— Я впервые согласился войти в какое-либо фестивальное жюри и быть председателем. Десяток лет являлся генеральным директором Московского международного кинофестиваля. 16 лет проводил фестивали российского кино в Париже, Берлине, Нью-Йорке. У меня даже есть награда от мэрии Нью-Йорка за вклад в культуру этого города. Так что за плечами большой опыт. Но я всегда отказывался от участия в жюри, потому что знаю, насколько это муторная и выматывающая работа.
Сейчас много дел в связи с выходом в прокат моей картины «Летчик». Были сомнения, ехать или нет, но, видя очередную шизофреническую ситуацию со стороны коллективного Запада в отношении Беларуси, решил приехать.С интересом посмотрел конкурсную программу. Убедился, что тенденции в авторском кино не меняются, у них зачастую один киноязык самовыражения и, увы, очень много жульничества и спекуляций на эту тему. У Канта, по-моему: «Один смотрит в лужу и видит грязь, а второй смотрит в ту же лужу и видит отражающиеся звезды». Так же и с артхаусом. И это проблема не только нашего, а почти всех фестивалей мира.
— Ваш фильм «Летчик» уже приобретен американским дистрибьютером для показа в Северной Америке…
— Не только в Америке, фильм покажут в Канаде, Англии, Германии, Сербии, странах Балтии, Китае, Южной Корее и других странах. В The Hollywood Reporter, самом известном американском издании о кино, уже вышла статья о нашей картине. Изначально у нас не было задачи захватить международный рынок. Просто наш дистрибьютер «Централ Партнершип» развивает свою деятельность на международных рынках, предлагая им российский контент. «Летчик» — это картина прежде всего для России, Беларуси (кстати, в вашей стране премьера состоялась даже раньше российской) и Украины, когда там пройдет смута и победят наши. Это для людей, которые помнят и чувствуют боль той войны, которую испытали наши предки. Конечно, такой международный прокат — это для меня лестно. Это такая большая внутренняя поддержка. Потому что, когда ты снимаешь кино, наступает момент, когда уже не понимаешь, нужно ли это кому-то, кроме тебя. Этот страх, постоянная рефлексия, всегдашние сомнения. Ты живешь просто в аду. Иногда наступают даже моменты отчаяния.
— Можно сказать, что военно-патриотическое кино сегодня в тренде и время гламурных комедий прошло?
— Нет, так нельзя сказать. Во-первых, я не люблю таких ярлыков, как «военно-патриотическое кино». Это журналистский штамп, который не стоит произносить. Ты снимаешь кино о Великой Отечественной войне, а каким может быть это кино? Взглядом со стороны генерала Власова или Бандеры? Это кино про людей, и, если нет судьбы и сопереживания за героя, какие бы батальные сцены ни присутствовали, эмоционального отклика не получится. Про что бы вы ни снимали, нужно, чтобы в центре истории был человек, — и это не штамп, это проверено много раз. Да, некоторые картины у нас выпускаются к юбилею Великой Победы под гордым названием «патриотического кино», но они наносят больше вреда внедрению патриотизма в головы молодежи.
Снимать о войне надо без лишней помпы и лозунгов. Что такое любовь к Родине? Это не абстрактное чувство, это всегда что-то конкретное: твой дом, твоя семья, твоя женщина, твои дети. Если твой единственный побудительный мотив: «Давайте снимем кино к юбилею битвы под Москвой», — это закончится пшиком.
Кадры из фильма «Летчик».— Иногда новое российское военное кино критикуют за отсутствие художественной правды и достоверности, какая была, скажем, у Сергея Бондарчука в «Судьбе человека»...
— Достичь степени правды Бондарчука сегодня невозможно, потому что Сергей Федорович, как и Григорий Чухрай, и многие другие наши режиссеры, был фронтовиком и видел войну своими глазами. Но это поколение ушло от нас. Тогда давайте больше не снимать о войне! Но у меня отношение к ней заложено с детства. У меня дед погиб на войне. Мы все искусство, всю информацию о Великой Отечественной впитывали как губки. Эта тема для меня — та красная черта, та граница, за которую я никому не дам переходить. Хотя я человек достаточно свободных мыслей.
Если кто-то начинает при мне всерьез обсуждать, надо ли было сдавать Ленинград и так далее, он перестает существовать.Во-вторых, сейчас изменилось все — киноязык, средства подачи информации, монтажный ритм, появились компьютерные возможности. В «Летчике», условно говоря, два вектора развития: первый — российский «Перл Харбор», где, конечно, много нарисовано на компьютере, и второй — реалистичная аутентичная драма, где мы пытались быть достоверны. У нас даже все немцы в картине — настоящие, из Германии, не фашисты, а прекрасные молодые ребята. Это не погоня за правдой, это следование правде. Когда-то я посмотрел фильм Иньярриту «Выживший» и, следя за мытарствами героя Леонардо Ди Каприо, понял, что это очень похоже на историю нашего летчика Алексея Маресьева, который был сбит и остался один в зимнем лесу. Стал интересоваться этой темой, выяснил, что таких летчиков за всю историю Великой Отечественной войны было девять человек. Маресьев — не один. Просто про него написал Борис Полевой, а Александр Столпер снял фильм. Таким образом, наш герой Николай Комлев — собирательный образ такого летчика.
— Рассматриваете сегодня варианты какого-либо совместного проекта с киностудией «Беларусьфильм»?
— В эти дни мы встречались с руководством студии, чтобы поговорить и осмотреться. Мы же не начинаем с белого листа. Выходила «Брестская крепость» Александра Котта, Валерий Тодоровский много снимал в Беларуси. При таком мощном внешнем давлении нам нужно объединяться. Но в кино это не может происходить формально, иначе это все пустая болтовня. Нужен конкретный кинопроект, изначально хороший литературный материал, иначе киностудия и дорогостоящая аппаратура никому не нужны. У меня в разработке есть идея, для реализации которой можно собрать кинематографистов нескольких стран.
pepel@sb.by
