Михаил излагает мысли о моем поколении:
«Они родились в 70–е годы, когда советская система уже вся прогнила, когда все строилось на взятках, на телефонном праве, не было никакой справедливости — ничего! И поэтому они уже такие потухшие. И родители тоже не знали, что им объяснять, потому что народ жил небогато, огромную роль играли блат, связи, возможности и так далее. И во всем этом дерьме дети произрастали, не веря уже вообще ни во что».
Я?! Себя в этом никак не узнаю. И потому хочу рассказать краткую историю рожденных в СССР.
Если быть совсем точной, то я родилась в 1975 году. Накануне, под влиянием волны урбанизации, папа с мамой собрали свои нехитрые пожитки и отправились в город–герой Минск! Папа поступил в институт «Сельхозтехпроект», потому что жить лучше в городе и заниматься делом, которое тебе понятно. Понятно отцу было, что в сельском хозяйстве работы полно навеки. А то! Конечно, он хотел стать летчиком, но... По состоянию здоровья не прошел и стал ближе к земле. В 1975 году родилась я, и папа с мамой привезли в общежитие поселка Михановичи, что под Минском, новый телевизор. Это было возможностью убить двух зайцев сразу, во–первых, без телевидения жизнь советского человека не была полноценной. Как же смотреть новости и узнавать о достижениях нашей страны, как тихонько критиковать эти достижения в тесном кругу на кухне? Потом я уже научусь сидеть под столом и слушать фразы, заканчивающиеся репризами в мой адрес:
— Иди спи, уши развесила!
— Ай, она еще ничего не понимает...
В пять лет, когда олимпийский Мишка улетал неизвестно куда, я уже знала, что коммунизм мы профукали, но от этого не становилась несчастной. Напротив! Мишку не нашли, и это было забавно — все шло не по плану. Я надеялась, что так и кашу на завтрак отменят. Вообще, любая система предполагала подчинение, а та атмосфера конца 70–х — начала 80–х источала расслабляющий аромат безделья. Так что коммунизм был бы совсем некстати.
Нет! Мои родители работали как надо. Как положено. И мы дружно шли на демонстрацию с плакатом «Мир! Труд! Май!», я кричала «Ура!», переспрашивая: «Папа, а Слюньков меня слышит?» Папа оптимистично смеялся, потому что после демонстрации было застолье и концерт по тому же телевизору. То, что могут взять и не дать аванс пятнадцатого, в голову не приходило. Мы живем в СССР, что–то как–то да будет. Потом, правда, родители долго хлопали глазами, но это тоже было забавно. Потому что голод не тетка, и папа открыл кооператив. А мама ООО. Оказалось, они хорошо отдохнули, не растратили сил и бодрости, с интересом вступили в рыночное время, чтобы все терять и зарабатывать по новой. Но это отдельная история.
А в тот день, когда я родилась, купили телевизор. Вы заметили, что мне нравится этот факт? Телевизор был очагом. Мы смотрели «Афоню», «Здравствуйте, я ваша тетя» и «Иронию судьбы». Все эти и куча других кинолент родились со мной в один год. Они хорошо отображают атмосферу того времени, когда, по словам Михаила Лабковского, мы все становились несчастными. Ну да ладно. Одним словом, телевизор, как я уже сказала, был сам по себе хорош. А коробка из–под него стала моей кроваткой. Думаете, я была печальна и угнетена тем фактом, что мне не купили красивую люльку из натурального дерева с винтажными подушками? Хорошо что вы понимаете — я была счастлива. Еще и оттого, что мама и папа, приходя с работы, имели возможность полностью забыть о работе. А потом и обо мне на все лето, потому что путевка в пионерлагерь стоила 6 рублей. А зарплата была 220. А сегодня путевка стоит 600 рублей, а зарплата...
Позже нам дали квартиру. Просто взяли и дали, папа ж молодой специалист.
Но да, я вспоминаю, что у меня в детстве много чего и не было (смахиваю слезу). Не было вкусных конфет, плюшевых игрушек, полного шкафа одежды, сервелата не было, не было...
Иногда на завтрак хлеб с маслом. Одна юбка, брюки... Диван и... телевизор! Горы книжек из библиотеки, потому что поход в библиотеку был одним из доступных развлечений. А еще возможность прочитать объявление о наборе в очередной бесплатный кружок и, выписавшись из секции конькобежного спорта, переписаться на лыжные гонки. Мои родители даже не знали, что я уже освоила фотографирование и написала стихи в стенгазету, потому что все ж таки «Пушкинист». Был и такой кружок. Платить за все мои инициативы им и в голову не приходило. Я даже в компьютерный класс пошла. Мы составляли программы на древнем языке «бейсик».
А по выходным лыжи–санки. Пока штаны не заиндевеют. А летом бег. Налево, направо, поиск сладкого дерева и «Зарница». Сейчас иногда еду за город, вижу таблички со знакомыми названиями и понимаю — я прошла все лагеря.
Мир 70 –– 80–х был простым как три копейки. Как деревянные игрушки в саду Монтессори, куда ходят мои дети, чтобы не травмироваться о жестокие правила современной жизни. Как их назовут дети десятых? Вспомнят ли мои малыши о том, что у каждого из них был планшет и смартфон, а с полок смотрело 50 пар глаз китайских кукол. Скажут ли: «Вон какими мы счастливыми выросли в достатке»? И расскажет ли дочь своему психоаналитику, что у нее был четырехэтажный дом для Барби, два велосипеда и гироскутер.
— Чего же ты грустишь, девица? — спросит доктор.
— Ничего не хочется...
В моем мире конца 70–х — начала 80–х пораниться было невозможно. Даже тот факт, что когда я играла в пионера–героя и лежала в сугробе до полуночи, выполняя задание разведки, а родители меня не поняли и больно отхлестали скакалкой, я восприняла как посвящение в жизнь партизан. Я им ничего не сказала, где была. В голове у меня был свой фантазийный мир, в котором нашлось место этому маленькому подвигу. Мне было больно, но я молчала. Как герой. Мы все хотели быть героями. В нас было два сильных чувства — жажда и голод. Как известно, зверь с урчащим желудком очень себе такой активный обычно. Ему ранки не болят, ему охота. Охота в самом широком смысле слова. И я лезла туда, куда нужно и не нужно.
Все было очередным набором заданных обстоятельств. Талоны на масло, хрусталь в Польшу, рэкет на рынке, мешок денег, который мы считали с мамой всю ночь, когда она продала подъемный кран, учеба в творческом вузе. Мои однокурсники по ночам разгружали вагоны и продавали скоросшиватели по офисам, а потом мы ходили в первые ночные клубы, где рекой лились дорогие напитки, а потом опять вагоны.
Жизнь моего поколения — нескончаемый квест. Охота. Или вот еще один образ родился, когда я участвовала в яхтенной регате. Ловцы ветра. Потому что, если ветер стих, нужно смотреть за облаками и барашками на воде, слюнявить палец и ловить новый ветер. И вот наши паруса снова наполнены и взят новый курс. Здесь потухших нет.
Но если человек перестает видеть свет в глазах других людей, это что–то из его собственного эпикриза.
sulimovna@rambler.ru
