Кондрат Крапива (в центре) с коллегами-писателями, 1947 год.Жгучий псевдоним с ударением на последнем слоге, который он взял в возрасте 26 лет, оказался отнюдь не фигурой речи — без Крапивы невозможно представить смеховую культуру белорусов.
Биография писателя была наполнена не самыми лучезарными страницами — одних войн на его долю пришлось четыре (Первая мировая, Гражданская, финская, Великая Отечественная), и это не считая Польского похода Красной армии 1939 года и трехлетней службы в ее рядах командиром взвода в начале 1920‑х. Но именно в красноармейских рядах Кондрат Атрахович стал белорусским баснописцем. Советской власти он был обязан не только возможностью сполна реализовать свои писательские потенциалы, но и немыслимой при царской власти для таких крестьянских детей, как он, привилегии получить университетское образование. Способности юного Кондрата явно превышали уровень учебных заведений, где ему разрешено было получать знания — церковно-приходской школы и четырехклассного городского училища. Экстерном сдав в Минске экзамены на звание народного учителя, Атрахович получил возможность сеять в родных местах доброе и вечное, но не более того.
Ключевым в его судьбе стал 1925 год. Тогда уже известный жгучими стихами Крапива перебрался в Минск на должность инструктора Центрального бюро краеведения при Институте белорусской культуры, предшественнике Академии наук БССР. 29‑летнему преуспевающему баснописцу, казалось, можно и дальше триумфально шествовать по литературной ниве подобно многим коллегам по перу, которые «академиев не кончали» и кончать не собирались. Крапива же в сентябре 1925‑го поступает в БГУ на литературно‑лингвистическое отделение педагогического факультета. И учится вплоть до получения диплома в 1930‑м усердно, исследует белорусские пословицы и поговорки, одновременно шлифуя свой собственный писательский язык. Остался бы в рядах краеведов — и нарвался бы через несколько лет на большие неприятности, когда краеведение было объявлено «социально‑вредной рухлядью».
Отныне Крапива двигался в жизни двумя параллельными курсами — литературным и гуманитарно‑научным. После войны он много лет был вице‑президентом АН БССР и активно занимался белорусским языкознанием. Практическое же применение вопросы языкознания по‑прежнему получали в литературных текстах. Лучшие басни Крапивы совершили и совершают настолько успешное «хождение в народ», что стали частью самосознания миллионов белорусов. Дерзко написав в 1922‑м от имени Крапивы, что «уже многим обормотам руки‑ноги обожгла», он свое слово по этой части держал неизменно. Иван Шамякин в своих воспоминаниях верно подметил главную особенность таланта писателя: «На вид человек мрачный, молчаливый, он обладал чрезвычайным даром видеть людей, события через призму смешного, ироничного, сатирического преломления». Когда политическая атмосфера не благоприятствовала сочинению басен на злобу дня, баснописец ярко переводил дедушку Крылова на белорусский язык, на переводческом поприще отметился и белорусской версией чеховского «Хамелеона».
Всесоюзную же известность Кондрат Крапива получил в июне 1940 года, когда в Москве с успехом прошла декада белорусского искусства, а его пьеса «Кто смеется последним» получила благосклонные отклики центральных газет. У этого драматического произведения, в 1954‑м успешно экранизированного на «Беларусьфильме» известным режиссером Владимиром Корш‑Саблиным и получившего место в школьной программе по белорусской литературе, поначалу была драматическая судьба. С высоты сегодняшнего дня может показаться, что это тогдашние вариации на вечную тему о незадачливых бюрократах от науки. Современников же многие детали настораживали. Младший коллега по литературному цеху Шамякин и в мемуарной записи 1991 года недоумевал: «Для меня и до сих пор является загадкой написание, а тем более постановка «Кто смеется последним». Не мог он не знать, что над ним висела угроза. И вдруг в 1938—1939 годах такое произведение! Или это результат зигзагов сталинской политики: завинтить — отпустить?»
Теперь известно, что на декаду белорусского искусства комедию Крапивы пытался не допустить лично председатель Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР Михаил Храпченко. Но у пьесы обнаружились более маститые защитники — одним из них был тогдашний партийный лидер БССР Пантелеймон Пономаренко, у которого были свои основания смотреть на творение Крапивы не только как на сатиру во благо оздоровления советской науки. В первые месяцы после своего назначения в Минск в июне 1938 года Пономаренко вынужден был вести нелегкую, но в итоге успешную борьбу против тогдашнего наркома внутренних дел БССР Алексея Наседкина, гиперактивного ставленника печально известного наркома Ежова. Своими манерами имевший за плечами всего четыре класса образования Наседкин весьма напоминал главного злодея из «Кто смеется последним» Горлохватского — директора института геологии в Минске, не имеющего никаких печатных работ и изобретающего невиданное животное, мамонтовую свинью или свинтуса грандиозуса.
Пономаренко, окончивший в Москве институт инженеров транспорта, был в ту пору одним из немногих высших советских руководителей с высшим образованием, и чувства выпускника БГУ Крапивы к Горлохватским он полностью разделял. Острота комедии в тот момент понравилась и в Москве: по итогам декады белорусского искусства драматург получил орден Ленина, а через год, в 1941‑м, и Сталинскую премию. У Кондрата Крапивы потом еще будет немало высоких премий и почти полная коллекция советских орденов. Но не они главная удача в его творчестве, а признание его народной читательской аудиторией.
Юрий Борисенок
rodina2001@mail.ru
