Никогда весна не бывает похожей одна на другую. И лето не повторяется один к одному. По прогнозам специалистов, число природных аномалий с каждым годом будет только возрастать. Но, очевидно, в ОАО «Городея» Несвижского района знают, что можно противопоставить сюрпризам климата. Сужу по тому, как руководителем хозяйства Николаем Александровичем Соловьем было произнесено: «Будем с хлебом!»
Председатель познакомил меня с комбайнером Михаилом Муравьевым. И, круто развернув «Ниву», умчался по своим делам. Над пшеничным полем, где трудились семь комбайнов, витал бесподобный запах хлеба. Наверное, не найти такого человека, у которого не дрогнет что–то в душе при виде жатвы. «Я не буду, Миша, сильно отвлекать тебя от работы. Проеду пару кругов и немного поспрашиваю, что да как», — тороплюсь объяснить комбайнеру свои намерения. «Спрашивайте, сколько надо», — слышу в ответ. И по–детски трогательная улыбка осветила лицо парня, которому явно чуть больше тридцати. От Михаила веяло надеждой, спокойной силой. И абсолютной бесхитростностью. Подхватив мою сумку, он буквально взлетел по крутой лестнице в кабину. Следом за ним поднялся и я. Помощнику Диме Гурину, уступившему мне свое место, пришлось довольствоваться металлической площадкой.
Взревел двигатель, и комбайн плавно поплыл по полю. Послушно наклонялись под мотовилом стебли пшеницы. Чисто срезанные, они подхватываются шнеком и по наклонному транспортеру подаются в молотильный аппарат. Металлический голос компьютера сообщает, какие обороты у барабана. Из бункерного окна видно, как он на глазах заполняется зерном. Обзор из кабины — что надо. Поле видно аж до самого горизонта. Работает кондиционер, и грохот двигателя приглушен основательно. Руки комбайнера спокойно лежат на штурвале. Джойстик с кнопками. Рычаг переключения скоростей. Педали сцепления, газа и тормоза. И кажется, что все движется само собой. Как автопилотом...
— Вы смотрите и, наверное, думаете: как все просто. Следи за жаткой да поворачивай штурвал. А со всем остальным справится компьютер, — Михаил будто угадал, о чем я думаю. И опять его лицо осветилось доброй улыбкой. — Во мне сидит свой компьютер. Я не просто представляю, а вижу все, что происходит в работающем комбайне. Чувствую все процессы. Знаю, когда надо увеличить обороты барабана, «усилить ветер». Предвижу, что может случиться, если где–то произойдет сбой и все пойдет не так. Комбайн, конечно, не космический корабль, но механизм очень непростой. И знать его комбайнеру надо так же досконально и доподлинно, как врачу организм человека. Комбайн — это... как наркотик. Попробуешь раз (разумеется, фигурально), а потом захочется еще и еще. С ним просто так не расстанешься...
Компьютер издал сигналы, чем–то напоминающие отдаленные звуки сирены скорой помощи. «Бункер заполнен на 70 процентов, — пояснил Михаил. — Как раз дотянем до конца поля». Комбайн замер и к нему тотчас подъехал МАЗ. Не ручеек, а золотистая река хлынула в кузов автомобиля. И глядя на этот хлебный водопад, Михаил произнес:
— Иногда мне кажется, что вот ради этих мгновений я и живу на свете. Что это главное дело моей жизни...
И снова комбайн плывет по полю. И так же послушно клонятся над мотовилом стебли пшеницы.
— На «Полесье» это уже мой шестой сезон, — продолжает свой рассказ Михаил. — Начинал с того, что многое в комбайне я переделал для удобства или целесообразности. Нельзя одновременно следить за жаткой и нажимать нужные кнопки. Поставил другой джойстик, подкорректировал электронику — теперь все под рукой. Бункер вмещал всего 6 тонн зерна. Высыплешь в кузов МАЗа — из–за бортов намолота не видно. Нарастил бункер — вместительность увеличилась. Совсем другое дело!
А всего за комбайнерские лета (нынешний сезон — седьмой по счету) я намолотил 12 тысяч тонн зерна. Представьте себе грузовой состав, в котором 200 вагонов! Его протяженность — несколько километров. Вот это и есть километры моего хлеба.
Честно говоря, такой монолог я не ожидал услышать от моего героя. Ведь все внимание Михаила приковано к жатке. Он весь в напряжении. Весь в слуху. Работа жадно поглощает комбайнера целиком, не оставляя ему времени на размышления и образные выражения. Но все было именно так. Слушая Михаила, я невольно открывал для себя сильного, неравнодушного, искреннего человека, которому до всего есть дело. О таких людях, как Миша, обычно говорят, что они ненасытны в работе, неудержимы в стремлении сделать больше и лучше. Этой счастливой неудержимостью, как известно, обладают сильные личности. А коль зашел разговор о счастье, не могу не сказать, как понимает его Михаил Муравьев. Так вот, счастье для него — быть профессионалом. Иметь хорошую, полноценную семью. И чтобы жить в окружении красоты, которой можно любоваться. Вот почему Михаил любит быть с полем один на один. Красота — не театр, где нужен полный зал зрителей. Для того чтобы она лечила и очищала душу от всякой накипи, надо перед ее лицом бывать не в толпе, а в одиночестве.
А между тем поле убрали, и комбайны один за другим потянулись к полевой дороге, где были оставлены тележки для перевозки жаток. Каждая тележка подогнана к размеру жатки. Подъехал, приподнял жатку, опустил на тележку, отсоединил, что необходимо, подцепил к комбайну — и вперед. Но с этим «вперед» как–то получалось не очень. Жатка «Лексиона», на котором уже какое лето подряд неизменно лидирует Георгий Лихута, мгновенно оказалась на тележке. «Лексион» вырулил на дорогу, а вскоре и след его простыл.
— Вот видите, где мы теряем драгоценные минуты! — с досадой воскликнул Михаил. — Георгий Михайлович уже жнет и молотит, а мы все никак с места не тронемся. А причина в том, что конструкторы «Полесья» не все додумали как следует. Вот и приходится тележку цеплять вслепую. А под комбайном мой помощник. Не дай бог что...
Наконец тележку подцепили и вслед за другими комбайнами мы тихо пылим к ячменному полю. Михаил, вконец раздосадованный потерей времени, неожиданно обратился ко мне:
— Вот объясните мне, почему так получается: если техника делается на экспорт, то все в ней по высшему классу — и форма, и содержание? А если для себя, то лишь бы с глаз долой. Мой друг получил «Беларус» из забракованной экспортной партии. Три года не прикасался к двигателю. Только заправлялся топливом да смазывал кое–где. Значит, может быть у нас настоящее качество! Я же с новым трактором намучился так, что дальше некуда. То одно полетит, то другое. Ладно бы по мелочам, так ведь все основательное, серьезное. В конце концов пришлось заменить двигатель. И это в тракторе, который не отпахал и года. Когда–то при советской власти мировым брендом великой страны было: космос, московский Большой театр и трактор «Беларус». А теперь... Так почему же для дяди из–за рубежа производители техники готовы в доску разбиться, лишь бы им угодить и продать свои изделия. А своим — любое сойдет. Возьмут, что дадим. Куда, мол, они денутся... А если бы такой логики придерживались сельчане? Кондиционное зерно загнали бы за рубеж и заработали валюту, а своим потребителям предложили бы... фураж. Скушаете, мол, и это. Куда денетесь... Дикость. Такое и в голову никому не придет, скажете вы. И будете тысячу раз правы. Потому что хлеб не делится для своих и чужих. Он, как Родина, один для всех...
Мне все больше по душе этот парень. И слова его — не пустое критиканство, а скорее всего то, что Герцен называл колоколом боли...
Агроном, проверявший в валках качество обмолота, велел Муравьеву сделать поперечку. Чтобы пожарная машина могла заехать на середину поля. Михаил развернулся, и комбайн медленно стал взбираться в гору. Через метров 10 пришлось тормознуть. Комбайн слишком много заглотнул ячменя и не смог его переварить. За считаные минуты Михаил с помощником Димой прочистили механизм комбайна, и он продолжил свой путь. «Когда переходишь на другую культуру, без регулировки можно обойтись в редких случаях, — поясняет Миша. — Это как раз не тот случай»...
Идем дальше. Михаил заглянул в бункер:
— Этого мне еще не хватало! Ну все прям как назло, — возмущается он.
— А что случилось? — спрашиваю у Михаила. — Зерно идет чистое. Все очень хорошо.
— Когда все очень хорошо, то это уже плохо, — парирует он. — Чистое зерно в бункере означает, что его изрядная доля остается невымолоченной.
— Дима! Проверь валки, — команда помощнику. А сам стремительно вниз. С гаечным ключом и инструментом для регулировки. И так же стремительно вверх. Взревел двигатель. Руки комбайнера спокойно лежали на штурвале...
Я взглянул на часы. Ого! Обещал Михаилу сделать с ним всего пару кругов, а пролетело незаметно уже три часа. Миша перехватил мой взгляд:
— Через часа полтора — стоп машины! Солнце зайдет, и ячмень уже убирать нельзя. Это рожь, пшеницу, тритикале можно жать хоть до трех часов ночи. А так часто и бывало. Приду домой. На всей улице ни одного огонька в домах. Только окно моего коттеджа светит в ночи, как маяк. Ждет моя Настенька, не ложится спать. И такая волна счастья накатит. Ждут того, кого любят. Загляну в детскую. Послушаю сонное, сладостное дыхание детей. Поужинаю с женой. Только закрою глаза — надо уже вставать. В шесть утра я должен быть за штурвалом комбайна.
* * *
Вчера вечером позвонил Михаилу Муравьеву. Сквозь грохот двигателя услышал его веселый голос: «До 1.000 тонн осталось всего ничего. Среди 7 экипажей стабильно занимаю второе место. Будем с хлебом!»
Фото автора
