Уходящий год – юбилейный для Льва Лещенко. Ему исполнилось 70, но выглядит он бодрым и даже боевитым. Цену Лев Валерьянович себе, конечно же, знает и на неприятные вопросы реагирует внешне спокойно. Но видно, что переживает внутри. Чем разительно отличается от своих коллег, у которых, как правило, все наоборот.
— Лев Валерьянович, было время, не лучшее для вас, когда советская эстрада просто рухнула. И вот спустя 20–25 лет вы признались, что ваш тогдашний дуэт с Винокуром был создан для того, чтобы вернуть интерес публики. То есть фактически для пиара. Меня это, честно говоря, поразило.
— Да, была такая придумка. Советскую эстраду выбросили, нужно было искать какие-то новые формы, мы с Володей долго говорили об этом. Он понял, что обычные монологи уже неинтересны. Я считал, что ему нужно делать песни. Не как певцу, а как исполнителю — такие веселые, шуточные, жанровые песенки. И он на это повелся. Я тоже чувствовал, что мне нужно уходить куда-то в сторону развлекухи, потому что музыка не котировалась совершенно. Никто не брался раскручивать песню «Нам не жить друг без друга» Пахмутовой или «За того парня» Фрадкина. Тогда это просто аномально выглядело. Но надо было деньги зарабатывать, как-то держаться на плаву. Да и психологически, наверное, это было правильным ходом. Раздрай в обществе, а тут два человека, которые привязаны друг к другу, которые дружат, у которых одно образование, общие интересы. Поэтому у нас с Володей появились такие песни, как «Хохлушка», «Эх, по-братски разделим мы престол», в которой мы дурачились, что мы двуглавый орел. Людям это нравилось, и лет пять–семь это работало очень здорово. Сейчас нас иногда просят вместе выступить на какой-нибудь вечеринке, но у нас уже отдельные программы и мы стараемся вместе не ездить.
— Да, «по-братски разделим мы престол» — это вы как в воду глядели!
— Это не я глядел, а Лариса Рубальская. «Хохлушка» ведь тоже социальная песня была: «неужель наставлю пушку на свою жену-хохлушку».
— Теперь-то вы вернулись к старому репертуару — к «Соловьиной роще», например. Я обратил внимание, что на летних фестивалях вы ее исполняли по-разному. В Витебске пели точно живьем, а в Юрмале, кажется, под фонограмму...
— В Юрмале такой формат. Это делается ради телевидения. Я видел много живых концертов по телевидению — ну это невозможно слушать, если на сцене поют живьем! У нас еще профессия звукорежиссера ушла. Раньше ведь мы приезжали за два-три дня, вывозили тонны аппаратуры, настраивали звук. Я приходил к 10 утра и до 7–8 вечера торчал на площадке, настраивал каждый инструмент — малый барабан, большой и так далее. А сейчас один выходит — он и жнец, и на дуде игрец, он же и «бабки» собирает. И еще по заднице себе микрофоном бьет, чтобы аплодировали в такт. К счастью, я езжу все время с большим коллективом. Относительно большим, конечно. Раньше было 12 – 15 человек, а теперь у меня три бэк-вокалистки, четыре музыканта плюс еще администратор. Не могу себе позволить меньший состав.
— На сколько дороже сделать полностью живое выступление?
— Гораздо дороже! Раньше эти расходы полностью ложились на государство. Да, я получал 47 рублей за сольный концерт. С другой стороны, меня ничего не волновало — как покупаются билеты, как разместили оркестр Силантьева. Сейчас ни один артист не поедет работать за 500 долларов. А если все делать профессионально, то именно столько он и получит. Поэтому даже корифеи ездят с какими-то микстовыми делами, с уже записанным оркестром — по крайней мере, частично, бэк-вокалом и так далее. Тут или творчество, или деньги. Вот рок-музыканты в этом плане честнее. Но они и не зарабатывают таких безумных гонораров, как наши эстрадные артисты. Получают в десятки раз меньше. Вообще, фонограммы исчезнут только тогда, когда сами артисты будут к этому морально готовы, когда им будет просто стыдно выходить и петь под фонограмму.
— Недавно вышло в эфир ток-шоу, на котором обсуждали, что во всех наших исполнителей, которые прорываются на наш же Олимп, вкладывают бешеные деньги.
— Вкладывают, конечно.
— Приводили цифры — от миллиона долларов... В том числе и в ваших бывших подопечных — в Катю Лель, в Варвару. Боюсь, что если у нас ввести квоты, то будут так же продвигать за деньги, только масштаб возрастет.
— Да при чем здесь это? Ну пусть за деньги продвигают! Хотя я не думаю, что деньги здесь так много решают. Сейчас попробуешь пробиться на радио — тебя отфутболят, и на этом все заканчивается. Когда поле узкое, тогда и получается, что только за деньги. А если поле широкое, то пробиваться будет легче, как в наше время. Единственное, что было плохого в той системе, — если ты не был членом Союза композиторов или Союза писателей, тебя немножко гнобили. Но отбор хороший был. Стиль же сегодняшней жизни эстрадной молодежи — одна-две песни в год. И с ними бомбить. В основном сейчас такая суета концертная — где-то корпоративки, где-то сборники какие-то, где-то съемочки телевизионные. Масштаба нет. Потребляют скоропортящиеся продукты.
— Недавно наткнулся на достаточно жесткую публикацию о вас, озаглавленную «Лев Лещенко — певец властной вертикали». И подзаголовок там был: «Его можно назвать придворным поэтом, и вряд ли сам Лев Валерьянович на это обидится». Обидитесь?
— (Грустно.) Поэтом? Может быть, певцом?
— Было написано «поэтом» — видимо, в широком смысле...
— Нет, ну что значит «обижусь»? Считаю, что я вовсе не придворный, а народный любимец. В какой бы город ни приехал, всегда встречают толпы народа, просят автограф. Меня любят все, от мала до велика. У меня и дети на концертах бывают. Вчера я пел — вышли во-о-от такие клопы, танцевали. Потом пишут письма: «Здравствуйте, дядя Лева». А что касается «придворного поэта»... Это ведь примеры нужны: человек подстраивался или прогибался. Давайте будем честны: прогибались мы все. Если меня приглашали в Кремль, я что, должен был отказаться? Я был лучшим в то время, поэтому меня и приглашали. И не только меня — Ротару, Вуячича, «Песняров», Магомаева, Кобзона... Это всё люди, которые были достоянием в свое время и сейчас остаются достоянием. А не приглашали тех, кто ничего не представлял из себя.
— Сейчас у вас есть бизнес, связанный с лесной промышленностью. Как там дела идут?
— Когда в конце 90-х появились какие-то деньги, мы купили мебельную фабрику, заброшенную и напрочь убитую. Сейчас это Владимирский лесопромышленный комплекс, который занимается переработкой леса. Я — один из учредителей. В течение нескольких лет мы только вкладывали деньги, я из собственного кармана платил рабочим. Сначала там был какой-то недобросовестный менеджер. Когда купили сложную технику, нужно было учить людей, отправляли их на учебу в Финляндию. У нас огромное количество кредитов, которые мы постоянно выплачиваем. И вроде вот-вот должна прибыль пойти, а она все никак не идет.
— И еще вопрос. В 1980-м вы с триумфом исполнили «До свиданья, наш ласковый Миша». И вот снова Олимпиада грядет. Если уж гимн страны — сталинский, хрущевский и путинский — три раза доверили написать одному Михалкову, вам-то дадут второй раз олимпийскую песню спеть? Ремикс на «Мишку» не готовите?
— Есть ремикс, и я уже спел его на юбилейном концерте: «Соберутся друзья — заяц, барс и белый мишка. Будем дружбу беречь, возвращайтесь, до новых встреч». Я, кстати, лоббировал идею, чтобы символом Олимпиады стал белый медведь. Но получилось так, что к белому медведю заяц и снежный барс добавились. Я знаком и с Дмитрием Николаевичем Чернышенко (президент оргкомитета «Сочи-2014». — К.Б.), и с Жуковым (президент Олимпийского комитета России. — К.Б.) очень хорошо знаком. И надеюсь, что если уж не спою, то, во всяком случае, на хорошем месте как почетный гость поприсутствую на соревнованиях. А не как в Лейк-Плэсиде, на галерке.
Константин Баканов.
