По какому принципу личность остается в истории или растворяется в тумане времени?
Многие пытались вписать свое имя на скрижали вечности кровавыми или золотыми буквами... Сколько властителей пребывали в уверенности, что благодарные потомки никогда их не забудут, — но даже могильные плиты их уходили в землю, как остова разбитых кораблей... Но всегда будут те, кто доплывет до посмертной славы не потому, что были сильны, жестоки и хитры и решали судьбы многих и многих, а потому, что оставили свидетельства о жизни этих многих. И бумажные корабли рукописей оказались надежнее прочих.
1603 год. Начинается смутное время... На польском троне — король Жигимонт III. Развязана война со Швецией... В усадьбе князя Адама Вишневецкого объявился молодой человек, назвавший себя царевичем Дмитрием. Впереди — долгие годы войны.
Федор Евлашовский, подсудок новогрудского земского суда, уже немолодой, — 57 лет в те времена, считай, старость — трогает чистый лист бумаги кончиком пера. Ему хочется вспомнить пережитое, восстановить в рукописи бурные события прежних лет... Запечатлеть Золотой век Великого княжества Литовского... Когда «розность веры не чинила намнейшей розности в милости приятельскей», когда ценились «милость, щирость и правдиве добре заховане».
Конечно, подсудок в какой–то степени идеализировал ту эпоху, как все идеализируют времена молодости... Но в сравнении с наступавшей годиной он имел на это право.
Перо неспешно выводило слово за словом. И это было не менее важным, чем происходившее на полях сражений. В истории появлялся первый белорусский мемуарист, первые воспоминания... И впервые прозвучало определение в отношении третьей четверти XVI века в истории Великого княжества: Золотой век.
Сын писаря государева, пинского земянина Михайло Васильевича, внук православного епископа Луцкого Федор Евлашовский сделал неплохую карьеру... И обязан этим он прежде всего собственным талантам, поскольку многодетная семья отца была бедной. Род древний, но еле удалось отстоять право на герб и шляхетство. Но грамоте Федор стал обучаться, когда ему еще не стукнуло и пяти лет, — вполне в духе современных вундеркиндов.
А он и был весьма одаренным человеком. Кроме родного, белорусского языка знал польский и еврейский. Но особенные способности мальчик проявил к математике. При этом не сохранилось сведений, чтобы он учился в какой–то школе, историки говорят о самообразовании. Бедность не позволяла мечтать об университетах. Федору не было и 18, когда его стали нанимать состоятельные соседи, подсчитать что–то по хозяйству, размер налогов... Как писал сам Евлашовский, «трафяли ми се таке паны, которые ме оборачали до браня поборов и чиненя личб, поразумявши на то з натуры способного».
Федор покидает дом. В 1564 г. в разгаре Ливонская война, шестнадцатилетний шляхтич тоже оказывается втянутым в кровавый водоворот. Но в военные он не пошел, имея другое призвание. Уже в 1565 году он собирает в Вильне «побор, названый покгловным», то бишь выполняет работу сборщика налогов. И совершенствуется в юриспруденции и математике. Ему помогает в этом виленский каноник, королевский писарь Ян Маковецкий. В это же время происходит событие, тоже повлиявшее на Евлашовского. В Вильне юноша ради любопытства зашел в кальвинистский собор — в то время Реформация проникала на белорусские земли и многие интеллектуалы, магнаты, особенно молодежь, увлекались новыми идеями. В храме как раз читали проповедь «мiнiстры ўчоные Вендрагоўскi i Касцiнiюс». На юношу, стремившегося к знаниям, их слова произвели огромное впечатление и он тоже увлекся реформацией.
Молодой, но талантливый юрист становится известной личностью. Ему поручают вести судебные дела такие магнаты, как Николай Радзивилл, Ян Ходкевич, Константин Острожский. Разумеется, чтобы быть успешным на этом поприще, нужно было обладать красноречием, представительной внешностью, изворотливым острым умом и смелостью. Заседания судов не раз перерастали в кровавую битву, а на решения влияло не законное право истца или ответчика, а величина их кошельков. Но не зря, видно, юриста Евлашовского знают даже при королевском дворе — и при Жигимонте Августе, и при сменившем его на троне Стефане Батории, и при Жигимонте III. Евлашовский участвует в Люблинском сойме 1569 года. В 1577 году Стефан Баторий назначает его пинским и сервецким мостовничим. Вместе с новогрудским судьей Тризной Евлашовский работает над текстом «Трибунала Великого княжества Литовского». А в 1592 году становится подсудком новогрудского земского суда. На этой должности он и остается до самой своей смерти.
Но часто ли мы бы вспоминали о новогрудском подсудке, если бы он однажды не взялся за перо? А Евлашовскому было что рассказать потомкам... К тому же имелся соблазнительный пример: нашумевший дневник одного из нанимателей Евлашовского, Николая Радзивилла Сиротки, о путешествии в Святую Землю. Казалось бы, человек, строивший карьеру как юрист государственного масштаба, должен в мемуарах показывать политическое «закулисье». Но тот, кто хотел в его записках обнаружить «политическую клубничку», оставался разочарованным. Евлашовский специально предупреждает читателя, что не собирается влезать в вопросы большой политики. Дело это, мол, для сильных мира сего, для магнатов и королевских особ. Не исключено, что подсудок новогрудский просто не искал для себя и своих потомков неприятностей. Федор Евлашовский, конечно, пишет и об исторических событиях — о том, как принимали послов при королевских дворах, о битвах Ливонской войны, восстании Наливайко, принятии Люблинской унии... Особенно много страниц посвящено казацким похождениям. Евлашовский как бы и сочувствует казакам, например, мог назвать одного из их предводителей «яко ж и был человек сердца великого», но и показывает жестокие последствия набегов, когда «места и замку сплендровал и попалил». Но главное — он пишет просто о жизни. Ведь войны так опротивели... «А потом аж до уприкреня были ми частые язды на тые войны, а яко юж тераз упатруе, мало потребные, бовем же и Речи Посполитой пожитку не веле тэ войны приносили. А мне паметнэ зостали для утерпеня велких пригод, трудности, шкод и невыповеданых невчасов». Мы узнаем, как 
Евлашовский мечтал отправиться в путешествие, увидеть другие страны, овладеть новыми знаниями и умениями... Но нужно было помогать родителям, содержать собственную семью. Узнаем, какой хорошей женой была ему Анна Болотовна, сестра Данилы Болотовича, родом из Руси — не в чем упрекнуть ее было. Узнаем, как гордился Евлашовский тем, что его сын служил у князей Гонзаго в Мантуе. Даже о том, как он видел натурального белорусского цмока (то бишь дракона) — «летовца». Чудовище, как положено, было огнедышащим, согласно белорусским легендам, могло превращаться в красивого парня и летать в окно к красивой даме. Неизвестно, что на самом деле видел наш летописец, но только это его так напугало, что несколько лет не мог избавиться от нервных припадков. Делал автор мемуаров и записи на самую нейтральную и вечную тему, а именно о погоде: «Року 1594, мая 20, в пяток, припадла хмура сроде зимна, спустила снег велкий и лежал три дни». То бишь из огромной тучи пошел большой снег, который лежал три дня. И далее пишет, что умерло от той тучи и холода и неистового ветра множество людей и много птиц замерзло в гнездах. Да что на улице, «страх был и под дахом седячи».
Умер Федор Евлашовский в 1619 году. Его мемуары хранились в Варшаве и впервые были опубликованы в 1886 году, в журнале «Киевская старина». Публикацию осуществил украинский историк Антонович. С тех пор записки новогрудского подсудка стали ценным источником сведений для ученых, вошли в хрестоматии и учебники.
