Три года назад шайба Владимира Копатя вывела хоккейную сборную Беларуси в полуфинал ОлимпиадыМне говорят: «А ты придумай что–нибудь...» А вот не буду врать. Не буду и все. Нет, я, конечно, могла бы сейчас насочинять, что вместе со всей страной прильнула в воскресенье к телеэкрану и во все глаза смотрела решающий поединок Беларусь — Латвия, который стоил нам путевки на Олимпиаду. Так наверняка и фантазируют многие журналисты (не в «СБ», ясное дело, тут ребята не из таких). Я могла бы придумать, как от волнения в кровь искусала губы, а затем, от переживаний неистовых, сгрызла свой прекрасный (смею думать, что это именно так) маникюр. А потом всю ночь меня душили слезы, от которых утром опухли глаза, и весь следующий день (еще и понедельник к тому же — ну просто все против нас!) пошел прахом... Но ничего этого не было. Я не смотрела хоккей. Да, не смотрела. То ли выпечкой занималась, то ли с Жули (это моя собачка) гуляла. Точно не помню. А врать не буду.
А вот Олимпийские игры в Солт–Лейк–Сити — дело другое. Даже одну очень примечательную дату запомнила: 20.02.2002. Матч Беларусь — Швеция. И помню свой щенячий восторг, когда Владимир Копать забросил совершенно сумасшедшую шайбу в ворота Томи Сало. Вот тогда действительно всплакнула. От радости. Потом мне позвонила Алина Кабаева и прокричала в трубку: «Женька, ты это видела? Ну, как ваши шведов порвали? Вот это команда в Беларуси, не то что наши... Уважаю». И такая гордость меня взяла! Три года уже прошло, с ума сойти...
Смешно получилось. Мы вошли с Владимиром Копатем в кафе, я растерянно оглянулась по сторонам и, придав своему голосу максимум наивности, спросила: «А вот интересно, здесь сало подают? Копченое сало...» Копать забавно сдвинул брови и с видом знатока вполне убедительно произнес: «Сало? Подают. Здесь все подают, это хорошее кафе». Непробиваемый человек, его даже нисколько мой вопрос не удивил: сало так сало, кто ж его не любит? Потом только сообразил, разулыбался...
— Предупреждаю: в хоккее я абсолютный «чайник». Но после победы над шведами испытала просто дикий восторг.
— Да, мне рассказывали, что здесь у нас творилось. Люди ночью вышли праздновать успех на улицу, что для Беларуси случай экстраординарный. Приятно было осознавать, что подарили народу праздник. Хотя нашу команду тогда никто всерьез не воспринимал. Тренер говорил, что собрались одни «старички», «пенсионеры», которым давно пора заканчивать, а мы, сумасшедшие, все никак не уймемся.
— Представляю, какой шквал звонков с поздравлениями на тебя обрушился, когда после матча ты включил телефон...
— Никто не звонил. Просто потому, что не могли. У нас не работали телефоны в Солт–Лейк–Сити. Вот когда в Минск приехали, тут — да, началось. В первые три дня пребывания дома успел раздать столько интервью, сколько за всю жизнь не давал. А потом все так же резко оборвалось, как будто и не было ничего вовсе. Как будто приснилось. За три года, что минуло со дня тех событий, никто не вспомнил, что 20 февраля 2002 года Беларусь сенсационно обыграла шведов, одержав самую великую победу в своей истории. Вот «СБ» в твоем лице первая, кто обратился ко мне за комментариями.
— Мы всегда и во всем первые, если ты не знал. Как думаешь, почему для решающего броска судьба тогда выбрала именно тебя? Ты что, особенный?
— Наверное, заслужил. Вот так вот я, нескромно...
— Чем заслужил?
— Трудолюбием.
— А ты в судьбу веришь вообще?
— После того гола поверил. И в чудеса заодно. Но они, к сожалению, случаются один раз в сто лет.
— Выходит, больше не будет?
— У меня — нет. А у сборной...
Володя задумался. Есть над чем. Честно сказать, у меня какое–то двойственное чувство от разговора осталось. Как–то так получилось, что с хоккеистами до этого тесно общаться не приходилось. Знакома с Русланом Салеем, Костей Кольцовым, но так, что называется шапочно, на уровне «привет — пока». Я растение тепличное и на хоккей меня вытащить практически невозможно. И вообще, бытует мнение, что хоккеисты народ неаккуратный. Когда–то они переодевались за стенкой моей студии в здании крытой ледовой площадки Дворца спорта. Ужас! Шум, гвалт, хохот, что там творилось — мама дорогая! А потом такая грязища оставалась... Вот поросята, ну как так можно? Хотя приходилось слышать, что ребята они веселые. Впрочем, мои мысли куда–то не в ту сторону ушли. Отвлеклась, извините...
— А чувства, обуревавшие тебя в тот исторический момент, помнишь?
— Наверное, чувство какого–то большого сделанного дела. Сразу мы и не осмыслили, что произошло. Только потом вдруг дошло: ё–моё, это же полуфинал Олимпийских игр! Мы в четверке лучших команд планеты! И мыслишка такая закралась: а может, и на финал замахнуться, выиграть главный старт четырехлетия...
Мне кажется, он все время... нет — иногда, когда на него накатывало, вот тогда Владимир Копать пытался меня разыграть. Несерьезно так относился к даме с диктофоном. Особенно когда мы перешли к разговору о насущных хоккейных делах. Он мне говорит: «Все, знаешь, гадают: почему у «Юности» спад такой пошел? Физически подсели или эмоциональный срыв? А все ведь гораздо проще. Нам общения не хватает. Простого человеческого общения». И в глаза мне смотрит...
«Мальчик, ты романтик?» — спрашиваю, а он сразу бьет не в бровь, а в глаз: «В какой степени?» Вопросом на вопрос. Володя, какая может быть степень в таком деле, как романтика? Это же не математика. Тут или — или, нельзя быть немножко беременным. Говорит, был романтиком. Приглядываюсь повнимательнее. Да, вполне возможно, что был. «Жизнь — сложная штука и романтикам в ней слишком тяжело», — выдал Вова философскую мысль. А мне вот кажется, наоборот — тяжело не быть романтиком и попробуйте меня переубедить. Володя обещал над этим подумать. Так и сказал: «Надо над этим подумать...» Нет, точно он меня разыгрывал. Ну да ничего, Вова, я тебя тоже разок к борту припечатаю, так сказать, силовой приемчик проведу...
— Шведы сильно тебя после игры донимали?
— Порядочно. И после матча журналисты с расспросами приставали, а потом еще телевизионщики в Минск приезжали — фильм обо мне снимали, для журнала фотографировали.
— Самый популярный вопрос, который они тебе задавали?
— Спрашивали, как та шайба изменила мою жизнь. Какие положительные сдвиги произошли, не пригласили ли в НХЛ...
— А ты им?
— Я им нет, говорю, в НХЛ меня никто не пригласил. А жизнь? Ну как она изменится?
— А голова от славы не закружилась?
— Нет. Все прекрасно понимали, что это был миг удачи. Чтобы голова закружилась, нужно было шайб 10 таких на Олимпиаде забросить.
— Неужели даже шведские клубы после той победы не предлагали тебе хорошие контракты?
— Предлагали. Многомиллионные и чертовски выгодные. Я было уже даже чемодан собрал, да такая штука приключилась... В общем, шведский МИД не открыл мне визу, запретив раз и навсегда въезжать в их страну. Обиделись очень...
— Не может быть...
— Это ребята в команде так прикалывались. А на самом деле — нет, никаких предложений не поступало. Единственное — спустя полгода в шведском посольстве был какой–то званый ужин, на который я получил персональное приглашение.
— Ну и как там?
— А я не пошел. Времени не было.
— А вы с Томи Сало после того гола общались?
— Нет. Хотя я его встретил после игры. Мы вместе на допинг–контроле были.
— Вот это да! И? Как он, что он?
— Да никак. Я зашел, а он быстренько ретировался, не глядя мне в глаза. Понятно, в подавленном состоянии человек. Он на турнире считался одним из лучших вратарей, а тут такое недоразумение.
— Ну так и подошел бы, утешил, по плечу похлопал...
— У меня английский вообще–то не очень. Да и что бы я ему сказал? Тем более мне показалось, что он не слишком расположен к беседе.
— А поклонниц у тебя после этого прибавилось?
— Женя, я женатый человек, у меня двое детей.
— Что ж ты раньше не сказал–то? А я тут сижу, понимаешь, глазки ему строю... Бессовестный, наобещал честной девушке, вот все вы такие! Шучу, шучу... Твои сильно за тебя переживали?
— Говорят, так кричали, что аж голос сорвали.
— А супруга матчи первенства страны посещает?
— Времени сейчас нет, маленький ребенок у нас. За ней, за Марией Владимировной, уход нужен.
— Девочка? Ясно, хоккейное будущее не светит...
— Ей? Нет, конечно. Мы ее в школу гимнастики отдадим. Слышал я, есть у нас одна, очень хорошая. Как раз вот и с ее хозяйкой очень кстати познакомились. Как там, функционирует еще школа Евгении Павлиной?
— Так, отставить — у нас по плану хоккей! Вот скажи, ты в межсезонье сменил «Керамин» на «Юность», потому что там Захаров? Это специально чтобы в сборную попасть?
— Нет. Ты же видишь, я не попал в сборную. Ты просто не знаешь всех тонкостей.
Йеессс! Кажется, я его уколола, поддела. Надулся немножко, тон стал резче. Извини, Вова, но не могла же я оставить без внимания твои ироничные «надо над этим вопросом подумать», «простого человеческого общения не хватает»...
— Потому и спрашиваю, что не знаю.
— Я не сам ушел из «Керамина». Уже подписал контракт на следующий сезон, как вдруг мне позвонил генеральный менеджер и сообщил, что запрошенных мной условий они выполнить не могут.
— А как со сборной? Не обидно, что оказался за бортом?
— Значит, пришло время новых героев.
— Что–то не особенно они торопятся на смену, эти герои. А ты что же? Все, отыграл свое?
— Да вроде бы нет еще. Хотя, как говорят про нас, «ветеранов»: они еще хотят, но уже не могут.
— Или могут, но не хотят. Знаем мы вас, ветеранов: могу копать, могу не копать... Ты, кстати, КОпать или КопАть?
— КОпать. Даже деревня такая есть — Копати. Там все из наших...
Все из «ихних» там. Слышали? Вот это, должно быть, аховая деревенька! Срочно! Срочно надо выяснить, где она находится и всем хоккейным миром туда! Все в Копати! Насобирать пятерки две тамошних Копатей: кого с фермы выдернуть, кого с трактора снять, кого с поля вытянуть и — на площадку. Тогда, глядишь, перестанем Латвии проигрывать и барражировать из высшего дивизиона в первый и обратно. Решено: завтра же в Копати...
Евгения ПАВЛИНА.
