Однажды летом «Верасы» выступали в Москве на Выставке достижений народного хозяйства по случаю 60–летия белорусского кино. Днем на площадке была репетиция, и в перерыве перед концертом я вышел на воздух затянуться дымком сигареты. А по сложившейся традиции во время моего перекура всегда происходило что–нибудь необычное. Так и на этот раз. Только я сделал первую затяжку, как в дверях появился наш тромбонист Валентин Матвеев.
— Слушай, Стариков, — обратился он ко мне, — если меня будут спрашивать, скажи, что я скоро буду.
— Хорошо, — ответил я.
И он скрылся за углом. Чуть погодя из павильона вышла девушка в белой блузке и черной юбке. Она выглядела торжественно и строго, была в очках и держала в руках красную папку. За ней появились еще несколько человек.
— Тут Матвеева не было? — неожиданно спросила она, обращаясь ко мне.
— Был, — ответил я, недоумевая, что им могло понадобиться от нашего тромбониста.
— Когда? — взволнованно интересовалась она.
— Только что, — ответил я.
— А где он?
— Ушел.
— Куда?
— Туда, — я показал рукой за угол павильона.
— За мной! — бросила она сопровождающим, и вся компания побежала.
Только они скрылись, как вдали появилась кавалькада черных лимузинов, двигающаяся в мою сторону. Мне стало ясно, что это едет делегация высоких гостей, а встречающую группу я только что отправил куда подальше.
Ну что ж, сам заварил кашу — самому и расхлебывать...
Первый, самый большой автомобиль остановился напротив меня и из него, озираясь по сторонам, вышел представительный мужчина крупного телосложения. Из остальных автомобилей вышли десятка два человек в темных костюмах и стали рядом с руководителем, ожидая, что будет дальше.
И тут «Остапа понесло»... Отведя руку с сигаретой за спину, так как выбрасывать окурок было уже поздно, я громко сказал:
— Здравствуйте, дорогие товарищи! Рад приветствовать вас на Выставке достижений народного хозяйства СССР!
Руководитель делегации, не видя никого, кроме меня, решительно направился в мою сторону, поднимаясь по ступеням лестницы. За ним последовали все остальные. Я протянул руку для рукопожатия. Он крепко пожал мою руку и долго тряс ее. При этом склонился к моему уху и шепотом спросил: «Что мне делать?»
Продолжая «командовать парадом», я высвободил руку и, указав ею на вход, сказал: «Проходите, пожалуйста, в белорусский павильон!»
Руководитель направился к входу, за ним и все остальные. При этом каждый из них по очереди во взаимном приветствии сильно жал и тряс мою руку.
Только они вошли в павильон, как из–за угла вновь вынырнула группа встречающих и устремилась догонять делегацию.
«ВДНХ начинается с чудес», — подумал я, продолжая греться на солнышке. Чуть позже я узнал, что это был председатель кинематографии БССР Владимир Матвеев.
В следующий раз мы были на ВДНХ зимой.
Кому–то на Центральном телевидении пришла в голову «гениальная» идея снять клип с «Верасами», как мы катаемся в санях на русской тройке, а затем и сами резвимся на снегу.
Мы появились около конюшни и стали ждать, когда ассистенты с телевидения принарядят лошадей. Яркие цветы прикреплялись к уздечкам, вплетались в гривы. В предвкушении забега, да еще с телесъемкой, у лошадей глаза сияли от удовольствия!
Коротая время, я обошел конюшню и наткнулся на вольер, в котором прогуливался красавец рысак, чистокровка. Как я потом узнал, его звали Цитрон. Я люблю лошадей и, стоя у ограды, невольно залюбовался им. Вдруг Цитрон подошел ко мне, взял в зубы пуговицу моей дубленки и стал ее подергивать, наблюдая за моей реакцией. Я никак не мог понять, чего он хочет и что у него на уме. И тут он сильно потянул пуговицу.
— Что ты делаешь, оторвешь ведь!
Несмотря на мой грозный тон, Цитрон продолжал тянуть пуговицу.
И тут я затянулся сигаретой, которую держал за спиной, и дунул дымом ему прямо в нос. Я ожидал чего угодно, но только не того, что произошло. Конь выпустил пуговицу и неожиданно стал улыбаться во всю свою лошадиную морду! Я ничего не понимал. Спросил у конюха: что бы это значило?
— Сейчас Цитрон на заслуженном отдыхе, катает людей на санях, — объяснил конюх. — А в молодости был призовым скакуном на ипподромах. Его жокей курил. И когда он чует сигаретный дым, вспоминает молодые годы и радуется.
— А зачем он пуговицу дергал?
— Он сладкоежка, сахар выпрашивал.
Вот так я начинал понимать язык лошадей.
Тут пришла весть, что съемки по какой–то причине отменяются. Надо было видеть, как опечалились глаза лошадей. Еще бы, праздник отменяется. Но вскоре пришла новая весть — съемки все же состоятся! И веселье продолжилось!
Тройка состояла из «коренного» в центре Цитрона и двух пристяжных по бокам. Причем у правого пристяжного была сорвана нервная система, и он неожиданно кусал за плечо всех, кто проходил мимо. Его, как нам сказали, жокей бил по ушам, чего категорически нельзя делать с лошадьми. От этого он и стал нервным. А левый пристяжной таких проблем не имел и весело бежал по снегу. Мы с удовольствием на тройке накатались, отснялись, но впереди нас ждало новое испытание...
«Весело побегали по снегу!» — так скомандовал режиссер, и мы побежали по снегу, который был по колено. Причем бегать мы должны были вокруг рояля, он совершенно случайно оказался в лесу в заснеженных кустах! Красный рояль на белом снегу — снова «гениально»!
За роялем был Василий Раинчик, который играл что–то типа «собачьего вальса», чтобы нам легче бегалось. А мы нарезали уже восьмой дубль... Печень ныла, сердце колотилось, круги перед глазами, а мы только и слышали: «Отлично, ребята, и еще один дубль!» Кто думает, что это легко, пусть сам попробует.
А затем мы в лубочном теремке сидели на морозе за столом, покрытым скатертью–самобранкой, и пили ледяной чай из самовара, «закусывая» бутафорскими пирожками. Впрочем, все мы, и ребята и девушки, улыбались — розовощекие, в концертных костюмах мы смотрелись, словно ожившая картина Кустодиева.
