Жизнь каждого человека — это сумма прошлого. Омытые многими водами потускнели детали. Полуистерлись из памяти лица людей, кого уже давно нет на свете. Но так устроен человек: невозвратное прошлое может легко повториться в его воображении. А отдельные, все еще горячие куски жизни, как ночные зарницы, возникают выразительно, ярко.
Верно сказано: жизнь нам дается на такое краткое время, что кажется минутной остановкой поезда на глухом полустанке. Мой поезд в этом году отсчитает девяносто верст. Ну чем не повод рассказать попутчикам о путях–дорогах, что выпали на мою долю...
Родился я в 1922 году в деревне Изосимово. Это в десяти километрах от города Мичуринска (Козлова). Но детство мое не было деревенским. Отец работал на железной дороге: кочегаром, а потом — машинистом. И жили мы на станции Кочетовка. Антон Сергеевич был убежденным коммунистом. Его рекомендовали на учебу в коммунистический вуз. А в 1931 году направили в Улан–Удэ начальником строительства вагоноремонтного завода. Через два года перевели в Донецк. В Украине свирепствовал голод. Я видел, как люди умирали прямо на улице. Эти жуткие картины потрясли мою детскую душу. И совсем не детские мысли пришли в мою голову и остались в памяти, как зарубка: «Жизнь человека может оборваться в любую минуту. А когда всем плохо, никакой ценности она не представляет...»
Отец брал меня с собой в столовую — делился своей порцией. Паек отдавал маме и моей сестре. Из Донецка мы вскоре переехали в Мелитополь. Но и там долго не задержались. Отца назначили начальником депо на станции Мга под Ленинградом. С чем были связаны эти частые переезды? Думаю, что причина в его позиции. Честность, возведенная в принцип, была главной чертой его характера. Отец быстро наживал недругов и те, конечно же, старались от него избавиться. Пока не избавились окончательно: в 1936 году отца арестовали как врага народа. И поглотил бесследно сталинский ГУЛАГ Антона Сергеевича Попова...
В 1939 году окончил среднюю школу. Получил аттестат с золотой каемкой (равносильно золотой медали). Мечтал поступить в Институт гражданского воздушного флота. Но оказалось, что мне туда путь заказан. Недолго думая, отнес документы в Ленинградский институт киноинженеров и с ходу был зачислен на первый курс. Но проучился всего лишь год: призвали в армию. Когда в военкомате спросили, в каких войсках желаю служить, ответил без тени сомнения: «В танковых». Жила во мне, как и во многих моих сверстниках, романтика, навеянная песней «Три танкиста» из кинофильма «Трактористы».
30 парней, в числе которых был и я, направили в 8–й танковый полк 36–й кавалерийской дивизии имени Сталина. Кавалеристы располагались в Большой Берестовице. А танковый полк — в райцентре Крынки Белостокской области. Укрытые брезентом легкие танки БТ–7 стояли в парке местечка. А нашим жильем были не казармы, а панские усадьбы. Их хозяева в сентябре 1939 года сбежали в Польшу.
В полковой школе нас готовили на механиков–водителей. Но получилось так, что из всей группы меня одного включили в состав экипажа. Экипажи всех танков были из числа старослужащих. Лишь одна боевая машина, на которой мы обучались вождению, не имела механика–водителя. Вот она–то мне и досталась. Танк был изрядно потрепан, аккумулятор посажен...
19 июня 1941 года мы получили боекомплекты. Личные вещи сдали в каптерку. Из матрасов вытряхнули солому. Даже окна забили досками. Ясное дело: передислокация. Куда? Никто этого не знал.
Прошло три дня. А мы чего–то все ждали. В усадьбах с забитыми окнами спали на голых досках. В воскресенье после завтрака решили позагорать в саду. А сад роскошный, большой. Граница от нас километрах в 60. Время от времени доносились взрывы. Но никто на это не обращал внимания: идут учения.
Вдруг сигнал боевой тревоги. Через несколько минут экипажи были у своих танков. По одному стали выезжать из парка и двигаться к лесу. По дороге нас стали бомбить немецкие самолеты. Мне внизу не видно. А командир танка белорус Бурячок увидел на крыльях самолетов кресты. «Это, ребята, не провокация, а война», — заявил он.
Чтобы укрыться от ударов с воздуха, полк непрерывно совершал маневры. Из одного лесного массива мы перебирались в другой и тщательно маскировались. Но через несколько часов появлялись немецкие самолеты и начинали забрасывать нас бомбами. И так продолжалось 5 дней. Наконец двинули к Волковыску. Преодолели мост через реку. Впереди железнодорожный переезд. Два первых танка проскочили. Я шел третьим. Бронебойный снаряд попал в башню. Боковая броня танка всего 6 мм. В том месте, куда попал снаряд, броня двойная. Но и она была превращена во множество осколков. Башенный стрелок убит, а командир смертельно ранен. Не зная, что случилось, я продолжал движение.
На окраине города командир полка остановил свою машину. Мне помогли вытащить башенного стрелка и раненого сержанта. Осколком брони ему снесло нижнюю челюсть. Перебинтовал полотенцем, но оно тут же набухло от крови. Снял нижнюю рубаху, разорвал на полосы. Кое–как перевязал раненого. Он так и не пришел в себя...
Ждали несколько часов, однако ни одна машина не появилась. Подошли человек 15 из экипажей подбитых танков. От всего полка осталось три машины... Командир не стал выяснять подробности боя и дал команду следовать за ним.
Командир назначил экипаж из лейтенанта–воентехника и двоих старослужащих. Остальные расположились на броне. Отъехав от города километров десять, танк угодил в глубокую воронку от бомбы. Пока выбирались оттуда, передние танки ушли далеко вперед. И больше их мы не видели.
К полудню закончился бензин. Лейтенант приказал танк бросить и двигаться дальше пешком. «А как быть с сержантом Бурячком?» — спрашиваю у командира. «Отставить, Попов! Ты ему уже ничем не поможешь»...
Чем ближе к Минску, тем больше на дорогах отступающих. Сухари съедены, получить хоть какую–то еду в деревнях было все труднее. А тут еще фурункул скрутил меня так, что от боли не разогнуться. Я отстал от своих однополчан...
До Минска оставалось всего 12 километров (то, что город был взят немцами еще неделю назад, никому и в голову не приходило), как неожиданно на проселочной дороге показались немецкие танки. Я успел укрыться в яме возле дерева. Решил дождаться темноты, перейти дорогу и спрятаться во ржи. Выглянув из укрытия, увидел цепь немецких автоматчиков, прочесывающих ржаное поле. Перед собой они гнали с десяток красноармейцев. Проходя мимо ямы, автоматчики обнаружили меня. Было это 5 июля 1941 года...
На многие мучительные вопросы я найду ответы, когда жизнь моя уже достигнет зенита. Почему так бесславно погиб 8–й танковый полк?
По официальной статистике, в предвоенные годы было репрессировано около 44 тысяч командиров, что составляло половину офицерского состава Красной Армии. На сборах командиров полков Западного особого военного округа, проведенных летом 1940 года, из 225 командиров ни один не имел академического образования, только 25 окончили военные училища и 200 — курсы младших лейтенантов. По словам Маршала А.Василевского, «без тридцать седьмого года, возможно, и не было бы вообще войны в сорок первом году»...
...Нас подвели к офицеру, который учинил обыск. Зная, что солдаты хранят документы в левом нагрудном кармане, он с него и начинал. Из моего кармана извлек фотографию двухлетней племянницы. Посмотрел, улыбнулся и вернул мне фото. А под снимком лежал комсомольский билет... Я потом перепрятал его под стельку сапога. Но через несколько дней он превратился в бумажную труху.
Ночевали мы прямо в поле под охраной автоматчиков. А на следующий день из военнопленных собрали колонну и повели в Минск. В лагерь, расположенный в Дроздах на берегу Свислочи, мы шли не улицей, а проходом между глыбами дымящихся руин. Было страшно. Казалось, наступил конец света...
Выдержка из докладной записки рейхсляйтеру А.Розенбергу свидетельствует о том, каким был лагерь на берегу Свислочи:
10 июля 1941 г. г. Берлин.
«В лагере для военнопленных в Минске, расположенном на территории размером с площадь Вильгельмплятц, находится приблизительно 100 тысяч военнопленных и 40 тысяч гражданских заключенных. Заключенные, загнанные в это тесное пространство, едва могут шевелиться и вынуждены оправлять естественные потребности там, где стоят... Военнопленные, проблема питания которых едва ли разрешима, живут по 6 — 8 дней без пищи, в состоянии вызванной голодом животной апатии, и у них одно стремление: достать что–либо съедобное».
Один круг ада следовал за другим... Шталаг № 352 у деревни Масюковщина. Зимой 1941 года здесь ежедневно умирали по 200 — 300 человек. Гомельский лагерь военнопленных, один из самых страшных на территории Белоруссии. Бобруйский лагерь. Лагерь «Лесная» под Барановичами, где мы проходили карантин перед отправкой на работы в Германию. В апреле 1942 года нас погрузили в эшелоны и повезли на запад. Конечный пункт пути — город Мюльберг на Эльбе. Неподалеку от него находился международный лагерь военнопленных, где целых три года был я в неволе...
Я выжил! И это было самое великое чудо. Вернулся в Ленинград. Окончил институт и работал главным инженером киностудии «Беларусьфильм». За несколько лет мы сумели создать такую техническую базу, что она считалась лучшей в Советском Союзе. О нас знали даже в Голливуде.
Но всю жизнь, как проклятие, надо мной висело клеймо «изменника» Родины. В 1941 году в плену у немцев было 3,9 миллиона советских бойцов и командиров. Неужели все они — предатели Родины?! Но жизнь мудра и великодушна. И счастье не обошло меня стороной. В январе 1950 года я женился на студентке электротехнического факультета Зое Брычик. И по сей день моя жена Зоя Михайловна для меня самый родной и любимый человек. Без нее жизнь моя не имела бы смысла.
О тех страшных годах неволи я написал книгу. Пусть знают мои внуки и правнуки, что самый великий дар на земле — жизнь человека.
