В Санкт-Петербурге известный артист Петр Сергеевич Вельяминов живет на улице Миллионной, в двух шагах от Эрмитажа и Дворцовой площади. По питерским меркам, центровее некуда. Про другого сказали бы: "Повезло". Про Вельяминова так говорить не станут. Заслужил. Он часто бывал в Минске, имеет множество друзей в Беларуси. Но начался наш разговор о другом. О времени и судьбе.
Потомственный военный
- Неверно записал номер вашего, Петр Сергеевич, дома, по ошибке пришел к Эрмитажу и повернул в обратную сторону, хотя мог бы, наверное, и в Зимнем дворце поискать Вельяминовых. Думаю, нашел бы.
- Обязательно. В зале героев войны 1812 года висит портрет Ивана Александровича Вельяминова, генерал-лейтенанта, члена Военного совета при Александре I. После Отечественной войны он занимал пост генерал-губернатора в Западной Сибири. Еще дед известен тем, что первым перевел с французского на русский трагедию Шекспира "Отелло".
- Наверное, все-таки с английского?
- Русские дворяне учили французский, получился двойной перевод...
Брат Ивана Александровича Алексей служил начальником штаба у Ермолова, участвовал в Крымской войне и в его честь город Туапсе императорским указом переименовали в форт Вельяминовский. Другой мой предок, Николай Александрович Вельяминов, был известным военным хирургом, лейб-медиком, академиком, четыре года возглавлял Военно-медицинскую академию в Питере, в Первую мировую командовал санитарной службой русской армии. В геральдической книге Российской империи написано, что Вельяминовы "служили престолу в боярах, окольничих и других знатных чинах, жалованы были поместьями".
- И где же ваши родовые имения, Петр Сергеевич?
- Их много. Например, в Рязанской губернии. И под Москвой есть деревня Вельяминово. Как-то меня пригласили туда. Местный начальник стал расспрашивать, не было ли у нас в роду декабристов. Нет, говорю, но на этом месте Дмитрий Донской поджидал Тимофея Вельяминова, воеводу московского.
- Серьезное заявление... Предъявлять права на недвижимость не пробовали?
- Пока такая мысль не посещала. А надо?
- Александр Пороховщиков пытается отсудить фамильный особняк в центре Москвы...
- Забавы! Когда-то нашими поместьями были Владыкино и Марфино, прикажете их требовать у Юрия Лужкова? В Москве, кстати, есть улица Вельяминовская в районе станции метро "Семеновская".
- Хотя бы квартирку Юрий Михайлович мог вам выделить там по случаю...
- Спасибо за заботу, но у меня вроде бы и так есть крыша над головой... Помните заповедь трудных лет? Не верь, не бойся, не проси... Но вы не дали завершить рассказ. Наш род ведет историю с XI века, когда племянник норвежского короля привел трехтысячную дружину в Киев к Ярославу Мудрому.
- Неужели на протяжении десяти веков все Вельяминовы были военными?
- Так повелось. Родовая профессия. И отец мой офицер. Окончил в Петербурге кадетский корпус и юнкерское Павловское училище, ушел в 1916 году на Первую мировую.
- Служба на государя императора вышла Сергею Петровичу боком...
- Папа отсидел в лагерях восемнадцать лет.
- Ему дважды давали срок?
- Но от этого, согласитесь, не легче... В Красную Армию отец перешел в 1918 году, командовал батальоном Пролетарской дивизии, затем полком, но в 1930-м по навету был арестован. Дали десять лет, из которых отец в лагере провел пять. А в январе 1944 года его взяли повторно. Папа получил отпуск и на несколько дней приехал с фронта в Москву. Надеялся отпраздновать Новый год дома, а вместо этого... Маму забрали в ночь на первое января, потом пришли и за отцом... Я в тот момент уже сидел. Получил десять лет, отсидел девять.
- И девять дней.
- Совершенно верно. Уже потом подсчитал, когда вышел на волю. За решеткой подобной арифметикой заниматься нельзя, иначе запросто сойдешь с ума. Десять лет - это же бесконечность! Помню, долго снилось, что меня не выпускают. Подхожу к воротам и слышу: "Ваши документы еще не готовы". Просыпался в холодном поту...
Никогда не забуду день освобождения, ирреальное состояние, которое испытал. Меня же взяли шестнадцатилетним, не знавшим жизни пацаном. Я и представления не имел о мире за колючей проволокой. Переступил черту и остановился. За спиной, по ту сторону забора, остался мой приятель, которому предстояло отсидеть еще два года, он что-то говорил, но я ничего не слышал... Пьянящий воздух свободы - не литературное преувеличение, в самом деле кружилась голова... А еще я благодарил судьбу за подарок в виде роли сенатора Макферсона в спектакле "Русский вопрос". Это было в 1951 году в лагере на строительстве Куйбышевской ГЭС. Моя игра так понравилась лагерному начальству, что мне списали 193 дня.
Меченые
- Почему такая странная цифра - 193? Не 190 и не 200...
- Загадка! Хотя тогда я не задумывался о таких вещах. Скостили срок - и спасибо.
- Спасибо? Шутите...
- Я радовался свободе и не хотел изводить себя терзаниями, кто виноват в случившемся со мной. Всегда любил свою страну. Отец меня так воспитал. Он ни разу не сказал дурного слова о России. Конечно, в нем жило ощущение несправедливости, восемнадцать лет лагерей даром не прошли, но папа и в мыслях не держал, чтобы отомстить кому-то, свести счеты. Более того, после первого срока он служил в системе ГУЛАГа.
- Круто!
- А ничего другого ему не предлагали. Везде первым делом требовали анкету, читали биографию и указывали "врагу народа" на дверь. Отцу только и оставалось, что идти туда, откуда вышел. Меченый...
Ведь и в моем личном деле в графе "социальное происхождение" была запись: "Из бояр". Поверьте, это хуже клейма. Порой бессильно плакал, доведенный до бешенства унизительными подозрениями. Помню, приехал в Дзержинск Горьковской области, устроился в местный театр, не успел оглядеться, как приходит участковый и заставляет заполнять кипу бумаг: мол, у нас режимный город... Ужасно жить, постоянно чувствуя на себе косые взгляды. Хочется отряхнуться, оправдаться, а непонятно, в чем твоя вина...
Вот вы спрашивали, все ли мои предки военные... Знаете, как мне было горько, что я не попал на Великую Отечественную? Писал Сталину, просил отправить на фронт, хоть и в штрафбат, но ответа не получил. До сих пор в День Победы с завистью смотрю на ветеранов... Я должен был стать офицером, должен! Если бы не арест, пошел бы в военно-морское училище. Сражался бы с фашистами, а не сидел в Бутырке. Этапная камера располагалась в бывшей тюремной церкви, и я вместе с другими зэками прислушивался к доносившимся сквозь кирпичные стены звукам салюта...
Я ведь мог и не дожить до Дня Победы. Сами понимаете, какая еда в лагере, а у меня организм молодой, растущий. Словом, похудел до 47 кило и загремел в лазарет в крайней степени истощения. Еще немного - и отдал бы богу душу. К счастью, нашлись добрые люди, помогли встать на ноги, перевели в бригаду малолеток, определили собирать ящики для снарядов. Там и пересидел самое трудное время. Из "зоны" вышел 9 апреля 1952 года. Надо было как-то устраиваться в жизни. О карьере военного и не мечтал. Правда, много позже мне все-таки довелось примерить офицерский китель - на экране. В фильме "Версия полковника Зорина" был крупным милицейским начальником, а в "Возвращении резидента" вообще сыграл роль генерала КГБ.
- Почему не отказались?
- Это моя профессия...
- Раз работали в одной картине с Георгием Жженовым, то наверняка в курсе, что он просидел много лет в ГУЛАГе. Как-то я беседовал с ним об этом. Точнее, пытался. Георгий Степанович ушел от разговора, а потом, визируя интервью, оставил подпись на каждой странице, словно на протоколе допроса. Я прямо-таки физически ощутил, как глубоко сидит лагерь в Жженове...
- Испытываю искреннюю симпатию к этому человеку. Он многое перенес, и не нам его судить. А вы такие вопросы задаете... Что мог сказать Жженов? Или что отвечать мне, когда спрашивают, обижен ли я на страну? Меня ломала система, сопротивляться которой было бессмысленно. Другое дело, что машина террора состояла из конкретных людей с именами и фамилиями, и я оценивал поведение каждого, не прощая подлости и предательства. Понимаете, озлобиться на весь мир, обвинить его в своих бедах проще всего. Скажем, я ведь так и не смог получить высшего образования. Попробовал поступить в ГИТИС, но мне быстро дали понять, что не стоит зря силы тратить. Я не имел права жить в Москве и поначалу приезжал туда тайком. И реабилитировали меня только в 1984 году, через тридцать с лишним лет после освобождения.
- Почему так долго тянули?
- Если бы знал! Неоднократно подавал прошения о помиловании, но получал отказы. И только в 1984-м вдруг выяснилось, что в моих действиях отсутствовал состав преступления... После этого мне сразу дали звание народного артиста, хотя прежде вычеркивали из всех наградных списков.
- Но за "Вечный зов" вы же получили Государственную премию?
- Думаю, по ошибке. Кто-то из гэбистов прошляпил, пропустил мою фамилию...
Ирония к себе
- Известность к вам пришла после "Зова"?
- Двумя годами раньше, когда по телевидению показали "Тени исчезают в полдень". Успех был ошеломляющий. Помню, первые две серии не вызвали ажиотажа, зато потом та-а-акое началось...
- И как вам медные трубы?
- Мне всегда хватало ума и вкуса относиться к себе с иронией.
- А родители бурно отреагировали на вашу популярность?
- Сестра не скрывала, что гордится мною, искренне радовалась всему происходящему, а папа с мамой... молчали. У нас в семье вообще было не принято расточать комплименты. Впрочем, и с критикой никто не лез. Считалось, человек сам во всем разберется.
- Вы же знаете: доброе слово и кошке приятно.
- Все так, но... похвалы в свой адрес я не дождался. Единственный раз мои кинопробы удостоились внимания отца, когда к нему в гости пришли, как они сами себя называли, "старые недобитки", бывшие царские офицеры, и один из них, обращаясь к бате, сказал: "Не находите, Сергей Петрович, что ваш сын странным образом тяготеет к ролям большевиков?" Отец пожал плечами и по-французски ответил: "Се ля ви"... Папа всю жизнь оставался закрытым, сдержанным человеком и, хотя был прекрасным рассказчиком, не любил вспоминать войну и ГУЛАГ. Строго говоря, отец принадлежал к другой породе людей. Он и меня воспитывал в таком же духе. К примеру, считал, что настоящий офицер обязан знать несколько иностранных языков, поэтому и я учил английский и немецкий.
- Помните те уроки?
- В тюрьме сидел с венгерским журналистом, попавшим в плен под Сталинградом. Милейший, должен сказать вам, человек. По-русски говорил плохо, и мы общались на немецком. Конечно, со временем многое подзабылось, но, когда бываю в гостях у троюродной сестры, живущей в Швейцарии, все быстро всплывает в памяти.
Дело ведь не только в языках. Родители прививали чувство собственного достоинства, личным примером доказывая, что в жизни нет ничего дороже чести. Это помогало, я никогда не отчаивался, даже в самые трудные минуты верил, что смогу вынести любой удар, справедливость восторжествует и моя судьба сложится хорошо. Разве не чудо, что создатели "Теней" увидели меня в Свердловске и пригласили на главную роль? Я двадцать лет скитался по провинциальным театрам, ни разу не снимался в кино - и вдруг такое предложение. Это счастье! И ведь картина получилась не проходной, раз ее до сих пор продолжают регулярно показывать по телевидению.
- Смотрите?
- Отрывками. Не столько за сюжетом слежу или игру оцениваю, сколько вспоминаю события теперь уже более чем тридцатилетней давности. У нас была замечательная команда, блестящий актерский состав. Жаль, многие ушли невостребованными...
- А как вас в Питер занесло, Петр Сергеевич? Вы так долго подбирались к Москве, в 1972 году получили место в "Современнике", потом работали в Театре киноактера и вдруг все бросили...
- Заносило сюда меня и раньше. Впервые приехал в Ленинград еще в 1936 году к папиному брату. Помню, увидел Неву и даже расстроился, что Москва-река такая узкая. Для меня оба эти города родные. Тут похоронены мои предки, в Питере жил и учился отец. Кстати, в доме, где мы с вами сейчас находимся, когда-то располагались офицерские казармы Павловского училища, которое окончил папа. Такие вот странные переплетения случаются в жизни...
Окончательно в Питер я перебрался одиннадцать лет назад. По личным обстоятельствам. Обычно в разговоре с прессой ограничиваюсь этой фразой, но коль уж вам так хочется знать все, могу добавить: переезду предшествовал долгий роман, я фактически жил на два дома и две семьи и в какой-то момент понял, что нужно определяться.
- Это ваш четвертый брак?
- Да. Помню, как-то еще в советское время партийная комиссия обсуждала мою кандидатуру перед выездом за границу: тогда порядок был такой, требовалось разрешение руководящих товарищей... Словом, зачитывают мою характеристику с места работы: "В быту скромен. Женат три раза". Посмеялись товарищи коммунисты и отпустили: 6 октября будет пятьдесят лет, как я в браке. Правда, с разными женщинами, поэтому золотой свадьбы не получится...
Татьяна моложе меня на тридцать с лишним годков. Она работала диспетчером на стройке, потом перешла в банк, а когда связала судьбу со мной, уволилась, посчитав, что теперь главное ее дело - забота обо мне.
Семейная трагедия
- С детьми общаетесь?
- Не слишком часто. У каждого своя жизнь. Катя, старшая, живет в Омске, играет в местном ТЮЗе. Честно говоря, не хотел, чтобы шла по моим стопам, но дочка настояла. Стала хорошей актрисой. Сергей тоже получил театральное образование, даже снялся со мной в картине. Потом еще какое-то время играл, но в итоге сменил вид деятельности. Живет в Москве, занимается каким-то бизнесом. Не слишком крупным. Родил мне внука. Петра. Впрочем, в Омске у меня уже и правнучка есть.
- Как зовут?
- По-моему, Анастасия. Не знаю. Не помню... Но вы не подумайте ничего такого. Они все меня любят. И я их.
- Вы еще одну дочку назвать забыли, Петр Сергеевич.
- Ира тоже начинала учиться в Щукинском училище, ее хвалили в Театре Вахтангова, но... не хочу о ней говорить.
- Значит, то, что писали в газетах, правда? Будто Ирина в состоянии аффекта едва не убила дочь, вашу внучку, а потом пыталась поджечь квартиру и покончить с собой?
- Если знаете, зачем спрашиваете? Не заставляйте меня говорить об этом. Больно... Не могу ни понять, ни прокомментировать того, что стряслось. Выше моих сил.
- Но ведь детей, как и родителей, не выбирают.
- Я не отказываюсь от дочери, но и слышать о ней не хочу.
- Лизу не думали забрать к себе?
- Внучка совсем маленькая, а я не в том возрасте, чтобы нянчить малышей. В конце концов, у девочки в Москве есть отец, две бабки, другая родня.
- А что с Ириной?
- Ничего не желаю знать о ней. Пусть суд решает. Все, что мог, я уже сделал. Видимо, этого оказалось мало, чтобы отвратить беду... Я в самом деле стараюсь гнать от себя эти мысли. Изменить ведь ничего уже нельзя, остается лишь молиться Богу.
ВАНДЕНКО Андрей.
