«Отдаю котят в добрые руки», — неслось по рынку.
Мальчик лет десяти повернулся к матери и сказал тихо, просяще: «Мам, ну давай возьмем котеночка. Я сам буду за ним смотреть и…» — «Ты же знаешь, Данила, — отвечала сыну молодая темноволосая женщина, — отец ни за что не согласится». Видимо, разговор на эту тему начинался у них далеко не в первый раз.
Ничего не ответив, Данила пошел вслед за матерью, стараясь обходить бездонные лужи между бесконечными базарными рядами. За несколько часов они обошли весь рынок, купили все, что было необходимо, продрогли от сырости и сильного ветра и уже направлялись к выходу.
«Отдаю котят…» — донеслось снова.
Данила повернулся к матери: «Мама, у меня послезавтра день рождения и…» — «Ну, хорошо, бери котенка, — раздраженно ответила сыну уставшая от рыночной суеты женщина, у которой, видимо, совсем не осталось сил на то, чтобы спорить, — но с отцом будешь сам разговаривать. Ты же прекрасно знаешь, как он на это смотрит. Если что, сам будешь своего кота к кому-нибудь из друзей пристраивать или пойдешь вместе с ним жить в подвал».
Мальчишка радостно подбежал к сутулой пожилой женщине, хозяйке котят.
«Что, милой, котеночка захотел? – ласково обратилась она к нему. – Тебе кого – кота или кошечку?» — «Кота», — ответил Данила. Он думал, что, возможно, на кота отец согласится легче, чем на кошку. «Ну, так выбирай, — продолжала женщина, — вот эти четверо, что покрупнее, — коты, а вон та мелочь в углу клетки – кошечка…»
Мальчик прижался носом к холодным прутьям клетки. Четверо крупных черно-белых котят весело играли, а маленькая черная кошечка, забившись в угол, смотрела испуганно и настороженно. Ему стало жаль ее, захотелось взять в руки и отогреть. Устоять было невозможно. «Я лучше кошку возьму», — сказал он хозяйке. Засунув руку в клетку, женщина поймала испуганно шарахнувшуюся от нее кошечку и протянула Даниле. Тот осторожно взял черный пушистый комочек.
Подходя к дому, Данила замедлил шаг. Разговора с отцом он слегка побаивался. Именно потому и начал с порога: «Папа, мы тут котенка взяли. Мама мне разрешила… И у меня скоро день рождения…» Отец Данилы, высокий мужчина с худощавым лицом и темными глазами, резко ответил: «Ну так и неси своего блохастика туда, откуда принес. Я же миллион раз говорил: никакого кота в этом доме не будет. Никогда». — «А это не кот, — не сдавался Данила, — а кошка. У тебя в детстве кошка была, — выдвинул он свой последний аргумент, — а мне не разрешаешь». Он раньше никогда не решался привести этот довод в качестве аргумента, когда в ответ на его настойчивые просьбы завести котенка отец говорил: «Никаких котов. И точка».
О том, что у отца в детстве была какая-то особенная кошка, Данила знал давно. В зале в темной деревянной рамке висела огромная фотография: отец (на снимке ему было лет восемь-девять), широко улыбаясь, прижимал к себе большую черную кошку. Но никаких деталей этой истории мальчик не знал, отец никогда ему ничего не рассказывал – говорил, мол, мал еще, не поймешь. А сам очень часто подходил к старому черно-белому снимку и подолгу его рассматривал.
В комнате повисла долгая пауза. Данила испугался. Он ждал взрыва, но его не последовало.
«То была совершенно особая кошка, — тихо сказал отец. – Да выпусти ты котенка, пусть пока побегает, — кивнул он в сторону кошки, которую Данила все еще не выпускал из рук. — Потом решим… а ты садись, сын, расскажу я тебе о Кити». Данила осторожно опустил котенка на пол и, сняв наконец обувь, сел на кухне на ближайшую табуретку. В семье было так заведено: все важные разговоры велись именно здесь. А мальчик понимал, что сейчас услышит нечто очень важное. «Ишь ты, черная, — сказал отец Данилы, разглядывая кошку. – А «носочка» на лапке нет. Конечно, нет. Откуда же ему взяться?..» Он подошел к стоящему в углу холодильнику, вынул оттуда пакет молока, отлил немного в кастрюлю и поставил на огонь подогреть.
Данила молчал. Пока что все шло даже лучше, чем он предполагал. Отец снял с огня чуть теплое молоко и налил его в маленькую тарелочку. Затем подтолкнул котенка поближе к ней. Не сразу, но все же котенок понял, что к чему, и начал пить молоко — торопливо, жадно, захлебываясь. «Голодная», — тихо сказал отец Данилы.
Присев рядом с сыном, он несколько минут молчал, как бы собираясь с мыслями.
«Кошка эта, Кити, сын, не совсем моя, — тихим голосом начал рассказывать отец. – Она моего отца, твоего, Данила, деда. Ты знаешь, Данила, что твой дед отсидел пять лет в лагерях «за антисоветчину». И это было еще по-божески – других сажали лет на пятнадцать. Так вот, именно там Кити у него и появилась. В самом начале третьего года отсидки. Это загадка, как и откуда поздней осенью мог появиться в лагере маленький черный котенок с белым «носочком» на правой передней лапке. Дед твой его подобрал. Котенок оказался кошечкой. В тех страшных условиях в людях обострялась потребность любить. Хоть кого-нибудь. Хоть маленького черного комочка. Надзиратели разрешили оставить кошку – видимо, и среди них были люди. Дед назвал кошку Кити». — «А почему?» — тихо спросил Данила. «Да без какой-либо особой причины, как он сам говорил, — тихо отвечал отец. – Просто красивое сочетание звуков».
Мать вошла в комнату и тоже подсела к столу. Данила подумал, что эту историю она, видимо, уже слышала, но была не прочь послушать еще раз.
«Мой отец вместе с другими заключенными валил лес в сибирской тайге. Это был адский труд. Кити ежедневно встречала его на выходе из барака, она всегда точно знала время его возвращения. Через два года котенок превратился в кошку-красавицу. Кити нашла где-то себе «жениха», и поздней осенью у нее должны были появиться котята. Часть заключенных, и твоего деда в их числе, решено было перевести в другой лагерь. За пятьдесят километров. Своим ходом. По осеннему бездорожью. Кити, конечно же, отец взял с собой. Всю дорогу он нес ее на руках – кошка вот-вот должна была окотиться.
На новом месте их поселили в сырых, промозглых бараках. Котята Кити, к огромному огорчению деда, родились мертвыми. Да и сама кошка после окота тяжело заболела. Она почти умирала, лежала не поднимаясь и отказывалась есть, но неотрывно следила глазами за хозяином, когда тот был рядом.
Через три месяца, в конце зимы, в самый разгар болезни Кити, заключенных снова решено было перевести в другой лагерь, за сорок километров от этого. Опять же своим ходом.
Отец понимал: кошке не пережить дорогу. Он вообще не надеялся, что она выживет. И поэтому попросил одного из надзирателей, из тех, кто был почеловечнее, присмотреть за Кити до ее смерти. Тот согласился.
На новом месте твоему деду осталось отсидеть всего полгода. Все это время он очень тосковал по кошке, о судьбе которой ничего не знал. Освободившись в конце лета, дед первым делом поехал в тот лагерь, где оставил Кити. Ни на что не надеясь. Нашел надзирателя. Тот рассказал ему, что кошка выжила (говорят, у котов семь жизней), но за месяц до его приезда исчезла неизвестно куда. Возможно, ушла в тайгу и потерялась.
Погоревав, дед уехал ни с чем. Приехал сюда, в этот город. Устроился на работу – куда взяли. Нужно было по кусочкам собирать разбитую жизнь. Нашел женщину, которая не испугалась его прошлого и не побоялась выйти за него замуж. Через год появился я. Так пролетело четыре года.
Сырым осенним вечером отец вышел в магазин. У дома в спускающихся сумерках с криком «Мяу!» под ноги к нему бросилось что-то черное и страшно худое. «Кити?» — автоматически произнес отец…
…Прыжок с земли прямо на грудь. Кошка вцепилась всеми четырьмя лапами в куртку отца, прижалась к нему и затихла. Кити!.. Взъерошенная. Страшно худая. Грязная. Но живая. Несомненно, она». — «Но где же она была эти четыре года? — тихо спросил Данила. – Как прошла столько километров? Как нашла деда в городе, где она никогда не была? Как нашла нужный дом?» — «Это, несомненно, была Кити, сын, — ответил отец Данилы. – У нее был белый «носочек» на правой передней лапе. Кроме того, была еще одна особая примета: когда Кити была совсем котенком, один из заключенных – всяких там выродков хватало – сломал ей хвост. Отца в то время в бараке не было. И хоть хвост и сросся, но он на всю жизнь остался кривым. А на изверга того, отец рассказывал, через неделю упало дерево при валке леса. Так что есть Бог на свете… На остальные твои вопросы ответить сложнее… Знаешь, в Древнем Египте кошек считали священными и обожествляли. Видимо, не случайно. А еще есть мнение, что кошки только наполовину принадлежат этому миру, а наполовину – астральному…
Так вот, после своего возвращения Кити прожила у нас семь лет. Еду никогда не выпрашивала. Когда мы садились завтракать, обедать или ужинать, кошка входила на кухню и усаживалась у стола, говоря всем своим видом: «Я – член семьи. Так что уважьте».
Однажды – мне было тогда лет восемь – у меня сильно заболело горло. Даже дышать было тяжело, а глотать я вообще не мог. Дело было за три дня до Нового года. Поднялась высокая температура, пришлось лечь в постель. Было совсем не до праздника. И тут появилась Кити. Она прыгнула на постель и улеглась прямо на мое больное горло. Дышать стало так тяжело, что я хотел было прогнать любимицу, но отец не позволил. И хотя кошке было очень неудобно лежать, она не отходила от меня весь вечер и всю ночь. На следующее утро мне стало уже намного лучше, а к Новому году я вообще забыл о том, что у меня болело горло. И снимок, что висит на стене, сделан в ту новогоднюю ночь, после того, как Кити меня вылечила.
О Кити, конечно, знали друзья отца, а от них узнавали друзья и знакомые друзей. Вот и стали приносить к нам «женихов» в надежде получить котенка от Кити. Однажды принесли даже какого-то кота-чемпиона с длиннющей шерстью, такого ярко-рыжего окраса, что слепило глаза. Кити всех привечала, но котят, к огромному нашему сожалению, у нее не было ни разу…
Кити умерла, когда мне было девять. Кошка, видимо, чувствовала, что умирает, и очень ластилась ко всем, прощалась. Она никогда ни разу не выходила из дома за все семь лет, что прожила у нас, а умирать ушла в лес, что за дорогой. Выскользнула из дома так, что никто и не заметил.
Отец сразу все понял, заперся на кухне и выкурил семь сигарет сразу. Мама плакала навзрыд, я тоже. А через два дня к отцу пришел сосед и сказал, что видел мертвую Кити в лесу. Мы взяли лопату и пошли в лес. Я не смог подойти и ждал поодаль. Отец закопал Кити под той же сосной, под которой она и умерла. Он говорил, что кошка лежала, свернувшись в клубочек, будто спала.
Отец умер через восемь лет после смерти Кити. Он и слышать не хотел о том, чтобы взять в дом какую-нибудь другую кошку. Он говорил, что такой, как Кити, все равно никогда не будет».
Отец замолчал. Данила тоже сидел молча и, очевидно, пытался осмыслить услышанное.
Маленький черный комочек тем временем осторожно обнюхивал кухню. «Ну так что, сын, будем делать с этим твоим блохастым сокровищем?» — спросил наконец отец. — «Пап, ну неужели ты скажешь, что мы ее на улицу выбросим? — вопросом на вопрос ответил Данила и продолжил: — Давай назовем ее Кити, в память о той, первой…» — «Нет, сын, твой дед был прав: такой, как Кити, больше не будет никогда, — ответил отец. — Назовем мы ее Катей. Имя созвучное, но все же другое. И пусть она будет для тебя хотя бы наполовину тем, кем была Кити для твоего деда», — тихо добавил он. А мать, не говоря ни слова, кивнула.
