Дударев верит в самостоятельную жизнь героев
— Не знаю, можно ли считать это фобией, но я верю, что в какой-то момент литературный герой обретает независимость и начинает руководить автором, — считает известный драматург, председатель Белорусского союза театральных деятелей Алексей Дударев. — Говорят, еще Александр Сергеевич Пушкин возмущался Татьяной Лариной и говорил что-то в духе: “Представляете, что вытворила моя Татьяна? Она вышла замуж!” Читателю, может быть, этого до конца не понять, а мне как автору понятно. В какой-то момент надо идти за героем и только успевать записывать за ним — его речь, его поступки и мысли. Надо уметь этому подчиниться, и тогда наступают полная творческая свобода и счастье.
Степан таит сюжеты
— Как только расскажешь свой сюжет вслух, он что-то теряет при переносе на бумагу, — комментирует свой страх писатель Владимир Степан. — Со мной это случалось неоднократно. Из сюжета сразу выходит какая-то энергия, он выцветает, бледнеет... То, что в речи казалось верхом оригинальности, какой-то нестандартной творческой находкой, при переносе на бумагу становится набором штампов, отработанных приемов... Рассказанный в устной речи твой сюжет как будто уже не требует письменного воплощения, поэтому о сюжетных перипетиях и идеях, с ними связанных, лучше вообще не распространяться.
Балыко страшит слепота
— Я всю жизнь боюсь слепоты, потому что в окружении были слепые родственники и друзья, — рассказывает известный драматург Диана Балыко. — Боюсь инвалидной коляски, которая сделает меня маломобильной, и путешествовать я смогу только в своем воображении. У меня нет примет по поводу счастливых нарядов — кто-то считает, что есть успешная одежда, в которой следует встречаться с издателями. У меня таких нарядов нет. Меня мало волнуют фазы Луны, я не верю в сглаз, иначе не вывешивала бы в социальных сетях фотографии своей дочери. Но я верю, что мысль материальна. Верю, что мы формируем свою реальность своими убеждениями.
За Диченко пишет... кот?
— Моя самая главная фобия в том, что когда-нибудь я, наверное, не смогу понять, где придуманные мной сюжеты, а где ретрансляция мыслей моего кота по имени Гибсон, — посвящает в свои тайны писатель Андрей Диченко. — Если вдруг я начну писать страшные сюжеты про кровавую охоту на мотыльков, значит, это уже исходит не от меня. Хотя, наверное, литература как раз и начинается там, где ты уже не осознаешь, что рассказываешь, и из глубин вытянута история. Гибсон уже перебрался на мой писательский стул, значит, скоро переберется и в мою голову.
Сакрэты шчасця Дранько-Майсюка
— Страхаў за пісьмовым сталом не маю, — сцвярджае паэт і пісьменнік Леанід Дранько-Майсюк. — Мне падабаецца пісаць па-беларуску, і гэта прыносіць радасць. Беларуская мова існуе па-за страхам. А яшчэ я шчаслівы ад таго, што пішу зазвычай пра тое, пра што хочацца пісаць. Летась убачыла свет мая аповесць “...Натуральны, як лінія небасхілу”. Той матэрыял, з якога вырасла аповесць, проста зачараваў мяне. Цяпер ствараю новую рэч, пішу зноў жа без ніякага прымусу, і зноў жа змест і гэтай аповесці мне як аўтару дае асалоду. Свет падзяліўся на маю творчасць і на тое, што мне не патрэбна. Тое, што гучыць у маёй душы, — праўда; тое, што гучыць па-за маёй душой, — хлусня. Такая філасофія і знішчыла мой пісьменніцкі страх.
Адам Глобус не выносіць пылу
— Ці ёсць у мяне якая-небудзь фобія? Так, ёсць, — як заўсёды хітра прышчурваецца пісьменнік Адам Глобус. — Але звычайна пра такое не расказваюць, бо людзі такія “добрыя”, што адразу пачнуць здзеквацца... Але раскажу, бо спадзяюся, што раней ці пазней гэтую паскудную фобію я пераадолею.
Я не пераношу паперу, засыпаную пылам, цэментам, пяском. Папяровы мех з цэментам мне цяжка ўзяць у рукі, хіба што толькі ў рукавіцах за яго бяруся... Праз гэта я шмат адпакутваў на будоўлях.
1. Оноре де Бальзак писал свои романы только ночью при шести свечах, горящих в канделябрах. И исключительно вороньим пером.
2. Виктор Гюго во время работы над романом “Собор Парижской Богоматери”, дабы лишить себя возможности отрываться от нее, остриг себе наполовину бороду и голову, а ножницы выбросил в окно. Этим он вынудил себя оставаться дома, пока волосы не отрастут.
3. Жорж Санд ежедневно писала до 11 часов. А если заканчивала роман в 10.30, то тут же начинала новый, над которым работала полчаса.
4. Чарльз Диккенс каждые 50 написанных строк запивал глотком горячей воды.
5. Эдгар По опускал ноги в тазик с холодной водой.
6. Анатоль Франс обладал привычкой писать на всем, что попадется под руку. Он создавал свои произведения на салфетках в ресторанах, на визитках и конвертах, а иногда даже на важных документах.
7. Фридрих Шиллер не мог писать, если у него на столе не стояло блюдо с... гнилыми яблоками.
8. Осип Мандельштам ходил по комнате и, как он сам писал: “Сначала улавливал ритм, на который потом возникали слова”.
9. Одна из сестер Бронте — Шарлотта — во время написания романа “Джейн Эйр” постоянно делала паузы и чистила картофель.
10. Со второй половины 1910-х годов и до конца жизни Артур Конан Дойл пропагандировал спиритуализм.
pepel@sb.by
