Любовь к старому пиджаку

Мода на антиквариат как бегство от смерти

Мода на антиквариат - явление парадоксальное во всех отношениях. Собирание антиквариата - дело по определению немассовое (на всех антика, что называется, не напасешься), так что о какой моде можно говорить? Однако современная цивилизация нашла здесь воистину соломоново решение, предложив стилизацию под антик, сначала робко, а потом все шире и успешнее. Теперь можно купить любую стилизованную вещь: от "Роллс-Ройса" (разумеется, с самым современным движком) до ручной кофейной мельницы, от ампирной мебели по ценам ширпотреба до платяного шкафа, на поверхности которого с изумлением замечаешь дорожки древесного жучка, сделанные, как снисходительно объясняет продавец, намеренно - "старинная вещь"... Все это, конечно, не антиквариат в буквальном смысле, но вполне антикварный стиль, а ведь большинство приобретает настоящие антикварные вещи именно ради стиля, а не ради ценности самих вещей. И здесь мы обнаруживаем еще один парадокс моды на антиквариат: она отсчитывает свое рождение с начала нашей технологической эры, то есть примерно с 1950-х годов; она расцветает во всем мире именно тогда, когда компьютеры становятся обыденным явлением (автор этих строк был искренне поражен, когда компьютером оснастили... молочную детскую кухню), а сотовый телефон вываливается из кармана каждого второго лоботряса. Компьютерно-пластмассовая цивилизация вдруг поворачивает свои холодные глаза к хрупким вещам XIX века, к вещам межвоенной поры, то есть к 30-м годам XX века, к беззаботному послевоенному времени...

Впрочем, такой ли это парадокс? Человек, чувствующий себя в современном мире удобно, но отнюдь не всегда уютно, тянется к старинным (или под старину) вещам, сделанным тогда, когда главным инструментом "промышленности" были человеческие руки, а не автоматы. Именно поэтому такие вещи буквально излучают тепло. Это тепло рук тех, кто их сделал: оказывается, что задолго до монстров современной промышленности рука простого мастера творила чудеса, которые, кстати, и в технологическом отношении часто не превзойдены. Это и тепло поколений, которые пользовались этими вещами и память о которых осталась в вещах. Именно здесь пролегает грань между настоящим антиквариатом и стилизацией. Стилизация, разумеется, лишена памяти, хотя эту память можно вообразить, дорисовать - что не получится с современными, бескорневыми и беспамятными вещами. Кстати, слишком усердная реставрация старых вещей (что предлагается в антикварных салонах Старого Арбата) портит их, лишает обаяния, делает почти неотличимыми от антикварных стилизаций. Лучше уж, купив старую вещь, самому поправить ее в ту меру, которая покажется действительно необходимой.

Интересно, что тяга к старине у каждого народа проявляется по-разному. Это легко прослеживается на примере антикварных стилизаций: кто что стилизует, тот то и ценит больше всего. У испанцев это, конечно, оружие. Сегодня и в Минске немало лавочек, где можно купить испанские модели старинного холодного и огнестрельного оружия (кстати, русские мастера из Иванова овладевают этим искусством - недавно сделали на заказ аж модель пушки времен Суворова). У французов - мебель. Мебель, впрочем, удается и испанцам, и итальянцам, но французы демонстрируют настоящий блеск: как-никак наследники дворцов и Людовиков. У англичан и американцев - архитектура. Впрочем, это нельзя назвать даже стилизацией - настолько это само собой разумеется: домик в викторианском стиле. Для офиса - стеклобетонный небоскреб, раздавливающая человека громадина, для жизни - викторианский особняк с винтовой лестницей и камином. У англичан и американцев любовь к старине выражается еще и в одежде; англосакс охотнее облачится во фрак, нежели житель романской Европы. А мы? Это, очевидно, грамматика. "Ять" и "ер" (т.е. твердый знак) - лучшие символы нашей антикварной страсти.

Такое всеобщее увлечение стариной не может быть случайным. Дело не только в тонкой эстетической красоте старинных вещей и не только в присутствии живого тепла в этих вещах, но - в постоянстве, которое они приносят. В мире, перенасыщенном скоростями и переменами, человек остро нуждается в покое и постоянстве. И это не мода, не блажь, а естественное стремление человека, да и вообще всякого живого организма. Консерватизм (если назвать это консерватизмом) - в порядке вещей. Не верите? А проведите-ка простой эксперимент: внимательно присмотритесь к обычному распорядку вашего дня, последовательности самых простых, незаметных действий и сломайте это все. Или не все - к чему такой радикализм? - а какой-то малозначительный на первый взгляд пустяк. Привыкли по утрам фырчать в умывальнике? Вот и не пофырчите. Что, понравилось? Привыкли к старым тапочкам? Ну и отправьте их в мусорное ведро. Кажется, уже вытаскиваете?..

Разумеется, все это не означает, что люди пользуются только старыми вещами: если бы это было так, новые вообще не появлялись бы. Однако всегда нужно какое-то время, чтобы привыкнуть к новым вещам.

Мода на старину показывает, что прогресс, во всяком случае, небезусловен, что он совсем не есть обязательный закон жизни. Ведь, согласитесь, единственный всеобщий прогресс человеческой биографии - смерть. Человек пытается отдалить ее (или забыть о ней), то есть совладать с прогрессом, движением вперед, затормозить его или - еще лучше - вообще остановить. Можно утверждать, конечно, что жизнь человека - сплошной регресс. Но тогда отчего не считать регрессом развитие современной цивилизации? Тем более если это развитие несет смерть - миру природы, например. И миру человека тоже, раз человек все больше становится похож скорее на деталь большого конвейера, чем на хозяина своей судьбы и своего дома - цивилизации. Странное дело: конвейер цивилизации работает вовсе не для того, чтобы сделать лучше, достичь идеала, но для того, чтобы вытрясти кошельки потребителей. Множество новшеств и мод на вещи придумывается только для этого. Современное производство может выжить только при условии искусственно завышенного потребления, поэтому ничего странного нет в том, что многие современные вещи служат меньше, чем вещи прошлого.

Конечно, прогресс в производстве современных вещей не всегда призрачен, особенно в технике. Хотя и здесь старина в состоянии поспорить с самыми последними "ноу-хау". Помню, как были потрясены корейские студенты патефоном. Некоторым он вообще показался наисовременнейшим русским изобретением - работает без электроэнергии!

Вчерашние и позавчерашние вещи (антиквариат) предстают в таком случае если не как "техническое завтра" цивилизации, то уж точно как архив оригинальной технической мысли. Правило "Новое - хорошо забытое старое" вполне подтверждается на их примере. Скажем, изготовители холодильников совсем недавно додумались размещать морозильную камеру внизу: так экономнее. Но если бы они вспомнили про дедовские погреба и ледники, располагающиеся в подполе или полуземлянке, то уж, наверное, скорее пришли к мысли усовершенствовать свой электрический "ледник".

Конечно, не в технических "атлантидах" главная привлекательность антиквариата, а, напротив, в человечности. Даже если нас поражает в антиквариате какой-то технический элемент, то именно своей близостью человеку, зависимостью от человека. Приятно жужжать в руке фонариком с динамо-машиной (хотя не исключаю, что хитроумные азиаты опять заподозрят в этом проделки русского Левши), приятно гладить чугунным утюгом (а если с углями внутри - так просто поэзия), приятно вертеть ручку патефона или колесо старушки "Зингер", особенно если она с педалью... Отточенность форм, достигнутое совершенство - вот что такое старые вещи. И это не только сентиментальность, но вполне трезвый прагматизм: нельзя придумать более совершенный и красивый стул, чем уже придуман. Как вполне прагматично вспомнить и о натуральных материалах - кажется, их ценят независимо от любви или нелюбви к антиквариату.

Мода на антиквариат - запоздалое признание того, что совершенство осталось позади. И можно только вернуться к нему или стилизовать его. Это, если хотите, капитуляция перед прошлым. Или, может быть, просто разумное отношение к прошлому, которого нам так часто не хватает?

Любовь к антиквариату - очевидное (хотя и не всегда сознаваемое человеком) бегство от смерти. Вещи долговечнее, чем человек. Этот страшный и безжалостный приговор может стать подходящим девизом всякого собирательства. Но одновременно он будет девизом жизнеутверждающим и оптимистическим, раз есть что-то в кратком миге жизни долговечнее человека и при этом очень близкое ему. Человек любит природу, но природа, какие бы чувства она в нас ни вызывала, представляется равнодушной к человеку. Человека может и не быть - это соображение приходит в голову, когда созерцаешь величие природы. Но человеческие вещи близки к человеку и они служат человеку. Они - как старый слуга, памятный нам по классической литературе, который служил еще деду и отцу, а теперь служит мне. Так что любовь к старому пиджаку вполне оправданна, если знаешь, что в нем ходил дед, отец и будет ходить сын. Теперь таких пиджаков не шьют. И это грустно.