Да? Я тебя обнимаю, ты моя умничка. Все, Максик, работаем — работаем — работаем. Из всех песен сделаем куклу. — И без перехода в мой адрес:

— Знаешь, чего сегодня не хватает искусству? Исполнителей много, а личностей нет!

— Вас это удивляет? Результат могущественного влияния на умы масс-культуры...

— Да пусть «Фабрика звезд» остается, пусть... Но ведь любая девочка записала в «левой» студии песенку и считает себя артисткой, потому что крутится этот «хит» в эфире до оскомины. Дело не в том, что они мне не нравятся. Пусть будут, но не столько раз! Раньше у нас были очень сильные худсоветы: Семеняко, Вагнер, Глебов, Райский, Горелик, Миансарова. Каждый артист находился на том месте, на котором должен находиться, извините. Не выпрыгивали, как сейчас: «Я!» Сегодня это «я» никто почему–то не учит, как выйти на сцену, как уйти. Так просто это, думаешь? Как выйти на второй поклон... А как же? Ну давай я просто выйду — и ты подумаешь, что за неотесанный чувак на сцене стоит? Я режиссирую концертом — от и до. Драматургию выстраиваю: когда мажор, когда минор — где соло, где группа. Работаю для слушателя.

(Продолжение в следующем номере.)