Позвонил Веронике Шмелёвой и сообщил, что собираюсь навестить в деревне ее мать. Не хочет ли она что-либо ей передать, а заодно и рассказать, как легче туда добраться?
— Можете захватить меня у офиса сразу после работы? – спросила женщина.
— С удовольствием вас за-хвачу, — засмеялся я, сделав ударение на последнем слове.
Легко, как ветерок в этот свежий июньский вечер, влетела она в салон моей бээмвушки. Спросила:
— Когда вы едете?
— Завтра утром.
— Можете повозить меня сейчас по магазинам?
— Без проблем. Хоть до утра…
Похоже было, Вероника еще не определилась, как относиться и, соответственно, реагировать на мои малоинтеллигентные шутки. И потому просто их игнорировала.
Сам же пока еще смутно, но начинал догадываться, откуда у меня такая игривость. Она мне нравилась. Как женщина. Ощущал это почти физически. Внешне Ника напоминала женщину-манекен из рекламного ролика. Слегка обиженный носик, вызывающе припухлые губы и ярко-изумрудные глаза, обещавшие все понять и… ничего не простить. Такими их делал внимательный и одновременно равнодушный взгляд, которым молодая дама одаривала собеседника. Подумал: хорошо, что работа не позволит мне увлечься Вероникой основательно. Тут я всегда умел владеть собой, даже тогда, когда отношения уже имели вполне интимный характер. Вот и сейчас, на этом этапе своего расследования, никак не мог исключить ситуации, в которой Шмелёва-младшая оказалась бы причастной к гибели отца. Слишком многого насмотрелась в этой жизни…
В супермаркетах сейчас можно купить все. Я следовал за Вероникой с тележкой, не переставая любоваться ее фигурой. Разумеется, она не могла этого не ощущать, но и не торопилась осуждать. Ну что ж, пуганая ворона куста боится, решил я.
Часа через полтора я высадил Шмелёву у подъезда ее дома и пообещал не забыть выложить продукты на ночь в холодильник.
Встал рано и вместо зарядки трусцой пробежал к стоянке. На выезде из города заправил полный бак. Предстоял неблизкий путь на границу Могилевской и Гомельской областей. Там в стареньком родительском доме обосновалась сейчас жена покойного Шмелёва. Жила она там со своей младшей сестрой. Тоже по каким-то причинам покинувшей город. Так и жили там, по словам Ники, сестры отшельницами.
Ехал туда с любопытством. Вряд ли кто-то другой может помочь мне понять погибшего профессора так, как его супруга. Человек, с которым он прожил три с лишним десятка лет. А именно в личности Шмелёва Андрея Викторовича и следовало искать ниточку, которая поможет распутать это тупое и одновременно странно-загадочное преступление.
Прошло уже почти полтора года, как я с трудом унес ноги из российской столицы и расстался со всеми сомнительными прелестями работы в спецслужбах. И все же всякий раз, когда оказывался в дальней дороге за рулем автомобиля, нет-нет да и наплывали острые воспоминания.
…В тот раз мне предстояло встретиться в Таиланде с нашим агентом, работавшим в Австралии. Он должен был передать сведения о крупномасштабной сделке американцев с несколькими зарубежными авиакомпаниями и корпорациями, производящими подводные лодки. Речь шла о десятках новейших истребителей и приличном количестве подлодок. Информация позволяла расстроить эти сделки и самим россиянам выйти на этот рынок. Пикантность этой встречи с нашим агентом заключалась в том, что после провала он месяц назад был перевербован ЦРУ. Вторая же «пикантность» была в том, что он по ряду обстоятельств вынужден был говорить правду, а не дезу. Иначе бы уловка не сработала. Он не получил бы и свою дозу информации с нашей стороны. И тогда церэушники, готовившие Беркута ко встрече со мной, решили не рисковать. Он сообщит мне точную информацию, но за столиком облучит меня дозой специфического вещества. Через час, где-то в самолете, я вынужден буду прощаться с душой и телом.
Генерал Вельяминов, с которым мы обсуждали операцию, разумеется, предупредил меня об этом, но посоветовал заглянуть в секретную спецлабораторию, где появился целый ряд новинок на эту тему. Правда, сказал он, риск все равно остается.
…Мы сидели за крайним столиком открытого кафе почти в центре зоопарка. Сюда ходят, как правило, семьи с детьми, и потому чужака легко можно было вычислить. Мы потягивали колу и ели мороженое. Оба в светлых костюмах. Мило улыбались, болтая о пустяках. Но вот пошла информация, и я почувствовал, как в кармане заработал антидатчик. Мерзавец! Понимает ведь, что через час я превращусь в холодеющий труп… Накануне я выполнил все инструкции нашей лаборатории. С разбежкой в час принимал прописанный мне препарат. Он должен был защитить меня от облучения. А вдруг не сработает? Что ж, такая работа.
Беркут был внешне спокоен, но где-то в глубине глаз чувствовалась тревога. Возможно, впервые он убивал человека. И наверняка не знал, что подобное чувство испытываю и я. У меня еще была пара минут, чтобы решить, оставлять ли его в живых. Конкретной установки не было. Когда стало известно о его перевербовке, опасности для российского разведуправления он уже не представлял. С ним можно было играть в «перезвон колоколов». Мне самому предстояло решить: нужен ли такой человек не только спецслужбам. Это был моральный выбор. И видя, как хладнокровно он пошел на это убийство, глядя на меня с улыбкой, понял: надо пресечь цепочку смертей. Иначе он пойдет по такому пути и дальше.
Все просто. В пряжке моего ремня было вмонтировано специальное лазерное устройство. Мы встали, и, когда моя пряжка оказалась на уровне его живота, я легко и непринужденно повернул колечко. Мы мило расстались. Все произойдет в первом же ресторанчике, где Беркут решит поужинать, или дома у себя на небольшой вилле с бассейном за семейной трапезой. Сможет только наполнить желудок на одну треть… Заворот кишок. Мгновенный болевой шок, и никаких мук. И никаких следов. Пока это совершенно новое оружие.
Скорее всего, у Беркута остались какие-то сбережения. ЦРУ не оставит жену и двенадцатилетнего сына в нищете. Теперь это их люди. Сына вы-учат и отправят наверняка в Москву, к своим корням, работать против страны, которой изменил его отец. Смешное в этой истории то, что обо всем этом будут знать и наши спецслужбы и постараются его перевербовать. Старо как мир… А вот что не старо и уже не смешно для меня — то, что порой такие детки с годами очень хотят узнать, кто укокошил их отца… И это не так уж сложно. Скажем, тот же генерал Вельяминов еще будет доживать свой век на подмосковной даче. И тогда ты, Быстров, лет через десяток можешь ожидать к себе гостя, который подготовится к такой встрече не хуже, чем ты когда-то подготовился к встрече с его отцом.
Об этом я думал сейчас. А тогда прямехонько отправился в аэропорт. Выданные мне таблетки накануне моей встречи с Беркутом в Таиланде сработали, но на недельку меня все же положили в госпиталь. Чувствовал себя неважно.
Выслушав доклад, генерал Вельяминов поинтересовался:
— С Беркутом так надо было?
Я пожал плечами.
— Ладно, тебе видней, — и добавил: — начинал он неплохо. Ярко. Но вот как получилось… Такая работа.
Лезли в голову и другие воспоминания, но я отгонял их. Пора было сосредоточиться на предстоящей встрече с супругой Шмелёва.
Только раз уточнил дорогу, ведущую в деревню, и ближе к полудню остановился у дома со свежевыкрашенным забором. Старый клен рос прямо у калитки. Во дворе с метелкой в руках увидел немолодую, но, по всему видать, еще энергичную женщину. Представилась Тамарой Адамовной. Узнав, что я писатель из Москвы, немало удивилась:
— Вот так гость… Да вы посидите на скамеечке, а я Полину кликну. Она, видать, у соседки засиделась.
Осмотрелся. Вся эта часть деревеньки расположилась на высоком берегу Днепра. Но сама река протекала дальше, где-то в километре, и хорошо виден ее другой красный глиняный берег. А сюда, под самые дома, подходит рукав великой реки. Он будет, пожалуй, даже шире ее. Вот и видишь перед собой две ленты голубой воды. Между ними – обширный луг. На нем тоже четыре блюдца небольших озер. Красота – дивная! Ветерок доносит запах разнотравья с луга и смешивает его со свежестью воды. Коктейль редкостный! Сколько же безумно красивых, неповторимых уголков на нашей белорусской земле…
— Нравится?
Я слегка вздрогнул от неожиданно раздавшегося за спиной голоса. Сестры были похожи, разве что Полина Адамовна немного крупнее и с более мягкими чертами лица.
— Андрею здесь тоже хорошо дышалось, — продолжала она. – Бывало, сядет на эту скамейку под акациями, и домой не дозваться.
— Рыбачил, наверное…
— Не любил он этого. Говорил, что пустая трата времени, а его у человека и так мало. Да и редко удавалось сюда выбраться. С отцом моим к тому же не ладили… Да ладно… Обедать пора. Пойдемте.
Тамара уже разложила гостинцы.
— Ну и умница твоя Ника! – тараторила она. – Даже нашу с тобой любимую селедку не забыла купить.
Младшая сестра весело суетилась, накрывая стол. По глазам обеих чувствовалось, что «отшельницы» рады гостю и готовы оказать всяческое внимание.
После обеда мы с Полиной Адамовной пошли к реке и продолжили беседу. Ни одна деталь из ее рассказа о муже не могла быть для меня сейчас лишней. Только поняв суть характера погибшего профессора, я мог точно определить, как именно он действовал и реагировал на обстоятельства в последние дни и часы своей жизни.
— Меня никогда не смущала профессия Андрея, — заговорила Шмелёва. – Даже когда подруги подкалывали. Сама медик. Стоматолог. Карьера у него стала складываться только после тридцати, когда сделал первую удачную операцию по онкологии.
Полина Адамовна не доводила тему до конца и переходила на другую. Словно старалась не забыть сообщить что-то важное. Я не мешал такому ходу мыслей.
— Почему я уже второй год здесь, а не рядом с семьей? Андрей настоял. Врачи неожиданно поставили мне страшный диагноз: болезнь Альцгеймера. Чем это кончается, вы знаете. Мозг постепенно высыхает. Андрей бесился. Я не верила. Шмелёв вызвал сюда, в Минск, Карла Берлинберга. Светило в этой области. Пожалуй, на сегодня первый в мире. Он тщательно меня обследовал. И знаете что?
Я молча глядел на Шмелёву.
— Он не подтвердил диагноз! Но и не опроверг, — добавила она тихо. – Сказал, что наши врачи – умницы. Болезни, правда, как таковой нет, но симптомы проскальзывают. Избежать ее развития еще есть шанс. Надо вести такой образ жизни, чтобы не отягощать память всякого рода деталями, обязательствами. Здесь, в деревне, идеальное место. По словам профессора Берлинберга, так вполне можно дожить до глубокой старости. Только сейчас все это будет уже несправедливо…
— Что именно, Полина Адамовна?
— Смерть Андрея... Все, что у меня было и есть, — это от него. Он был человек сложный. Взрывной, импульсивный. Совсем не похожий на великого хирурга, каким, несомненно, был. Но я горжусь тем, что сумела сохранить семью, простить все обиды и измены. Вот только теперь уже не вижу никакого смысла в этой благостной жизни на природе… Был бы он жив — подсказал бы, что делать, как и зачем жить. Он мог одним словом, даже порой взглядом воодушевить человека на житейский подвиг. Пусть маленький… Без него и мне скучно.
— Когда вы общались в последний раз с ним перед той аварией?
— На Рождество…
— ?
— Да. Он привез нам подарки, переночевал и утром уехал. И почти три месяца мы не общались. Зачем? Нам все уже ясно, понятно. Мобильником я здесь себя тоже не отягощаю. Рекомендации Берлинберга. Да и зачем было мешать Шмелёву? У него там своя жизнь…
— Выходит, не знали о продаже бобруйского дома, о деньгах…
— Только на похоронах узнала. Да и то не все поняла…
— И все же, как думаете, что могло произойти?
— Простите, Марат Сергеевич, но у меня разболелась голова. Погуляйте сегодня сами. Рыбу поудите. Поужинаем. Ночевать будете у соседки, нашей свояченицы. А утром еще поговорим.
Все сказано было четким, твердым голосом. Мне оставалось только подчиниться.
На следующий день после завтрака мы с Полиной Адамовной расположились на скамейке в тени под большой акацией.
— Не бойтесь, пчелы вас не тронут, — и я впервые увидел, как улыбнулась эта женщина. – Продолжим?
Я кивнул.
— Был забавный случай… Шмелёв прооперировал супругу французского премьер-министра. Очень удачно. Ему перевели сюда на счет огромный гонорар. Но выяснилось, что по нашей системе налогов он оставался едва ли не должен государству. Этот случай пришлось даже на заседании правительства рассматривать.
— И как ваш муж реагировал?
— Его это позабавило. Он легко расставался с такими деньгами и только просил, чтобы эти налоги действительно попали по назначению — в детдома, хосписы… Да кто его слушал!
— Полина Адамовна, — начал я осторожно, — и все же была у него какая-то своя методика или даже тайна? В онкологии, тем более женской, чудес не бывает. А Шмелёв их творил раз за разом…
— Мистиком он, конечно, не был. И уж точно не шарлатаном. Несколько раз намекал на какое-то свое секретное открытие, но говорил, что пока не может его сформулировать. Так и не успел поделиться. Догадываюсь, что связано это с его руками. Они словно вытягивали на себя больные клетки. Он неторопливо, часами извлекал их из организма, а затем почему-то после операций очень долго держал в каком-то специальном растворе. Сослуживцы считали это обычным для таких людей чудачеством. Кто знает…
Как-то за столом в небольшой дискуссии на медицинские темы он бросил, не то в шутку, не то всерьез, примерно такую фразу: «Ангел никогда не торопится покинуть даже больную душу. И только если он улетел, уже ничем не поможешь человеку. Никакой операцией. Во всех других случаях надо просто залатать дыры…»
— Ну хорошо, вернемся к Рождеству, к той вашей последней встрече. Было ли в ней что-то особенное?
— Вряд ли. Впрочем… — Шмелёва долго молчала, затем продолжила: — Вообще-то, он был тщеславным человеком, и его угнетало то, что за границей перед ним благоговели, здесь – грызли. Коллеги, контролеры всех мастей. Но он действительно был патриотом и всегда говорил, что хотя всех их жалко, но спасать будет своих женщин. Правда, в тот зимний вечер мне показалось, что его все же добили какие-то невзгоды. Опять же не пойму: говорил в шутку либо серьезно. Хочу, сказал он, к лету написать серьезную книгу. Спросила, как она будет называться. И услышала: «Когда улетает ангел…». И как-то горько улыбнулся. Хотела его на прощание в щеку чмокнуть. Да он уж в машине сидел. Наверное, что-то предчувствовал…
Пора и мне было собираться в дорогу. Решил, что не стоит обманывать Полину Адамовну, и признался, что писатель я лишь отчасти, по заданию друга, а вообще-то, частный детектив. Видел, что Шмелёвой это было как-то все равно.
Сестры деловито начали собирать меня в путь. Бутерброды, кофе. Тепло поблагодарил обеих.
Деревенька с ее изумительным пейзажем осталась позади. Подумалось: Шмелёв был загадкой при жизни и оставил их немало после той аварии. Но ты, Быстров, умница и не лентяй, похвалил я себя. Разберешься…
(Продолжение в следующем субботнем номере)
