Первым в вагон заглянул крепкий мужчина с тяжелой сумкой на плече. Оказалось, «сеятель разумного и вечного». Его правая рука нырнула в сумку, а вынырнула с веером книг. Громко тенором, голосом поставленным, вполне пригодным для театральных подмостков, с нотками драматизма мужчина воскликнул, воздев полиграфическую продукцию над головой: «Новые захватывающие детективные романы авторов всемирно известных!»
Пассажиры подняли головы, а сидевшие к «сеятелю» спиной резко обернулись. Аннотации, которые продавец давал книгам, были краткими, емкими, хоть на обложку выноси. За криминальным чтивом пришел черед романов чисто женских, затем — детской литературы, потом появилась пища для ума, то есть сборники кроссвордов, сканвордов и чайнвордов...
Большинство книг были изданы в нынешнем году. Продавались по 20 — 30 тысяч рублей. Почти в два раза дешевле, чем в магазинах и даже на книжных развалах! Откуда и почему такая цена, у продавца никто не спрашивал. В нашем вагоне купили две книги и один тонкий сборник кроссвордов...
Как только электричка выехала за город, как только за окнами поплыли зеленые пейзажи, из той же двери, что и «сеятель», появился следующий коммивояжер–коробейник. И у него голос был вполне пригодный для театра, только баритон. И сумка была, только не с книгами, а с дарами земли — фруктами да корнеплодами. Выступление началось со взмаха руки, в которой сверкнул чудо–нож. Пассажиры узнали, что лезвие может принимать шесть положений, что изготовлено оно из суперстали, что заточка лазерная, никаких там наждачек и напильников не понадобится. Для пущей убедительности коробейник извлек из сумки крупную морковку и так же артистично, в несколько касаний, ее очистил. Потом построгал полкочана капусты. Публика взирала молча. Сменив положение лезвия, принялся за картофелину размером с кулак. Кожура закручивалась спиралью. «Видите, как легко, просто, а главное, как быстро!» — «А «глазки», милок, чем выковыривать?» — робко осведомилась старушка. Здесь возникло небольшое замешательство. Но затем последовала быстрая расправа над свеклой и прозвучала смехотворная цена — всего 15 тысяч рублей. Старушке даже дали подержать чудо–инструмент, но... Так ни одного ножа коробейник и не продал.
Тихо и незаметно вошел следующий товарищ. Ничего не говоря, он двигался по проходу, оставляя на сиденьях прямоугольные календарики. Они были на любой вкус. Религиозного содержания с изображениями великомучеников и соборов. Вполне светские с полуголыми и голыми красотками, блондинками, брюнетками. Совсем безобидные с кошечками, собачками и машинами... Так же молча, как карты в колоду, коммивояжер собрал свои открытки и покинул вагон.
Тишина не затянулась. Пассажиры даже не успели вникнуть в статьи утренних газет, купленных в киосках и извлеченных из почтовых ящиков, как створки дверей разошлись, являя самого колоритного персонажа. Он был высок, широк в плечах, черноволос и загорел. Но самое главное, на его груди висел, поблескивая перламутром клавиш, баян. Конферанс оказался коротким. «У каждого человека есть или была мама. Кто с этим поспорит? Так вот, давайте вспомним добрую старую и всеми любимую песню! — здесь баян вздохнул, вначале тихо, словно примериваясь, а потом на всю ширину пестрых мехов: «В мыслях я навещаю домик наш за рекой, как живешь ты, родная, сыну сердце раскрой...»
Грустно и проникновенно, заглядывая женщинам в лица, выводил певец, покачиваясь, как большое дерево. Под правым глазом у него темнел фиолетовый синяк, на левой щеке краснела свежая царапина.
«Я живу на границе, где полярная мгла, ветер в окна стучится, путь метель замела...»
Старушка, задавшая каверзный вопрос о выковыривании чудо–ножом картофельных «глазков», вздохнула и полезла в кошелек за денежкой.
«Улыбнись веселее, напиши мне ответ, ведь улыбкой твоею я на службе согрет...»
Тысяча упала в пакет, прикрепленный к брючному ремню. Певец медленно шел по вагону, собирая нещедрую дань. Я попросил фотографа, с которым ехал в командировку, его сфотографировать. Увидев камеру, певец осклабился, гыркнул на нас, но драться не полез.
Сколько же вот таких здоровых мужиков, молодых, наверняка умеющих что–то делать, слоняется по пригородным электричкам, боясь, что их словят, ссадят, оштрафуют... А может, и не боятся они. Может, спокойно дурят народ...
