Только что закончила читать книгу Юн Чжан (хотя по–китайски правильно называть ее Чжан Юн) «Дикие лебеди». Давно чтение не вызывало у меня столько эмоций: я ужасалась и плакала, восхищалась и волновалась, не могла поверить и верила безоговорочно. Книги, которые не просто «основаны на реальных событиях», а реальными событиями являются, оставляют самый глубокий след.
«Лебедем» звали бабушку автора, а потом и ее саму — при рождении назвали Эрхун, «Второй лебедь». Позже она изменила имя на более воинственное — Юн, «борьба». Это было время рождения Нового Китая — страны с турбулентной и во многом трагической историей. Чжан Юн и ее семья стали участниками многих трагедий.
Эта книга — о трех поколениях китайцев, а через них — о китайской истории ХХ века. Бабушка Чжан Юн еще бинтовала ножки (существовала такая тысячелетняя, очень жестокая традиция в Китае). Она была наложницей генерала и родила от него дочь. Мать Чжан Юн потом долгое время страдала от того, что в графе «социальное происхождение» у нее было написано «генерал–милитарист». Коммунисткой (пока только по взглядам, но не по формальной принадлежности к партии) она стала во время японской оккупации, тогда они жили в Маньчжурии. Папа Чжан Юн был видным коммунистом, в 1930–е сидел в пещерах Яньаня с будущими руководителями государства Мао Цзэдуном и Дэн Сяопином. А с образованием КНР стал одним из руководителей провинции Сычуань. Были трудные, но счастливые времена, потому что происходили перемены к лучшему и то, ради чего многие люди вступали в 1930–х годах в компартию, становилось реальностью — меньше бедных, больше возможностей для развития. Но в середине 1950–х многое изменилось — начался «Великий скачок» (каждый дом и любое учреждение занимались выплавкой чугуна — урожай собирать было некогда, и в стране разразился голод, который унес жизни 30 млн. китайцев), потом борьба с «правыми» (мать героини полгода сидела в тюрьме, пока проверяли ее «связи» с Гоминьданом), а потом и самое страшное в современной истории Китая — «Великая пролетарская культурная революция».
Я и раньше знала, что это было страшное время. Знала, как советское посольство в Пекине стояло в осаде (из–за того, что товарищ Мао поссорился с товарищем Хрущевым, всех советских назвали «правыми оппортунистами» и объявили врагами). Знала, как «врагов революции» забивали камнями до смерти. Знала, что очки в то время были почти приговором: всех их носителей объявили «интеллигентами», а «интеллигент» было словом даже не ругательным — смертельно опасным. Знала, как много людей совершили в те годы самоубийства, — потому что не могли выдержать унижения «митингов борьбы», когда на поругание взбесившейся толпы выставляли несколько человек, и эта самая толпа могла делать с ними все что угодно. Знала, что сын сосланного в тракторную мастерскую Дэн Сяопина выбросился из окна, когда пришли и за ним, — и оказался прикованным к инвалидной коляске. В те годы ученики избивали учителей и образование было отменено за ненадобностью. А потом и самих преследователей — хунвейбинов («красных охранников») и цзаофаней («бунтарей») — отправили в деревни, на «перевоспитание» к крестьянам. Потому что они стали выходить из–под контроля Великого кормчего.
Родители Чжан Юн — коммунисты, занимавшие большие должности, — тоже попали под каток «культурной революции». Папа, не выдержав пыток и моральных страданий, сошел с ума. Но себе не изменил — оказался в числе очень немногих, кто не очернил себя и свою семью и не отрекся от принципов. Он умер в 1975 году — Мао и его «культурной революции» оставался всего год жизни.
Вспоминать то время не любит никто — ни власть, ни люди. Потому что — вот он, самый страшный, с моей точки зрения, парадокс: гонимые и гонители по–прежнему живут рядом, более того — вместе. И, как мне кажется, многим китайцам по–настоящему стыдно, что такое стало в принципе возможно, — как будто это было коллективным помешательством, во время которого проявилось все самое гнусное, что таилось в людях, задавленное понятиями о морали и нравственности. Стоило отменить эти понятия как «буржуазные» — и понеслось... В Китае, кстати, очень долго практически не было государственной службы безопасности: система была выстроена так, что каждый следил за каждым. Эта система и сейчас не умерла: соседские комитеты знают о жизни людей, живущих в одном квартале, практически все.
А книга Чжан Юн «Дикие лебеди» в Китае никогда не издавалась — запрещена. Мне ее привезли из Москвы, она издана на тридцати двух языках. Моей веры в Китай она не подорвала — просто лишила сна.
