Крест, изготовленный полоцким мастером Лазарем Богшей по заказу преподобной Евфросинии Полоцкой, — ценность как духовная, так и материальная. В его деревянное (кипарисовое) основание были заложены мощи, полученные преподобной во время пилигримки в Иерусалим. Для украшения Креста, при создании миниатюрных ликов святых использованы золото и серебро, драгоценные камни. Для историков белорусской письменности очень важны надписи на обратной стороне и по бокам реликвии (напомню, что один из текстов угрожает проклятием, страшной небесной карой тому, кто осмелится вывезти Крест из Полоцка). И наконец, тонкая ювелирная работа, использование филигранной техники нанесения эмали. В итоге получилось чудо, уникальный памятник искусства, чтимый не только православными, но и всеми христианами.
Отбросим мифы
Подробно останавливаться на описании Креста, его драматической истории на протяжении столетий не буду, ибо они изложены в десятках книг и сотнях статей. Подчеркну лишь, что до Первой мировой войны почти все время он хранился в Полоцке, в Спасо–Евфросиньевском храме, построенном в XII веке. В 1920–е годы церковные ценности конфисковало государство. Через специально приезжавшего в Полоцк белорусского историка и писателя Вацлава Ластовского в 1928 году Крест передали в Белорусский государственный музей в Минске. Затем по решению сверху его отправили в Могилев — предполагаемую столицу республики, где поместили сначала в музейную экспозицию, а потом вместе с другими ценностями упрятали (поскольку набожные посетительницы поклонялись Кресту) в комнате–сейфе, о которой шла речь в предыдущей статье под рубрикой «Сокровища» («СБ», 28 марта).
По свидетельствам очевидцев, последний день нахождения реликвии в Могилеве — 13 июля 1941 года. 15 — 16 июля фашистские войска уже сомкнули кольцо вокруг города.
А дальше? Пошли в ход косвенные доказательства исчезновения и местонахождения — мифические и реальные. Рассмотрим самые главные, опираясь на материалы, собранные комиссией «Вяртанне» при Белорусском фонде культуры за последние 20 лет. И оставим в стороне все менее реальные и нереальные версии, фигурировавшие в различных источниках.
Западный след
Долгое время я слепо верил, что Крест Евфросинии Полоцкой при посредничестве таинственного немецкого офицера действительно попал в США, в руки Моргана (некоторыми авторами назывался еще Рокфеллер). Более того, эта вера передалась и части элиты заокеанской белорусской диаспоры. В 1990 году в Нью–Йорке в ежегоднике «Запiсы» Белорусского института науки и искусства в США я нашел материалы о том же Кресте со ссылкой на уже мою статью в газете «Лiтаратура i мастацтва». Там же публиковали весьма любопытные акты приемки–передачи Креста, составленные и подписанные Вацлавом Ластовским. А дальше рассказывалось о том, что два белорусских эмигранта посетили фонд, библиотеку и музей Пирпонта Моргана и попросили показать им национальную реликвию, но получили от ворот поворот. «Значит — там!» — твердо решил я.
Мою убежденность еще укрепило и такое совпадение. Перед самой поездкой в США в Минске и Полоцке состоялись торжества, посвященные 500–летию со дня рождения Франциска Скорины. После посещения Спасо–Евфросиньевского храма я оказался в автобусе рядом с сотрудником Эрмитажа доктором исторических наук Борисом Сапуновым. Грех было не использовать такой случай, который был как знамение свыше, и я задал нашему гостю вопрос: «Из чего, собственно, исходили сотрудники Эрмитажа, когда в ответе могилевскому музею утверждали, что Крест осел в коллекции Моргана?» Помедлив, Борис Викторович неохотно признался: это он готовил письмо могилевчанам. Основывался же на статье другого сотрудника Эрмитажа, Бебута Александровича Шелковникова, который, находясь в Нью–Йорке, настойчиво пытался прорваться в запасники моргановского музея, и какие–то молодые люди его предупредили, мол, не вертись тут, а то можешь не вернуться домой... Мол, в статье Шелковникова о древних эмалях, опубликованной в одном специальном американском журнале в 1970–х годах, кое–что об этом говорилось... Но возвратить святыню, сказал ленинградский гость, явно стараясь погасить мою заинтересованность, белорусам вряд ли удастся: ведь Крест был куплен на аукционе в Западной Европе (каком? когда?) более 25 лет назад, поэтому все права утеряны.
В Моргановском фонде
Печальный опыт Бебута Шелковникова заставил меня в том памятном 1990 году действовать несколько иначе. Узнав, что в Моргановском фонде в отделе славянских рукописей и редких книг работает ученица моего польского друга профессора Здислава Недели Евгения Зазовская, отыскал ее и попросил стать моим экскурсоводом. Среди показанных ею рукописей и книг оказались букварь ученика Симеона Полоцкого Кариона Истомина, роскошный альбом «Беловежская пуща», другие раритеты. Но меня тянуло в музей. Там оказались Библия Гуттенберга, немало крестов и реликвий (чешских, немецких) времен Евфросинии Полоцкой, приобретенных Пирпонтом Морганом (1837 — 1913) во время учебы в Европе. Значит, в принципе, наша реликвия могла заинтересовать наследников американского миллионера, особенно увлекавшегося стеклянными изделиями эпохи Средневековья. Но поиски ее в экспозиции оказались тщетными. А может, в запасниках? Не теряя надежды, спросил об этом у доктора Зазовской.
— Под полом здания имеются огромные хранилища. Они поделены на 12 отсеков. У каждого — свой отдельный хранитель. Он знает только то, что находится в его отсеке. А общей картиной не владеет никто. Может, только председатель совета директоров или директор библиотеки... Должна обратить ваше внимание на то, что теперь все эти собрания принадлежат не Морганам: еще в 1924 году они приобрели статус общественного фонда. Совет директоров продолжает покупать экспонаты на аукционах, приобретает целые коллекции. Но все — гласно.
В тот день, 3 октября, и родилась идея: нашим дипломатам открыто пойти с письмом–обращением в Моргановский фонд (копию отправили по почте). 11 октября нас любезно принял директор библиотеки, который сам давал пояснения во время интереснейшей экскурсии. Потом состоялось неожиданное для него вручение послания. Оно сопровождалось такими вот пафосными словами:
— Вы не представляете, как у нас почитают преподобную Евфросинию Полоцкую! В случае возвращения ее реликвии, пусть за выкуп, представителя фонда в аэропорту будут встречать на коленях тысячи верующих...
Сидя несколько в стороне, я имел возможность наблюдать за человеком, в чьих руках концентрировались огромные богатства. И заметил, что вдруг эти руки задрожали. Но директор тут же овладел собой и сухо обещал, что ответ мы получим через две–три недели.
Примерно через два месяца (и это показалось подозрительным), когда меня уже не было в Нью–Йорке, представительство Беларуси при ООН получило письмо из Фонда Пирпонта Моргана, где сообщалось, что в собраниях этого магната и мецената Креста нет, а за коллекции других Морганов совет директоров не ручается.
Однако окончательно в мифичности «западного» следа меня убедило не это реагирование, а статья Б.Шелковникова, послужившая главным аргументом в ответах Эрмитажа могилевчанам. Долго искал я ее в нью–йоркской Публичной библиотеке. Наконец с трудом нашел, ибо была она напечатана в журнале The Journal of Glass Studies не в 1970–е годы, как меня настойчиво убеждали, а в 1966–м. Никаких доказательств того, что Крест достался фашистским оккупантам, а через них американцам, там не оказалось.
И все же, насколько мне известно, на всякий случай белорусы сделали соответствующую заявку в Интерпол. Но в ней не хватало главного — аргументированных доказательств.
Постепенно «западный» след в общественном мнении стал уступать место более реальному и зримому «восточному». Появился он благодаря публикациям в «Веснiку Магiлёва» и «Советской Белоруссии» двоих могилевчан: председателя областного отделения Белорусского фонда культуры Виктора Юшкевича и сотрудника пресс–группы управления КГБ Республики Беларусь по Могилевской области Сергея Богдановича.
Опустим в названных статьях то, что уже говорилось на страницах «Советской Белоруссии» и других изданий, и акцентируем внимание на, казалось бы, второстепенных местах и положениях, которые, однако, могут способствовать успешному завершению поисков.
Восточный след
Оказывается, после статьи в «СБ» от 28 сентября 1990 года, прочитанной нами в Нью–Йорке как раз в день визита в Моргановский фонд, В.Юшкевич получил несколько откликов. Среди них и письмо жителя Могилева Ковалева, сообщившего, что он знал человека, который в 1941 году эвакуировал имущество из комнаты–сейфа обкома партии. «Картины, иконы, золото, серебро отвезли в Москву и сдали в банк. Когда их там принимали по описи (!), неожиданно появился Берия. Он внимательно рассматривал предметы и восхищенно цокал языком. Более двух тысяч предметов привезли».
Один из шоферов, вывозивших ценности в Москву, откликнулся на статью в «Веснiку Магiлёва» Сергея Богдановича. Это был Петр Харитонович Поддубский, к сожалению, недавно умерший. С.Богданович участвовал в Международной научной конференции под эгидой ЮНЕСКО «Реституция культурных ценностей. Проблемы возвращения и совместного использования: Юридические, научные и моральные аспекты» (Минск, июнь 1997 г.). Текст его обширного доклада «Предварительные итоги поиска Креста Евфросинии Полоцкой» публиковался в сборнике «Вяртанне-4» (1997), куда отсылаю читателей. Здесь же позволю себе ради убедительности привести только две цитаты из текста: «Война застала красноармейца Поддубского в Могилеве, где он служил шофером. В самый горячий момент боев за город его вызвал комендант Воеводин и приказал вывезти некий ценный груз. Какой — не сказал. 13 июля он подогнал к зданию обкома машину. Люди в гражданском начали загружать в кузов упаковки и мешки. Петру Харитоновичу, стоявшему невдалеке от машины, хорошо запомнилась фраза одного из них: «Какой крест красивый!»
И далее: «К машине Поддубского присоединились две полуторки с банковскими ценностями. А в кабину к нему сел Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко, первый секретарь ЦК КП(б)Б, после чего колонна двинулась в путь. Маршрут до Москвы был очень сложным: часто бомбили вражеские самолеты. Но груз через два дня доставили в российскую столицу в управление Красной Армии, здание которого размещалось на Ленинских горах. То, что именно в это время они выезжали из города, подтвердили потом в своих воспоминаниях Пономаренко и Воеводин».
Вот почему, как это установил историк–архивист Виталий Скалабан, Пантелеймон Пономаренко и в 1943, и в 1944 году (но не позже!) говорил о Кресте как о чем–то реально существующем, находящемся, так сказать, в обозримом пространстве — в Москве.
Что еще вывезли?
В статьях В.Юшкевича в газете «Веснiк Магiлёва» пристального внимания заслуживают еще некоторые моменты. Оказывается, автор несколько раз встречался с довоенным и послевоенным директором могилевского музея Иваном Мигулиным и выяснил: тот хорошо знал (имел довоенные описания?!), что конкретно находилось в комнате–сейфе, расположенной в здании обкома партии (а до этого — банка, областного музея). В противном случае Мигулин не смог бы 22 декабря 1944 года по памяти (?!) составить «Список разграбленных немецкими оккупантами культурно–исторических ценностей, хранившихся в Могилевском государственном историческом музее до Великой Отечественной войны 1941 — 1944 гг.» и «Акт о стоимости потерь».
Поскольку раньше внимание исследователей и журналистов преимущественно сосредоточивалось на списке тех же ценностей, составленном И.Мигулиным для минских властей гораздо позже, 17 сентября 1947 года, предлагаю впредь ориентироваться прежде всего на документ 1944 года как куда более полный (он включает 89 позиций вместо 24). Копия этого документа имеется в комиссии «Вяртанне» Белорусского фонда культуры.
В обоих списках «крест Евфросинии Полоцкой, деревянный, обложенный золотыми и серебряными пластинами, украшенный драгоценными камнями и перегородчатой эмалью», фигурирует под номером 3, а в оценочном акте — уже под номером 10 (названа цена 6 миллионов рублей. Для сравнения: столько же стоит согласно акту «Екатерина святая» Боровиковского). Под номерами 1 и 2 указаны соответственно «золотой и серебряный ключи города Могилева» и «серебряные печати города Могилева, данные ему с Магдебургским правом».
До номера 16 все в обоих списках более или менее совпадает (ох, и лукавил же товарищ Мигулин, когда в 1947 году утверждал, что опять пишет все по памяти). Но дальше идет весьма существенный разнобой. Это еще ничего, что в списке 1944 года Слуцкое Евангелие фигурирует отдельно под номером 21, а в списке 1947 года оно объединено с двадцатью другими Евангелиями в окладах «работы белорусских мастеров XVII — XVIII веков». Куда более важно, что в списке 1947 года почему–то уже нет икон Белыничской Богоматери XV века, украшенной драгоценными камнями, Спасской Богоматери в окладе 1670 года, множества других икон «в золотых и серебряных с позолотой окладах, украшенных брильянтами». Золотых и серебряных дарохранительниц, дискосов, потиров, кадильниц, «крестов золотых, украшенных брильянтами», «колец с драгоценными камнями», «оружия, отделанного серебром и позолотой, работы русских и зарубежных мастеров XVII — XVIII столетий», кольчуги из Аналинского кургана Быховского уезда, тронного кресла Екатерины II и саней Наполеона, четырех картин Ватто и пяти Боровиковского. Под номерами 76 — 89 идут большие коллекции «белорусской одежды», работ по дереву, фарфоровых изделий, минералов, «рукописных и старопечатных книг и грамот», палеонтологическое, минералогическое, энтомологическое и орнитологическое собрания, наконец, «коллекция икон письма ХIII — XVIII вв. работы белорусских мастеров», состоящая из 150 (!) единиц хранения. Одним словом, богатства несметные.
И ничто из этого, за исключением Слуцкого Евангелия, как говорится, не «засветилось» за все послевоенное время. Значит, находится, потаенно хранится в одном и том же месте! Где? Особенно меня тревожит это «восхищенное цоканье языком» Берии (такое вряд ли придумаешь).
После Москвы на втором месте — Эрмитаж. У меня создалось впечатление, что ссылки на умершего профессора Шелковникова делались, скорее всего, для того, чтобы отвести подозрения. Характерно, что как только белорусы активизируют поиски Креста (а надо бы одновременно всего могилевского собрания), опять всплывает «западный» след. То утверждается, что ценности могли уплыть за океан как плата за поставки по ленд–лизу. Но С.Богданович убедительно доказал, что как таковой оплаты не было. То в российской печати распространяется версия, будто бы Крест и все прочее попало в руки фашистов, команды Розенберга в Смоленске (мол, не довезли ценности до Москвы, спрятали по дороге). Но ведь со слов Поддубского известно, что колонна объехала Смоленск с правой стороны, в Москву прибыла, в противном случае П.Пономаренко не говорил бы о Кресте как о реально существующем предмете. Да и среди бумаг Розенберга (а немцы отличаются педантизмом) никаких следов нет. Книги (300 ящиков!), вывезенные в 1943 году из Могилевской библиотеки в Белосток, зафиксированы (это, очевидно, и породило слухи о немецком «следе»), а ценности из комнаты–сейфа — нет.
Различия между списками 1944 и 1947 годов наводят на мысль: хозяин вывезенных могилевских ценностей поменялся как раз между этими датами, о чем мог знать и Пономаренко, и те, кто допрашивал Мигулина и вынес ему весьма мягкий, неадекватный вердикт. Виталий Скалабан, позвонивший мне после публикации первой статьи под рубрикой «Сокровища», считает, что теми же обстоятельствами объясняется и странная задержка с открытием после войны могилевского и минского исторических музеев. Кто–то боялся разоблачений по свежим следам?
Таким образом, и сегодня остаются актуальными слова Сергея Богдановича, сказанные им на конференции 1997 года: «Необходимость поиска ценностей из могилевского собрания на территории России очевидна».
Полоцкий след
Что же касается отдельно взятого Креста Евфросинии Полоцкой, то в Могилеве вполне мог находиться не оригинал, а... копия. На эту мысль наводит описание реликвии, сделанное Вацлавом Ластовским и опубликованное в «Запiсах». Как опытный историк, собиратель музейных экспонатов он должен был знать, что Крест, его основа сделана из кипариса. В акте же приемки–передачи фигурирует дубовое дерево. Кроме того, ученый фиксирует факт замены некоторых драгоценных камней стекляшками. Не сигнализировал ли Ластовский тем самым сведущим потомкам, что в его руках оказался не оригинал, а подделка, что реликвия (с его молчаливого одобрения) осталась там, где ее изготовили? Ведь полоцкое духовенство, монахи ощущали угрозу экспроприации и могли изготовить копию, благо, как видно из эмигрантской печати, одна уже имелась в храме на территории Латвии... Конечно, не исключена замена драгоценных камней стекляшками и тогдашними полоцкими стражами порядка, но вся подделка была по силам только мастеру. Имелся ли таковой в первые годы советской власти в Полоцке? Ответить на этот вопрос способны только архивисты. Как и выяснить, кто, когда и кому отдавал Крест из храма.
Кстати, скептики утверждают: и теперь в Полоцке, в Спасо–Евфросиньевском храме хранится лишь копия Креста, а значит, «подделка»... Здесь я должен решительно возразить: не копия, а «крест, созданный наподобие» Креста Евфросинии Полоцкой. Помнится, к этой формулировке в свое время пришли мы после долгих споров на общественной комиссии и предложил такое определение Владыка Филарет. Ведь то, что создано в Бресте в результате многолетних трудов и поисков мастером с Божьей милости Николаем Кузьмичом, восстановившим древнюю технику нанесения эмалей, имеет самостоятельную художественную ценность. Духовную же, чудодейственную силу новой реликвии придают мощи, привезенные Владыкой из Иерусалима.
Сказанное отнюдь не означает, что мы имеем моральное право прекратить поиски оригинала национальной реликвии номер 1. Остается надежда на случай, как это, очевидно, произошло со Слуцким Евангелием, а также на добрую волю власть имущих лиц в сопредельной стране.
Хочется закончить оптимистически. В свое время болгарская белорусистка Венета Георгиева–Козарова спросила знаменитую пророчицу Вангу, где находится Крест Евфросинии Полоцкой. «А чего белорусы волнуются? — ответила та. — Крест скоро найдется».
