Физики добились своего: о них вновь стали говорить с восхищением и неким страхом, представляя этих славных профессионалов не то чудаками, не то гениями. О коллайдере стали писать так много, что возникло чувство дежа–вю: мы как будто опять вернулись во времена Бора, Резерфорда, Капицы и Ландау, осталось вернуть на страницы газет и журналов подзабытый спор между физиками и лириками.
Еще на днях множились мрачные пророчества, все ждали чудес, потом с облегчением вздохнули: вроде обещали как минимум революцию, а получилась слабенькая, как говорил классик, «половинчатая» «земская» реформа. То, что все это лишь начало эксперимента, грозящего потрясти основы мироздания, как–то быстро забыли.
Запомнились репортажи после пробного пуска агрегата. Физики всего мира поздравляли друг друга, говорили о том, что будут переписаны все учебники, что будет такое!.. И они счастливо смеялись, многозначительно хлопая друг друга по спине.
Что ж, стремление человека проникнуть в ту область, которую бессмертный Иммануил Кант называл «вещью в себе», похвально и, пожалуй, объективно. Нельзя остановить пытливый человеческий ум в его стремлении познать до сих пор не познанное. И тут говорить и рассуждать не о чем.
Удивило другое. Все дружно пугали друг друга разного рода страшилками вроде того, что «рванет» или «не рванет» и в какого цвета дыру мы все провалимся. И в стороне осталось то, что мы можем назвать сугубо человеческим измерением эксперимента, — моральное измерение.
Чтобы быть более понятным, начну с аналогии. Граждане, церковь достаточно давно и упорно борются с таким явлением нашего общежития, как аборты. Не перечисляя всех аргументов, вспомним один: не ты являешься источником жизни и не тебе решать, прекращать эту жизнь или дать ей возможность развиваться. Это как известный вопрос, который Пилат с романе «Мастер и Маргарита» задавал Иешуа: «Что есть истина?» Истина стояла перед Пилатом, и прокуратор достаточно быстро сообразил это, надо отдать ему должное. То есть жизнь есть, она дана, а покушение на эту жизнь во всех формах есть потрясение основ. В этом же ряду, кстати, неприятие самоубийства как феномена: дай человечеству волю, уже бы, видимо, уничтожило само себя. Но это — отдельная тема.
Когда люди сосредоточивают огромные материальные, научные ресурсы для того, чтобы проникнуть в тайну мироздания, чтобы «заглянуть через край», чтобы ответить на те вопросы, которые составляют суть нашего существования, то возникает закономерный вопрос: а не перенапрягаемся ли мы?
Помню, студенты часто задавали вопрос на семинарах по философии: если человек произошел от обезьяны, то что мешает вновь осуществить глобальный эксперимент такого рода? То есть создать компактную резервацию, заселить ее смышлеными особями и понаблюдать, чем это все закончится. Представляете картинку? Сидит такой высоколобый энтузиаст перед экраном монитора, наблюдает аналог «Дома–2», наслаждается зрелищем пробуждения разума. Балдеет, словом. И попробуй ему что–нибудь скажи, тут же заговорит о «прогрессе», «гносеологическом оптимизме» и прочих высокоумных штучках. Заодно заклеймит ретроградов. А то, как он в глаза этим обезьянолюдям смотреть будет, он не думал?
Мне кажется, что при всей важности научных экспериментов такой глубины и масштаба, которые нам всем сегодня предложило мировое научное сообщество, важно четко осознавать моральный аспект проблемы. Другими словами, представляет ли научное сообщество тот предел знаний, движение до которого безопасно для всех ныне живущих и тех, кто придет нам на смену? Не «взорвет» ли революция в естествознании те принципы, на которых основано современное общество?
Могут возразить: революций было много, но принесли они только пользу. Да, но разве сравнишь мифическое яблоко, падающее на голову великому естествоиспытателю, и такое сосредоточение ресурсов в одном месте и в одно и то же время, какое нам предложили сегодня? Качество эксперимента принципиально изменилось, вот в чем суть.
Конечно, восторг первооткрывателя — это не сухое морализаторство записного скептика. На стороне первого — вера, даже уверенность, знание, желание объять необъятное, второй все больше пробавляется сомнением и апелляцией к авторитету. Очевидна проигрышная позиция тех, кто становится препятствием на пути всепобеждающей силы разума.
В ответ на это можно возразить следующее. Вот моральный кодекс человечества (говоря обобщенно). Разве никогда и никого не удивлял и не восхищал тот факт, что на протяжении вот уже двухтысячелетней истории человечества он фактически ни на йоту не изменился? Все меняется: физика, математика, география и геология, а вот моральный кодекс — неприступен. Возникает закономерное предположение: а не значит ли это, что есть некие основы существования, которые даны нам навсегда?
Кстати, вот еще интересный факт: логике, имею в виду формальной, силлогистической логике, мы учим студентов до сих пор «по Аристотелю». Она, эта логика, в своих принципиальных моментах столь же незыблема сегодня, как и тогда. Да, есть математическая логика, есть достижения польских и американских специалистов, но думаем мы в тех же формальных границах, как и тысячи лет тому назад. Если же мысль — существенный признак человека, то получается, что мы не изменились.
«Зачем эти проповеди?» — может задать вопрос скептик. Да не проповеди это, а понятное желание видеть в движении науки не «голые технологии», а человеческое измерение. А оно, это измерение, моральное по сути.
Возникает такое чувство, что мы подошли к некоему пределу, связанному с достижениями современной науки. Угроза атомного противостояния — лишь один из моментов этого «предела». Шум вокруг нынешних достижений физиков, которые, кстати, никто не оспаривает, необходимо уравновесить этической составляющей. Как это должно выглядеть на практике? Да как угодно — от общественной дискуссии до государственного контроля в приемлемых формах и виде. Иначе «дыра» превратится в пропасть. Да и есть ли здесь разница?
