Валентина вышла на балкон, настежь распахнув дверь.
Она жила на самой окраине города на последнем этаже, и балкон ее небольшой квартирки выходил на бескрайние поля, которые тянулись до горизонта, насколько хватало глаз. Подруги любили шутить: «Ты, считай, в деревне живешь».
Стояла та прекрасная мимолетная пора, когда лето, нехотя уступая свои права, переправляется в осень, та пора, когда воздух по вечерам напоен не жаром только что закатившегося солнца, а живительной прохладой.
С запада сплошной темной стеной вставали тучи.
«Будет гроза», — подумала Валя и стала срывать с веревки почти сухое белье. Перекинув его через плечо, она вернулась в комнату.
Она не успела обмануть себя и отвести взгляд. Ей сразу бросился в глаза детский рисунок – корявое деревце под беззаботно сияющим желтым солнцем. Рисунок, стоящий на самом видном месте – в серванте за стеклом. Рисунок, на который она старалась не смотреть весь последний месяц. Старалась не смотреть и не решалась убрать с глаз долой. Валя быстро отвела глаза.
А ведь завтра годовщина. Пять лет. Даше было бы уже девять…
Герда, красивая трехцветная кошка, которую Дашка принесла с улицы мокрым грязным комочком с огромными голодными глазами незадолго до своей смерти, прилежно умывалась, сидя в углу.
«Гостей намывает», — невесело подумала Валя.
Бросив в угол белье, она опустилась в кресло. Воспоминания, которых так страшилась и старалась не подпускать, нахлынули, как цунами, и от них уже не было спасения. Память, вырвавшись из тисков самоконтроля, стремительно откручивала время назад.
Она вспомнила свадьбу, белоснежное платье и нелепо пролитый на него бокал вина – тогда все говорили, что это к счастью… Счастливые глаза Андрея, смех…
…Ему, конечно, все равно. За пять лет, прошедших после смерти дочери, он ни разу не приехал сюда, не пришел на могилку…
«…Поздравляю! У вас дочка!» — Валентина навсегда запомнила круглое, с ямочками на щеках лицо медсестры, все в мелких частых веснушках, и ее узкие – восточного типа – темные глаза…
После рождения дочери весь мир исчез, растворился, утонул для Вали в обожаемых светло-голубых детских глазах. Ей самой уже, по большому счету, ничего было не нужно: если дочка здорова, то и она счастлива…
Пожалуй, именно тогда и произошло отчуждение. Андрей, приходя домой, ощущал себя чужим и лишним…
За окном упали первые капли дождя, забарабанили по крыше, на секунду оторвав Валю от грустных воспоминаний.
…Дашеньку он, конечно, любил — покупал ей игрушки, красивые платьица, сладости, с радостью играл с ней.
Когда Дарье исполнилось три года, Валя никак не могла решиться оторваться от дочери и отдать ее в садик. Ведь Даша была «маминой дочкой» — Валя никогда ни на секунду не отпускала ее от себя, все свое время посвящая девочке. Тем более неожиданной была та легкость, с которой Дашка вписалась в коллектив. В первый день Валя бежала за дочкой в сад и была уверена, что застанет девочку в слезах. Ее даже немного задело, когда ей навстречу выбежала веселая, смеющаяся дочка. «Мама, мы весь день играли!» — «Ее совсем не огорчила разлука со мной», — с обидой подумалось ей тогда.
Как-то Даша принесла из садика рисунок – корявое деревце жадно тянуло свои ветви к огромному, в пол-листа, желтому солнцу. Этот рисунок (по мнению Вали, не самая лучшая Дашина работа) очень понравилась Андрею. Он сказал, что в нем видна жажда жизни.
А потом Даши не стало.
В тот день они собирались пойти в цирк и ждали на углу улицы Андрея, который обещал освободиться пораньше. Андрей запаздывал. Валя нервничала. Вокруг было тихо и безлюдно. Ни машин, ни людей. Когда Андрей появился на противоположной стороне улицы, то Даша, устав от ожидания, бросилась к нему навстречу. Через дорогу…
В памяти Вали навсегда остались летящая стрела белой машины, сбившей Дашеньку, отчаянный визг тормозов, Андрей с дочерью на руках — ее кровь заливает ему рубашку, а он все зовет дочь с упорством отчаяния. И собственный крик, от которого заложило уши…
…Даша прожила еще всего лишь несколько секунд. Самых страшных секунд в жизни Вали. Когда она, не помня себя, вырвала дочь из рук Андрея (откуда только силы взялись?), Валя увидела, как светло-голубые глаза девочки подернулись дымкой смерти и тоненькая голубая жилка на шее перестала биться в такт ударам сердца.
После похорон дочери они быстро и тихо развелись. Валентина говорила, что не хочет и не может жить с убийцей.
А потом ее накрыло волной пустоты и бессмысленности. От безысходности начала пить, чтобы заглушить боль утраты. Сначала – понемногу, а затем – по-черному. Ее уволили с работы. Сначала долго уговаривали, просили держаться…
Всерьез возникали мысли о самоубийстве, но от последнего шага удерживала… кошка, Дашин найденыш, которого нужно было кормить, да еще вычитанная когда-то в детстве фраза о том, что люди в ответе за тех, кого приручили.
Иногда она напивалась до белой горячки и, зовя дочь, искала ее по квартире. А потом приходила в себя на полу с ссадинами на коленях и локтях и плакала от жалости и ненависти к себе.
И все же у нее хватило сил остановиться…
…Внезапно Валя поняла, что кто-то тихонько стучит в дверь. Она неохотно пошла открывать.
На пороге стоял Андрей. Несколько долгих секунд они молча смотрели друг на друга.
— Впустишь?
— Входи.
Внезапно она опомнилась: «Да ты совсем промок. Переоденься, сейчас найду. Я хоть чаю…»
Они пили крепкий чай из веселых желтых чашек, тех самых, что остались от сервиза, подаренного на свадьбу. Разговор не клеился. Андрей рассказал о себе. Живет в крупном городе (он не сказал, в каком именно), работает, не женился…
Герда подошла к столу, за которым они сидели, обнюхала Андрея и с тихим мяуканьем вспрыгнула к нему на колени.
«Ишь, признала», — тихо сказал он. Валя не улыбнулась.
«Я хочу к Даше, — наконец сказал Андрей, — сходим утром?» Она молча кивнула.
Они проговорили до утра, а когда за окном забрезжил ясный сентябрьский день, Валя и Андрей поехали на старое городское кладбище. Она подвела его к могиле, сломав ветку клена, смахнула с памятника дочери первые желтовато-зеленые опавшие листья и отошла. Чтобы оставить их вдвоем.
Через полтора часа Андрей нашел Валю у ограды кладбища. «Знаешь, — сказал он, — я говорил с ней. И просил у нее прощения. За все, в чем был и не был виноват». У Вали дрогнули губы. Она сжала их, чтобы побороть подступившие слезы.
Автобус Андрея уходил в пять. Там, на станции, она все хотела сказать ему какие-то важные, нужные слова. Те, что не успела сказать раньше. И не смогла.
Когда Андрей садился в автобус – старую проржавевшую колымагу, которой самое место на свалке, – Валя протянула ему конверт. «Вскроешь потом. Когда отъедешь», — тихо сказала она.
…Когда автобус скрылся за поворотом, Валя пошла домой. Медленно, опустив голову, загребая ногами первые опавшие листья.
Сидя в автобусе, Андрей, секунду поколебавшись, вскрыл конверт и вынул оттуда рисунок. Корявое деревце жадно тянуло свои ветви к огромному, в пол-листа, желтому солнцу.
Под рисунком было четыре коротких слова: «Прости за все. Валя».
