Вот что предлагаю тем, кто действительно хочет разбираться и понимать: давайте вместе почитаем одно интервью («Звязда», 23.11.19.). Услышим, что говорит кинорежиссер Юрий Горулев, лауреат премии «За духовное возрождение», европейски известный белорусский документалист. И попробуем вместе сделать выводы.
У бывшей Берлинской стены. Отель «Восточная сторона».Фондовые материалы
Факты из прочитанного: в советские времена студия «Летопись» занимала на «Беларусьфильме» целый этаж. В год снималось 30 — 40 только документальных фильмов. «Если мы не снимали кино, нам «простойные» выплачивались, — фиксирует мастер. — Сценаристами выступали Адамович, Алексиевич, Бородулин, Брыль, Вольский, Короткевич, Макаенок…» Заметим, что на каждый из перечисленных пунктов государство выделяло деньги. Можете сами прикинуть — деньги огромные. Только на документальное кино.Количество творческой и иной интеллигенции в 70 — 80‑е годы в СССР просто зашкаливало. Все получали «простойные», никто не был обделен: ни писатели, ни художники, ни музыканты, ни киношники. Давайте вспомним, подставил кто‑нибудь из них плечо разваливающейся стране? Единицы. Большинство же, отнюдь не молчаливое, носило творческую фигу в кармане. «Аркашу Рудермана, — вспоминает своего режиссера тогда еще оператор Горулев, — заставили уйти с киностудии из‑за картины о творчестве Шагала. А Рудерман украл пленки и уехал в Москву».
Вы сейчас можете представить, чтобы Оливер Стоун украл пленки у «ЭйчБиОу» или, скажем, у «Уорнер Бразерз»? Интерпол, суд, тюрьма, неминуемое разорение… А в Советском Союзе, где «душилась свобода», это было в порядке вещей. Даже что‑то героическое в этом есть, м‑да...
Творческая и остальная интеллигенция чувствовала себя спокойно и уверенно. Ей, по сути, не нужно было ежедневно зарабатывать на жизнь. «У каждого оператора на студии (что уж говорить о режиссерах и редакторах. — Прим. авт.) была своя кабина, — помнит наш знаменитый документалист. — Мы собирались после праздников или демонстраций, выпивали, разговаривали». О тех «кухонных» разговорах до сих пор ностальгируют люди в возрасте, сидящие по соцсетям и привычно пытающиеся заполнить свободное от работы время.
А уж как выпивали творцы в «чудовищные времена темноты и застоя», об этом многие (я в том числе) помнят до дрожи в печени. Молодым, думаю, об этом лучше в подробностях и не знать. При этом «каждый (из творцов) хотел взять себе лучшее кино» — иными словами, получить самый оплачиваемый госзаказ. «Те, кто пришел на студию после 2000‑го, — ностальгирует мастер, — такого бурления жизни уже не видели и не увидят».
Пришли другие времена.
Хроника текущих событий
Роль интеллигенции в развале СССР трудно переоценить. Не зря же в каждом втором интервью зарубежным изданиям Светлана Алексиевич не устает напоминать: «Мы те, кто делал перестройку». И вот свершилось: безграничная свобода, открывшиеся просторы, новые времена и другая жизнь.«Такого, как сегодня, я за свою жизнь не видел никогда, — возмущается современными нравами кинодокументалист. — На «Беларусьфильме» со знакомым режиссером с ноября не продлевают контракт. А сдача картины, над которой он работает, назначена на декабрь». И что тут такого? За это ж и боролись: за западные ценности, в числе которых и контракты. Закончился — до новых встреч. Картину сдаст — получит гонорар. И все, больше никто никому ничего не должен, так ведь?
«Беларусьфильм», XX век.«В мой фильм по заказу Минкультуры не вошло много стоящего материала, — делится режиссер. — Директор фильма, чтобы увеличить формат до 52 минут, позвонил в министерство. «Государство дало им 39 минут — пуcть делают 39», — довелось и мне услышать на том конце провода». Это возмутительно? Да нет. Именно так поступали в свое время и с Тарантино, и со Спилбергом — рухнули стены, и мы теперь об этом знаем. Даже наша Дарья Жук в частной беседе жаловалась на продюсеров.
Именно поэтому «в современном кино господствует экшен». Как раз цель вложить денег и получить их обратно со штрихом и «избавляет белорусские кинотеатры и телевидение от кино, заставляющего зрителя думать». Худсоветы и министерства, может, оно и плохо, но институт продюсерства оказался ничуть не лучше. Надо было сменить одно на другое, чтобы дошло? «Вернуть белорусскому зрителю по‑настоящему духовное кино, — ставит сложную задачу маститый режиссер, — которое не только развлекало бы, а воспитывало». Осталось найти, кто заплатит за банкет.
И надо же понимать, из чего складывается любая (не только киношная) профессиональная жизнь, — из ограничений (скажем, картина на 52 минуты требует другого бюджета, и в гонорарной своей части тоже). Оно так устроено и по‑другому могло быть только в «совке». На который стало можно (и модно, и даже уже привычно) списывать все грехи мира. «На известном пятом съезде Союза кинематографистов СССР Виктор Дашук заявил, что его картину положили на полку, потому что она про Василя Быкова, — вспоминает документалист. — А на самом деле на полку картина попала, потому что режиссер отказался ее сокращать».
Это факт. Как факт и то, что сегодня режиссер, отказавшись, еще бы и заплатил: за пленку, камеры, свет, транспорт, перечисленную аренду и выданные гонорары. И добавил за неполученную выгоду своим заказчикам. Продюсерам. Тем, кто дал на картину денег, короче говоря.
Раньше на документальное кино (и на все другое: от книг до мастерских и клавиров) деньги давало государство. И всех возмущало, как это они смеют еще чего‑то от нас, творцов, требовать, эти «совки», чинуши и партократы?
В одночасье их не стало. Пропали и ненавистные худсоветы. Но никто почему‑то сегодня не спешит выделить знаменитому Юрию Горулеву средства на фильм о минских боевых полковниках. «Мы должны им память», — горько говорит режиссер. Согласен. Но если найдется продюсер и таки даст денег, то с ним не придется спорить о минутах, прописанных в договоре. Однако почему‑то и так тоже не всем по вкусу.
О горьком и сладком
Документальное кино — это обычно горькая правда. «В Спитаке мы видели, — рассказывает о том ужасном землетрясении документалист, — как югославские ботинки просто бросали в толпу. А потом нам рассказали, что на базаре в Ереване уже продают дубленки из гуманитарной помощи. Ее просто сбрасывали с самолетов».
Безумие? Да. «Совок»? Он. Но помощь была, ее не жалели, шла она валом со всех концов Союза. Можно снимать одно, можно — другое. Но хотя бы в головах снимающих оно должно быть как‑то вместе, разве нет?
«Меня однажды пригласили в академию искусств, и я увидел там страшные вещи, — делится уже о сегодняшнем дне Горулев. — Поступают люди, которые вообще не знают, что такое операторская или режиссерская работа». Конечно, мастеру и страшно, и обидно: «Я в свое время дрожал, поступая во ВГИК. Видел человека, который пытался поступить семь раз». Сейчас не то, спору нет. Однако академия существует, государство дает на нее деньги год за годом, и не только на нее — на всю культуру.
Смотрите, это ведь неразрывно: безответственность отдельных людей, разгильдяйство профессиональных групп, безалаберность целых отраслей и готовность государства помогать, обязанность содержать. Как тогда и там — так сейчас и здесь. Разве не надо вместе с горькой правдой рассказывать и о том полезном, возделанном, ухоженном, общим трудом созданном, из чего и на чем она вырастает?
Возвращаясь к дате 30 декабря: все наши сегодняшние «политконсультанты, культурологи, военкомы, методологи» и прочая образованная и насмерть «оппозиционная интеллигенция» в подавляющем большинстве родом оттуда. Из СССР. Юрий Горулев — белорусский кинодокументалист, которого знает вся Европа, все страны бывшего СССР, наша творческая гордость — в конце своего интервью говорит про «культуру памяти». Но делает это на конкретном примере. Не желая почему‑то подняться до масштабов той огромной страны и того народного государства, где он профессионально состоялся.
Право мастера. Но у тех, кто читает и при этом думает, тоже есть право на свой вывод. Мой таков: «культура памяти» — она и в том, чтобы рассказывать сегодня обо всем, что происходило в СССР. Обо всем. Если нет сил анализировать, хотя бы не выпячивать одно, замалчивая другое. Это будет интеллектуально честно и интеллигентно порядочно.
А рассказывать придется, ибо чем дальше, тем острее желание молодежи знать, какой она была, та ваша — наша — страна? Канувшая в историю, но не оставляющая в покое, вроде исчезнувшая с концами, но не дающая себя забыть? И кто вы, предки: герои, что разрушили и вырвались, или лузеры, которые все профукали и ноют?
И отвечать придется. «Ты воевал, деда?» — «Ну». — «Что ну?» — «Ну нет». Хотя бы так.
Горькую правду говорить, безусловно, нужно. Однако, настаиваю, вместе со всей правдой. Остальной. Ежедневной. В этом смысле каждый, кто стремится к «культуре памяти», должен стать документалистом.
Благо есть у нас еще где учиться.
