Крутая спираль в небе

Летчик–истребитель Леонид Родионов: «Мальчик Лева спас мне жизнь»

«Послесловие к роману» — так назывался очерк давнего автора нашей газеты журналиста–фронтовика Александра Суслова, опубликованный 27 августа. Рассказывалось в нем о судьбах детей и подростков военного времени и в их числе — о Леве Емельянове, который в свои четырнадцать лет активно помогал подпольщикам города Горки Могилевской области.

И вот звонок в редакцию:

— Кажется, я знал этого мальчика. Он спас мне жизнь, — взволнованно вспоминает бывший летчик–истребитель, ныне полковник в отставке Леонид Родионов. — Прошу связать меня с автором очерка.

Но как мог подросток спасти пилота фронтового истребителя?.. Об этом — новый рассказ.

— Перед началом войны 169–й истребительный авиаполк, где я служил после окончания Чкаловского летного училища, базировался в Ржеве, — рассказывает минчанин Леонид Михайлович Родионов. — После нападения фашистов нас передислоцировали сначала в Смоленск, потом в Борисов, а еще чуть позже в Горки.

В первые дни войны обстановка была, как известно, очень сложная. Многие авиационные подразделения были размещены вблизи границы и в первые же минуты подверглись вражеской бомбардировке. Не успев подняться в небо, экипажи гибли прямо на аэродромах. Связь работала плохо, управление войсками было потеряно.

25 июня нашей эскадрилье, которой командовал капитан Цагойко, было приказано вылететь в разведку над Минском. Город горел. Выполнив задачу, мы вернулись на свой аэродром. А потом — новые вылеты с задачей прикрытия бомбардировщиков. Боевой опыт приобретался кровью, наши самолеты значительно уступали немецким в скорости и вооружении.

В первых числах июля поднялись мы в воздух с задачей прикрыть бомбардировщики, которые должны были уничтожить танковую колонну в районе станции Крупки. Над целью нас атаковали «Мессершмитты». Я был ведомым у комэска. Вижу, как из–под облаков вынырнул вражеский истребитель и ринулся в хвост машины моего командира. Но я опередил немца, успел раньше его нажать на гашетку пулемета. «Мессер» загорелся и пошел к земле.

Когда мы вернулись из боя, командир эскадрильи объявил мне благодарность и расцеловал прямо перед строем. А на другой день адъютант комэска, лейтенант Юргин по секрету порадовал меня: показал представление к награждению орденом Красного Знамени.

Ремарка первая. Орден этот вручили Родионову только в 1943 году. Помешали следующие обстоятельства: 11 июля 1941 года все боеготовые экипажи полка вылетели на штурмовку переправы немецких войск через Днепр в районе Шклова. С бреющего полета расстреливали солдат противника в районе их скопления на западном берегу реки. На втором заходе под «брюхом» «Чайки» Родионова разорвался зенитный снаряд. Осколками разбило приборную доску, а летчика ранило в правую ступню. Мотор работал. Превозмогая боль, Родионов дотянул до аэродрома в Горках. Самолет из–за поврежденного шасси при посадке перевернуло. Разбитым стеклом кабины пилоту порезало лицо, повредило позвонки шеи. Его отвезли в эвакогоспиталь, который был развернут в одном из корпусов Горецкой сельхозакадемии. А через два дня немцы заняли райцентр.

— Мы, раненые, оказались вроде бы в плену, но в то же время — в обстановке относительной свободы, — продолжает свой рассказ Леонид Михайлович. — Лечили наши врачи и медсестры. Начальником госпиталя была, как сейчас помню, Мария Николаевна Строгая. Она и по характеру была именно такая. Во взаимоотношениях с немцами ей на первых порах удалось добиться относительного нейтралитета. Правда, по пятницам немцы устраивали утреннюю поверку — всех ходячих выстраивали во дворе и, кого считали выздоравливающим, куда–то увозили. Питание обеспечивалось нашим обслуживающим персоналом за счет сборов у населения. Командиров постригли наголо и выдавали за рядовых солдат. Лечить было почти нечем, не хватало перевязочного материала, йода.

Вместе со мной в палате лежал еще один летчик из нашей эскадрильи — младший лейтенант Николай Беликов, тоже раненный в ногу. Парень разбитной, шустрый. Он переодевался в гражданскую одежду и частенько отлучался в город, приносил продукты и листовки, в том числе и с речью Сталина от 3 июля. Стали мы с Колей подумывать о побеге, тренировать ноги. О наших намерениях дознался сосед по госпитальной койке политрук Николай Похлебаев из 1–й пролетарской дивизии, раненный в бедро осколком мины в бою под Могилевом. «Рванул бы и я с вами, да не уйду далеко — рана пока открытая», — сетовал он.

Похлебаев объявился позже в оккупированном Минске. Стал связным партизанского отряда «Димы», вместе с подпольщицей Марией Осиповой участвовал в организации уничтожения гауляйтера Кубе. Погиб в застенках гестапо. Когда мы уходили, он передал записку для своей жены. «Может, будете в Москве — занесите. Пусть порадуется, что живой я пока еще».

— Доставили записку–то? — спрашиваю Родионова.

— Не довелось, — сожалеет мой собеседник. — Коля Беликов, дружок мой, погиб в одном из боев под Вязьмой, а с ним и записка пропала.

— Как же вы под Вязьмой очутились?

— В тот день, когда мы решили бежать из госпиталя, а случилось это 15 августа 1941 года, пришел к нам конопатый такой пацан лет четырнадцати, звали его вроде бы Лева. Принес кое–что из продуктов, одежду гражданскую, компас и штык от немецкой винтовки. У Беликова была карта–пятикилометровка. Вот мы и рискнули...

Ремарка вторая. Сталинские соколы, сбитые в бою, чудом оставшиеся в живых, но побывавшие на оккупированной территории, попадали у своих под тяжкое подозрение. Думали ли они тогда об этом?.. Конечно, нет. Рвались к своим за линию фронта. Чтобы потом — опять в небо, опять в бой.

— Шли лесными дорогами, по азимуту, — вспоминает Родионов. — На третий день добрались до райцентра Красное на Смоленщине. Здесь жила тетка Беликова. Приютила она нас, накормила, чем могла, спать уложила, а наутро раненько взмолилась: «Уходите поскорей, родимые, а то, если немцы застанут, расстреляют нас всех и детей не пожалеют». Пришлось ретироваться. Впереди переправа через Днепр, шоссе Минск — Москва, железная дорога. Но повезло. Без особых приключений добрались до лесных массивов, раскинувшихся возле станции Гусино Роднянского района. Здесь встретились со своими, увидели красные звездочки на пилотках. Радость–то какая!

Нас — к командиру. Бравый такой капитан, усатый, но в остальном тщательно выбритый, и на гимнастерке орден: «Кто такие? Откуда? Почему в гражданском?» Мы рассказали о себе. А он: «Вас сам Бог мне послал. Будете дежурить на посадочной площадке, оборудованной для приема самолетов». Капитан этот, Шевцов, кадровый военный, командир отдельного батальона, в условиях окружения организовал своеобразный партизанский отряд. В нем и майоры, и даже подполковники в рядовых ходили. Ждали мы самолета целую неделю. Не прилетел...

Сплошной линии фронта здесь не было. Не ввязываясь в затяжные бои, в районе Вязьмы 10 октября наш отряд соединился с частями 20–й армии.

Организовали из отряда три маршевых роты и — в тыл на переформирование. А меня как не имеющего никаких документов — в особый отдел. Я заявил, что был летчиком, что участвовал в воздушных боях. А ко мне с вопросами: «Какое училище окончил? Кто там командиром был? Где воевал? Кто командир эскадрильи, полка?» — одним словом, допрос с пристрастием. Что ж, я не обиделся: такое время было. Написал объяснительную, и вручили мне направление на сборный пункт ВВС в Москве.

Ремарка третья. Пункт этот размещался в районе стадиона «Динамо». Прибыл туда младший лейтенант Родионов грязный, в прогоревшей шинели с чужого плеча. Прошел обработку в санпропускнике, переодели в форму и даже билет в театр Моссовета выдали — правда, на балкон. Пьеса называлась «Сентиментальный вальс» и сопровождалась музыкой Чайковского.

— Отогрела наши души эта волшебная музыка, — продолжает Родионов. — Настроение какое–то радужное: в бой бы поскорее. И тут, как раз на этом пункте, встречаю своих однополчан лейтенанта Избинского, командира звена, и старшего лейтенанта Сакуна, заместителя командира эскадрильи. Рассказали друг другу о своих злоключениях, а Избинский мне: «Мы к Василию Сталину определялись. Он набирает себе в полк тех летчиков, которые уже в боях поучаствовали». И повели меня на прием. Дождался я своей очереди. Захожу. Докладываю по уставу. А он мне: «Садись. Рассказывай. В скольких боях участвовал, сколько самолетов сбил?» Отвечаю. «Ты меня устраиваешь», — говорит Василий Сталин. И начальнику штаба: «Пусть проходит комиссию». Десять минут разговора. Без всяких проволочек.

А на комиссии первым делом к врачу. «Ранен? А ну показывай!» Показал. Рана еще не зажила — свищ. «Куда тебе в полк!»

Ремарка четвертая. И направили младшего лейтенанта в 1–й Коммунистический госпиталь на Арбате. На другой день, 16 октября, назначили операцию. А тут тревога. Критическое положение как раз в этот день было: на самые ближние подступы к Москве немцы подошли. Раненых на машины и — на Кировский вокзал. Потом погрузили в эшелон и на Казань. А там в 25 километрах, в Высокогорском районе, в деревне Чубарово, родина летчика. Отпросился он у начальства на свидание к матери. Дали на руки историю болезни: «Гуляй, служивый!» Ночь как раз была, гололед. Решил он к тетке Варе, сестре матери, заглянуть — она у самого вокзала жила.

— Повезло мне несказанно. Матушка моя как раз у сестры гостила, — на глазах у собеседника навертываются слезы и голос дрожит. — «Ленечка! Сыночек!» Ей ведь уже извещение пришло «пропал без вести». А тут живой.

Ремарка пятая. Свиделся солдат с матерью, но определяться надо. Направился в казанский госпиталь. Удалили ему осколок, подлечили. И вызывают к начальнику. А там, в кабинете, капитан в общевойсковой форме: «Историю вашу знаю. Хочешь учиться в Академии имени Фрунзе? Филиал ее сейчас в Казани». А какая там академия, если у парня образование семилетка и работал он перед войной всего–навсего слесарем в паровозном депо. «Не боги горшки обжигают, — подбодрил хлопца капитан. — Давай завтра в казанский кремль, на приемные испытания».

— Уравнение с двумя неизвестными я решил, — вспоминает Родионов. — А с диктантом неувязка вышла. Но все равно мандатная комиссия снизошла и предложила записать меня курсантом на 2–й факультет. Радостный, я спускаюсь по лестнице, а навстречу Мишка Девятаев. Из Мордовии он, старый знакомый. Мы в автоклубе казанском вместе учились. Обнялись, расцеловались. Вы, наверное, о Девятаеве слышали. Он потом, находясь в плену, немецкий бомбардировщик с аэродрома угнал. Героя за это получил. Разговорились. «На первый факультет тебя не приняли, потому что на лице шрамы, заметная ты личность, а на втором — диверсантов готовят для засылки в немецкий тыл».

Ремарка

шестая. В диверсанты? Опять к немцам! Родионов повторения горькой судьбы не захотел. «Я летчик, отправьте меня в боевую часть, на фронт». «Погуляйте! — отвечают ему. — Вызовем». Гуляет целую неделю. Вызывают. И вместо фронта вручают направление в 786–й полк 42–й истребительной дивизии ПВО. Он опять на фронт просится. В бой рвется. «Выполняйте приказ! — говорят ему. — Осваивайте новый самолет, а повоевать еще успеете».

И понял летчик Родионов, что для начальства он пока еще «темная лошадка» — на оккупированной территории побывал. Пришлось ехать в Правдинск, под Горький. Почти каждую ночь вылет на барражирование. Назначили командиром звена, потом заместителем командира эскадрильи. А он рапорт за рапортом: «Прошу в свой полк на фронт». Наконец просьбу удовлетворили. В январе 1943 года откомандировали на Ленинградский фронт, в оперативную группу Петрикова. И опять к боевым полетам не допустили. Оставили в Череповце как специалиста по ночным полетам. Освоил ЛаГ–3, Як–3. Во время боев на Курской дуге перебросили в Мичуринск. Но опять же в составе ПВО. Патрулировал по ночам небо, других готовил к ночным полетам.

— А орден Красного Знамени где вручили?

— В Мичуринске. Там же в дивизионном доме отдыха встретил я дружка своего, тоже летчика–истребителя Жору Данилина. Он при орденах весь, в капитаны уже выбился, а я все еще в старлеях ходил. Спрашивает он у меня: «А где же твои награды?! Я читал в газетах, что ты «Знаменем» награжден, а наш однополчанин Васька Назаров — Красной Звездой. Ну, понятное дело, и я вспомнил, что мне Юргин еще в сорок первом говорил, что комэск меня тогда к этому ордену представил. Пошел я в местную библиотеку, попросил подшивку «Известий» за сорок первый год и нашел там в указе свою фамилию. Доложил по начальству и вскоре прислали награду. Вручил мне ее командир 827–го истребительного полка майор Денисов.

Ремарка седьмая. Войну Родионов закончил в звании старшего лейтенанта. Только после смерти Сталина реабилитировали его окончательно. В званиях стали повышать. Награды его фронтовые наконец догнали. Дорос до полковника. Служил в Баку, в Минске, готовил летные кадры, командовал эскадрильей, полком. Теперь на пенсии в Минске. В ноябре — 60 лет как женился на своей Елене Федоровне. Три дочери, зятья, пять внуков и двое правнуков.

— Ну а с мальчиком Левой хотели бы встретиться? Он тоже в Минске живет. Теперь, как и вы, человек пожилой, хотя и младше вас на десяток лет.

Несколько раз договаривался я о встрече героев моего повествования, но то одному из них в назначенный день становилось плохо, то другому ехать на свидание было невмоготу.

Однако недавно встреча все же состоялась. В больном старике Емельянове трудно было Родионову признать того «мальчика Леву» из 1941 года. Ну а Льву Александровичу полковник Родионов при всех его регалиях и подавно ничем не напоминал того молодого летчика, переодетого в гражданское.

Обменялись рукопожатиями, поговорили. Лев Александрович вспомнил, что его мать, фельдшер Евдокия Ивановна Воробьева, в том кровавом сорок первом помогала выхаживать раненых в госпитале в Горках, а сам он, «мальчик Лева», чуть ли не каждый день навещал их и по поручению старших приносил продукты для раненых, гражданскую одежду. А вот про компас и немецкий штык для организации побега подзабыл.

Что поделать! Столько лет минуло с тех страшных дней, неумолимое время стерло многие детали из памяти. Но ведь суть нашего повествования, в конце концов, не в том, чтобы два участника войны опознали друг друга, а в том, чтобы еще и еще раз подчеркнуть, что в той далекой войне с врагом воевали не только взрослые, но и дети, женщины и старики, весь наш народ от мала до велика. Воевали не под дулами заградительных отрядов, а по зову сердца. Потому–то и называют ту войну Отечественной и народной.

Потому и победили.