В профессиональном сообществе журналистов я, если кто не знает, человек новый. Поэтому всегда внимательно наблюдаю за «маститыми». «Настоящими». Обученными по «высочайшим западным стандартам».
На Большом разговоре с Президентом довелось таких увидеть вблизи. Буквально рядом со мной сидела журналистка Wall Street Journal, мы с ней были контрастны по любому параметру. Говорят, со стороны смотрелись незабываемой парой — не знаю, не видел.
Корреспондентка CNN (на снимке в центре) обвинила Александра Лукашенко в «пытках и репрессиях».
Запад
Напомню, что буквально перед встречей телеканал CNN распространил по всему миру наглый фейк о «лагере для политзаключенных в часе езды от Минска», выдав за таковой воинскую часть № 25819. Где работают, кстати, и многие местные жители из поселка Новоколосово. Можно ведь было и у них спросить? Даже нужно, но — зачем?
Получив слово и не проронив ни слова сожаления по поводу опубликованной своим каналом лжи, корреспондентка CNN обвинила Александра Лукашенко в «пытках и репрессиях» и тут же попросилась на личное интервью. Пусти свинью за стол, она и ноги на стол — как еще можно назвать такое профессиональное поведение?
Дальше — больше. Каждое западное СМИ, задавая вопрос, обязательно использовало слова-рэперы: «пытки-репрессии, мирный протест, массовые аресты, права человека». Технология понятна: «Отвечая на вопрос о пытках и репрессиях, Президент Беларуси…», «Комментируя нарушения прав человека и разгон мирных протестов, Лукашенко…» — появится потом в СМИ. И что можно будет предъявить такому писаке? Для читателя — и особенно читателя заголовков — даже ответ можно не печатать.
Журналистка BBC год назад в Беларуси не была. Но про «пытки и репрессии» спросила. А когда у нее поинтересовались, откуда звон, ни на секунду не задержавшись, объявила: «Мне об этом сказал мой продюсер». Он же, очевидно, и дал листок с вопросом, чтобы зачитать. Большей личной тупости и жадности мне уже давно видеть не приходилось.
Им зачитывают тогдашние цитаты с польско-английского «Белсата», с управлявших мятежом телеграм-каналов: «Люди бьют ОМОН», «В ОМОН летят бутылки», «На улицах строят баррикады» — но для них все равно «протест был исключительно мирным». А вопросы надо задавать про «пытки и репрессии».Им показывают документальный фильм — они его будто не смотрят. Демонстрируют кадры бесчинств, творимых организованными толпами 9—11 августа, — не видят. Рассказывают ответственные министры и высокие чиновники — не верят.
Поскольку я журналист «новый», то все еще задаюсь одним вопросом: может, надо взять за волосы и лицом ткнуть? Но понимаю, что нельзя: синяки останутся.
Что забавно: они зачитывают свой вопрос, пусть он уже прозвучал хоть дважды, хоть трижды. Пусть было время придумать хоть что-то другое, еще о чем-то спросить. Видимо, что хозяин поручил зачитать, то и надо делать, не выкаблучиваясь. Свобода слова — в ее полный, однако, рост.
Восток
«Высочайшим стандартам журналистики», похоже, именно на Западе учились «Коммерсант» и РБК. Вели себя, правда, поскромнее (видимо, понимали: свои вокруг), но фигу в кармане при вопросах держали.
И уже вечером один из таких златоглавых, корреспондент РБК Александр Атасунцев, устало выступал экспертом на «Дожде». Начал с самого главного (буквально): «В туалет выходить можно было». С… слабак.
Тихон Дзядко с «Дождя» для начала задал правильный тон: объявил весь восьмичасовой разговор «стендапом», всех присутствующих журналистов — «тщательно отобранными», а подсчеты специалистов по численности протестунов («на пике — 46 700, десятая часть тех, кто думает иначе») — «своей математикой Лукашенко».
Под стать ему выступила и партнерша Анна Монгайт: «А зачем Лукашенко все это нужно, вот эта огромная, гигантская...? Почему нужно было устроить этот перформанс?» Ей сконфуженно объясняют: «Это ж не в первый раз, традиционная история, даже «Дождь» звали. Это норма, это его обычное выступление».
Про таких, как Анна, и пела когда-то Алла Пугачева: «Гложет сердце кручина, давит грудь подоконник…» Годы проходят мимо, а я никак в толк не возьму: зачем и почему?
Сам Атасунцев на встрече с Президентом запомнился тем, что смело включил микрофон (и никто ему даже не собирался мешать) и возразил: «Вот вы говорите, что на Окрестина не били. Конечно, били». И сослался на «двух своих российских коллег» и «общение с работниками скорой помощи», когда он «лично работал на акциях протеста».
Вообще говоря, журналист — это тот, кто информацию проверяет. А тот, кто пересказывает с чьих-то слов, — сплетник как минимум. Скажем, если «российские журналисты» залезли в гущу толпы (отчего не в гущу ОМОНа?) и получили по щам при разгоне толпы, — при чем тут «пытки и репрессии»? А разговаривая со скорой, «журналист» даже не удосужился поинтересоваться, кто перед ним и откуда. Но — конечно, били. — Ты видел? — Зачем? Я знаю…
Теперь о том, как корреспондент РБК представляет себе «настоящую работу» журналиста. «Местами там начинался какой-то балаган, особенно когда порыв патриотизма, его подхватывали блогеры какие-нибудь, активисты молодежных организаций». Это, хлопец, называется свобода слова, не слыхал? А ты чего хотел?
«Я не понимаю, как Президента в этом формате пресс-конференции можно было довести до какого-то момента разоблачения», — пожаловался людям дождя Атасунцев. «Он может поменять свой ответ, он может где-то что-то признать» — так на то и разговор. «А есть что-то, что заставляет его нервничать, выкручиваться?» — встревает Анна. «Нет, при таком формате пресс-конференции он неуязвим, — видно, как буквально страдает РБКшник. — Это мешает выдерживать какую-то линию, при которой можно вывести на эмоции, дожать, додавить и так далее».
Понимаете? Не в получении информации, оказывается, задача журналиста (РБК), не в ответе на свои вопросы, хоть пять их задай, хоть десять. Не затем он приезжал. А додавить, дожать, разоблачить, заставить нервничать. Если это и есть главное в (их) профессии, то правы были Ильф с Петровым: «шакалы пера, гиены ротационных машин».
Ложь
Атасунцев был на «Дожде» представлен как человек, «который наблюдал этих боевиков отмороженных с заточкой во время ключевых событий в Беларуси, а теперь отсидел восемь часов во время пресс-конференции Лукашенко — и может объективно сравнивать». Не ищите логику между прошлым и «а теперь» — ее нет, это люди дождя.
Александр был неимоверно удивлен, что можно было получить ответ не только от Лукашенко, а от «актива или поддерживающих его журналистов — это же пресс-конференция, как так?» Про Большой разговор с Президентом, когда можно делиться мнением, высказывать что-то свое и даже перебивать, он как не слышал. Видимо, готовился.
За своих коллег и учителей РБКшник вступился: «Западных журналистов особенно шельмовали». «А что такое шельмовали, — живо заинтересовалась Анна, — это как? Зашикивали?» «Каждый раз, — немедленно наврал Атасунцев, — как они начинают задавать вопрос, начинаются какие-то смешки, какие-то реплики кричат, что они необъективны». Любой желающий может сам посмотреть или пересмотреть трансляцию: РБКшник лжет. Специально для «Дождя», надо понимать.
«Хотя вопросы они задавали закономерные» — ну, про их вопросы все уже сказано. Наверное, да, закономерные.
И еще один пример откровенной лжи: «Они сняли перед пресс-конференцией фильм (речь про сериал «Беларусь против цветной революции». — Прим. авт.), и он с него начал». Хотя начал Президент с пандемии и экономики. Вернее, даже так: с успехов белорусской экономики. И доказавшей свою правильность концепции борьбы с пандемией.
Однако Атасунцев — человек еще молодой, потому не до конца испорченный. «Вот вы сказали про тщательно отобранных, — поймал он за язык Тихона, — но на самом деле много было коллег из западных СМИ». Тот уперся: «А вот мне кажется, что и ты, и корреспонденты из CNN, BBC, Wall Street Journal, NY Times, Sky News были приглашены, чтобы вас шельмовать, вам высказывать».
А остальные? «А Грузия, Украина (добавлю: и Россия, и Польша, и Литва, не говоря уж о Беларуси. — Прим. авт.) — абсолютно очевидного плана журналисты». Короче говоря, нет дождя — нет и настоящей пресс-конференции, хоть Байден там будет, хоть Путин.
«Он выглядел довольно уверенно, — видимо, Атасунцев в первый раз видел нашего Президента и проникся, — не было видно, что он боится. Боится вопросов. У нас вопросы никто не спрашивал, не собирал, не согласовывали вопросы вообще».
Дождевики даже не нашлись, что сказать.
И от бессилия (по-другому не объяснить) напоследок пошли глупости: «Вот зачем нужно Всебелорусское народное собрание? Вот они собираются, а у него нет никакого статуса?» — это Атасунцев спрашивает у Дзядко и Монгайт. Так что ж ты восемь часов просидел, а у Лукашенко так и не спросил?
Такая вот «журналистика». Стыдно и неудобно. Ну, хоть по…попил кофе в красоте и комфорте.
Союз
Давайте активнее работать в союзном информационном пространстве, призвал Александра Лукашенко один из выступавших. Президент согласился, мол, давайте, но высказал и свои обоснованные сомнения.
У меня теперь их гораздо больше. Нужен ли в белорусском информационном поле, хоть отдельном, хоть объединенном, такой вот «Дождь»? РБК? «Эхо Москвы»? С описанными подходами, с невероятным «профессионализмом», с очевидной звездностью и при этом ангажированностью — а зачем?
И рассказать потом своему читателю про «стендап», «репрессии и пытки» и как много раз ему удалось сбегать? Оживив тем самым заранее готовое «авторитетное мнение» — совершенно независимое от того, что было в реальности? И это единственная его и их независимость.Для свободы слова? Да где она, если журналист не может задать другой вопрос, не со своей (утвержденной, наверное?) бумажки? Шарахается от иных мнений, теряется при необходимости объясниться, разговор ему нужен, чтобы разоблачить и додавить?
У нас в Беларуси я не вижу, для чего такого рода СМИ могут быть полезны. Зато чем подобные вредны, могу еще одну колонку написать. Да вы и сами можете.
Однако и на Западе, и даже в России (пока еще) они существуют. Значит, кому-то они там нужны. И для чего-то полезны.
Самое время после Большого разговора с Президентом задуматься: кому? Зачем? В каких целях. И в чьих интересах.
