— Виктор Михайлович, легко ли быть дирижером?
— Дирижирование — дело темное. Непонятно, что это такое. Пианист играет на фортепиано, дворник подметает, композитор пишет музыку. А ты что делаешь? Примитивно говоря, отбиваешь такт. Но если серьезно относиться к профессии, то дирижер — это проводник. Он должен своей энергетикой, своим внутренним состоянием извлечь из музыкантов все наилучшее, что у них есть, и передать залу. С помощью нот впрыгнуть в вечность!
Как это сделать — практически невозможно описать. Это все равно что перейти черту между жизнью и смертью. Ведь мы всегда хотим узнать, что нас там ожидает. Оттуда идет сигнал композитору. Он его получает и передает исполнителю в виде нот. А дирижер прочитывает этот шифр и передает его дальше. Получается музыка.
— То есть музыка — это своего рода религия?
— Для вас есть жанры высокие и низкие?
— Да, опера на вершине всего. Это Джомолунгма. Дальше идет симфония, оратория и где–то внизу оперетта. Но что мы видим сейчас в оперном театре? На сцене масса разных приколов, которые отвлекают от музыки. А все потому, что мы потакаем зрителю. Надо думать о Боге, тогда за тобой и публика подтянется. Зритель приходит в театр ради особого, возвышенного внутреннего состояния. Он ищет пищу для души. И эту пищу мы должны ему дать.
— Что главное для дирижера?
— Талант и внутренняя убежденность. Именно колоссальная целеустремленность, убежденность и вера в себя отличают настоящего дирижера от простого отбивателя такта. Почему юность — прекрасное время? Потому что в юности ты ничего не боишься, идешь вперед с открытым забралом и получаешь огромное удовольствие от того, как ты живешь и что делаешь. А когда становишься старше, то начинаешь понимать: тут плохо, там недоглядел... Начинаешь побаиваться, что скажут другие. Если ты на кого–то оглядываешься и боишься ошибиться, у тебя нет смелости, чтобы совершить прорыв. Художник должен иметь право на ошибку, потому что, не набивая шишек, он не достигнет высоты. Мы не знаем, сколько мрамора и глины загубил Микеланджело. Потому что никто не в курсе, как должно быть. Метроном, темп — это все условности. Только сквозь призму твоего характера и восприятия можно о чем–то судить.
— Меня часто занимает вопрос: дирижер — профессия публичная?
— Нет. Как правило, это человек глубоко одинокий. Если ты экстраверт, постоянно общаешься с людьми, то очень тяжело расслышать голос вечности и все время оставаться на линии. Я иногда ненавижу телефон из–за того, что все время остаешься на поводке. Ты должен взлетать, а не можешь, потому что накрепко пристегнут. Творческий человек обязан дышать воздухом свободы. Если к нему сверху идет сигнал, он должен быть готов его принять! А если он занят какой–то ерундой, он ничего не услышит. Поэтому я прошу: не трогайте меня хотя бы с трех до семи, в последние часы перед спектаклем.
— Но дирижер ведь все время на людях! Он должен общаться, прежде всего с оркестром. Что происходит на репетиции? Как добиться, чтобы коллектив играл хорошо? Поощрять музыкантов, говорить им хорошие слова? Или наоборот? Какая тактика срабатывает?
— Невозможно иметь готовый рецепт. Репетиция с оркестром — это тот же спектакль, и невозможно предсказать, как будет развиваться ситуация. Любая мелочь может изменить ее ход. Вы только представьте: перед вами сидит 80 человек, закончивших консерваторию. И каждый из них представляет музыку по–своему. Где–то ему кажется слишком медленно, а где–то он не успевает за темпом и говорит: «Ну почему дирижер так странно это чувствует? Я бы сделал совершенно иначе!» К этому нужно быть морально готовым и уметь поддерживать в оркестре творческую дисциплину. Если у дирижера нет императива, чтобы подчинить оркестр своему пониманию, у него ничего не получится.
Иногда необходимо идти на провокацию: разозлить человека, вывести его из зоны комфорта, чтобы он показал максимум своих способностей. Если ты приходишь в расслабленный коллектив — ничего не получится. А добиться необходимо любой ценой, чтобы получилось. Ты должен качественно исполнить этот музыкальный материал. А главное — его одухотворить!
Вот почему настоящие дирижеры — почти всегда неудобные люди. Дирижер — это атлант, который держит небо. Он обязан плыть против течения. Есть очень много удобных дирижеров, которые прекрасно и вежливо общаются с коллективом, но никогда не достигают успеха.
— Но даже если происходят какие–то трения, люди всегда понимают!
— Конечно. Ты же на сканере все время, как рентген. Это не та профессия, чтобы закрыться в кабинете, где тебя не видят. Нет. Постоянно находишься под прицелом. Сто человек в оркестровой яме, сто человек на сцене, масса людей в зале... Ты очень уязвим. Любая ошибка может подставить тебя под удар. И ты инстинктивно начинаешь отбиваться, то есть закрываться от людей. Ведь ты не Господь Бог, а всего лишь человек, причем очень ранимый. Но этого делать нельзя! Нужно всегда оставаться открытым.
— Постановка спектакля, наверное, очень интересный и сложный процесс?
— Да, но самое интересное начинается потом. Режиссер сделал свое дело и ушел. А ты каждый раз выходишь к публике и наполняешь этот спектакль собственной плотью и кровью, чтобы взлететь! Подготовка начинается за неделю, и это очень волнующий процесс. Берешь домой партитуру и каждый раз находишь в ней что–то интересное, новое. Потом что–то черпаешь в общении с певцами, с концертмейстером, с оркестром... Нужно семь–восемь представлений, чтобы спектакль созрел. Три года он идет по нарастающей, а потом наступает усталость и спад. Поэтому следующие два года мы даем спектакль все реже и реже. Это как пашня — нужно, чтобы она отдыхала. Итого жизнь спектакля — пять лет.
— Именно поэтому в театре сейчас ставят рекордное количество спектаклей?
— Да, нужно замещать репертуар. И нужно, чтобы зритель не скучал. Я бы предпочел, чтобы у нас было много свежих, интересных названий. В этом смысле хорошо, что в следующем сезоне будет «Саломея».
— И напоследок: изменился ли театр к лучшему за эти десять лет?
— Да, конечно. Один международный конкурс вокалистов чего стоит! Плюс к этому масса фестивалей. На которые приглашаются целые театры. У нас появились приглашенные солисты, раньше в театре ничего подобного не было. А главное — удалось исправить ошибку двадцатилетней давности, когда театр разделили на оперу и балет. Нужно отдать должное нашему генеральному директору Владимиру Павловичу Гридюшко — именно он сумел объединить всех и восстановить целостность театра. Так что позитивных моментов очень много. А лучшее — я уверен — еще впереди!
juliaandr@gmail.com
