Художники ее жизни

Почти эпистолярный роман

Вместо завязки

...Земля уплывала у меня из-под ног вместе с потоками талой воды. Неужели не придет?..

Я стояла на остановке в условленном месте и ждала ее. Так она сама захотела: назначив встречу в незнакомом месте незнакомого для меня города. Мол, приду, узнаю по глазам - и, если душа скажет "да", будем говорить.

Прямо на улице? - хотелось мне спросить.

Но спрашивать я не стала. Могла вновь оборваться слишком хрупкая ниточка зародившихся меж нами отношений. Она и так вынула из меня душу, вначале дав по телефону "добро" на встречу, а затем, когда я наконец оказалась в ее городе, капризно сообщив: "А я передумала встречаться". Зажав нервы в кулак, я ласково пробормотала, что так между воспитанными людьми не делается. "Я компенсирую вам расходы", - несколько манерно сказала она. "Лучшей компенсацией будет наша встреча", - отвечала я.

А ведь предупреждали меня в краеведческом музее, что визави моя - не просто с характером, а с тяжелым характером. Но я верила в свой золотой ключик к самому вздорному из нравов. Пусть вздорный, лишь бы только порядочный.

Рядом со мной остановилась пожилая дама, по возрасту годящаяся в героини. "Простите, вы часом не Евгения Марковна Кичина?" - спросила я. Дама улыбнулась улыбкой Моны Лизы: "Господи, за кого только меня не принимали. И за гречанку, и за грузинку. Нет, чтобы прямо спросить: вы еврейка?" Увидев мои круглые глаза, тут же добавила: "Я вам кого-то напоминаю?" Увы, призналась я, даже не представляю, как выглядит интересующая меня персона, знаю лишь фамилию. Случайная попутчица, пожелав удачи, села в трамвай, а я вдруг поняла, что встреча обязательно состоится. Витебск, магический Витебск, где по определению должны случаться чудеса, еще ни разу не подводил меня.

И точно: похожая на шмыгающего носом подростка женщина материализовалась из пахнущего весенней сыростью воздуха. Она не она? Оказалось - именно она. И разговор об искусстве - вот уж и впрямь святая простота - мы начали на улице.

Вместо прелюдии

...Возможно, дух Ильи Ефимовича незримо стоял за моим плечом в Здравнево, бывшем имении художника, ставшем нынче чудесным музеем, но я не могла оторвать взгляда от висящих на стене черно-белых снимков. "Кукурузные" праправнуки живописца весело смотрели из своего французского далека - похожие и не похожие на великого пращура. "Откуда такое чудо? - поинтересовалась я у сотрудников музея-усадьбы. - Фотографии, несомненно, несут ауру фамильного альбома: такие не дарят первому встречному".

"А это Евгения Марковна Кичина, наша бывшая работница, расстаралась, - пояснил директор филиала Алексей Сухоруков. - Она-то и нашла репинских наследников, списалась с ними, получив в подарок редкие экспонаты, которые затем передала музею. У нее и книги об этом изданы". "А встретиться с ней можно? - загорелась я. - Может, составите рекомендацию". Алексей Васильевич слегка замялся, а я стала искать выход на женщину, не побоявшуюся в эпоху "железного занавеса" достучаться до сердец художественных эмигрантов. Директор Витебского областного краеведческого музея Ольга Акуневич дала адрес, не гарантируя успеха переговоров. Однако визави на том конце провода неожиданно быстро согласилась: "Приезжайте".

А потом она попыталась передумать.

Мужчина первый - Репин

- Да, я переписываюсь с правнуками Репина, которые обосновались во Франции, - простуженным голосом сказала она, когда все-таки пригласила к себе домой. - Все письма храню, в очень-очень укромном месте. Что буду с ними делать? Возможно, передам в музей или доверенному лицу, но этому лицу еще надо довериться.

- А как вы влюбились в Репина, как родилась мысль найти наследников? - поинтересовалась я.

- О, это очень долгая история! Я начала переписываться с Владимиром Карповичем Дернаковым из Риги. Обаятельнейший человек. У меня огромное число писем от него. Я ему посылала в стихах поздравления ко дню рождения. И книгу свою послала. Вот что он мне ответил: "Спасибо за письмо и сагу... Прекрасное содержание, настоящее сувенирное издание". А из родного музея, когда моя книжечка стихов вышла, ни словечка не сказали...

- А кем Владимир Карпович Репину приходится? - пытаюсь удержать нить разговора в нужном русле.

- Это двоюродный брат нынешних репинских правнуков. Родители Владимира Карповича жили здесь, в Старом Селе под Витебском. Когда во время войны стали бомбить деревню, его мама, сестра Надежды Дмитриевны Дьяконовой (последняя доводится сестрой мужу внучки художника и долгое время жила в Витебске), каким-то чудом уехала отсюда в Ригу. Там у них родственники были. Он-то мне и написал, что в Старом Селе можно старожилов отыскать, еще помнящих прошлое. Я туда ездила, изучала документы. Мы просто своей истории не знаем, а у нас такие люди жили. Неземные, благородные, честные. Я это из переписки поняла. Сколько раз было: он мне пишет, мол, больше материалов нет, всех благ! А я ему снова пишу, у него ж родные кругом, еще что-то вспомнят, фотографиями поделятся. Я даже мечтала на основе нашей переписки что-то типа почтового романа издать, но теперь вижу, что не получится. Написала Владимиру Карповичу: хочу передать письма сотруднику Музея-усадьбы Репина в Здравнево Валерию Шишанову, который помогал в издании моих книжечек. А он в ответ: "Мне б этого очень не хотелось". Хотя в письмах ничего такого нет...

- А сколько лет вы уже переписываетесь?

- Ой, надо считать. Как в 1983 году не стало Надежды Дмитриевны, я уже ничего наизусть не помню.

- Но как-то ж вы его разыскали.

- Он сам мне написал. Приезжал сюда на похороны и наладил переписку. Так и пошло. Помните, было время - продукты исчезли с прилавков?

Я киваю головой.

- Каким-то образом дошли до нас сведения, что и в Риге перебои. Я сложила ему посылочку. Крупы и еще что-то. И умоляла не присылать никаких денег. Но он их все равно прислал. Еще те, советские рубли.

- Вы его в глаза так и не видели?

- Нет.

- Значит, и он вас тоже.

Она кивает. И тогда я решаюсь на нескромный вопрос

: - Простите, а вы замужем были?

- Нет, не была. Так у нас в семье сложилось. А, собственно, за кого выходить? Лишь бы за кого - такого намерения у меня не появлялось даже в самом страшном сне. Хотя, когда приезжала в Минск в гости к директору художественного музея Елене Васильевне Аладовой, она у меня спрашивала: "Евгения Марковна, а вы вышли замуж?" Я ей в ответ: "А разве это обязательно?" И тогда она сказала мне: "Один раз это обязательно". Вот так, - на лице собеседницы впервые появилась полуироничная-полувопросительная улыбка.

- В этом что-то есть, - я тоже улыбнулась. И решилась на новый вопрос: - А ваши родители, если не секрет, кем были?

- Отец, как тогда говорили, был кустарем-одиночкой. Овдовев, второй раз женился. Мать была домохозяйкой. Каким ремеслом занимался? Головными уборами.

Замешенная на печали получается исповедь. Братья Евгении Марковны погибли на фронте. Она после войны закончила исторический факультет Витебского пединститута.

- В 1950 году вместе с третьим курсом я, первокурсница, попала на экскурсию в московскую "Третьяковку". Ивановский зал стал для меня потрясением. Я должна была схватиться за какую-то опору, чтобы не упасть. И потом, бывая не раз здесь и в других музеях, всякий раз думала, переживу ли это вновь.

В одно из очередных потрясений Евгения постигла, а может, влюбилась в импрессионистов. Она вообще, как сама говорит, легко влюбляется в прекрасное. Пожалуй, не худшее из качеств.

Мужчина второй -

Шагал

Однажды (кажется, это было в начале 60-х годов прошлого века) она сидела в рабочей комнатушке областного музея, что скромно разместился в городской ратуше, и увидела, как в дверь входит женщина.

- А у нас тогда был директор по фамилии Швайнштейн. Ну полный продукт сталинской эпохи, настоящий концентрат. Похож, знаете, на кого? На друга булгаковского Шарикова - как его там?.. Ладно, потом вспомнится. А ратуша еще до ремонта, везде печное отопление, дым. Женщина представилась, мы начали разговаривать. И тут дверь открывается, и в комнате появляется Швайнштейн.

- А это не вымышленная, реальная фамилия? - уточняю я. И запоздало вспоминаю, что приятеля булгаковского Шарикова величали Швондером.

- Абсолютно реальная. И в этот момент, знаете, что мы обе почувствовали? Вольтову дугу. Шаровую молнию. Вы бывали в таких ситуациях?

- Думаю, что да, - пытаюсь я понять, куда клонит моя собеседница.

- Я их представила друг другу, директор вышел. Мы с женщиной еще поговорили о том о сем, обменялись адресами и попрощались. Стоило ей оказаться за дверью, директор вызывает меня к себе вот с та-а-кими глазами. И говорит: "Чтобы вы с ней не поддерживали никаких отношений". Я у него спрашиваю: "Почему? Она живет в Ленинграде, нормальный человек". - "Потому что она сестра Шагала", - отвечает. "А Шагал что, враг народа?" - упираюсь я. Он в крик: "Никаких отношений! Вам известно, зачем она сюда явилась?.."

- Это была родная сестра Марка Шагала? - не верю я своим ушам.

- Да, Мария. Младшая. Мы с ней потом долго переписывались. И с племянницей его, Марией, сейчас она в Германии живет, тоже отношения поддерживали. Потом даже на высоком уровне пытались организовать в Витебске встречу всех родственников художника, но ничего из затеи не вышло. И племянница, узнав об этом, просто сказала: "Ничего, виноград еще зелен". Я ж и письмо Шагалу готовила. Тоже была особая история. В управление культуры пришло письмо от Серго Микояна, написавшего, как в Париже он встретился с Шагалом. И что Шагал очень хотел бы наладить связь с Витебском, с музеем, может, даже подарить свои работы. Мне поручили написать ответ Шагалу. Я написала. Но дальше потребовали, чтобы я посоветовалась. С кем? С обкомом, разумеется. И я записалась на прием ко второму секретарю.

На прием беспартийная Кичина, хоть и не с первой попытки, попала. Но результата это не имело. Письмо осталось неотправленным.

- Оно у меня до сих пор, могу показать.

Я, конечно же, очень хочу его посмотреть. Евгения Марковна долго-долго ищет среди бумаг в секретере давний текст. Пожелтевшие и совсем другие письма, счета, квитанции... Заветная страница то ли не находится, то ли собеседница просто раздумала ее показывать.

А в принципе, какая сегодня разница, если поезд, который мог отвезти то послание гениальному земляку, давным-давно ушел...

Мужчина третий - Пэн

...В квартире, где мы сидим, несмотря на холодную погоду, настежь все окна. Без свежего воздуха Евгения Марковна, страдающая астматическим синдромом, просто не сможет дышать. И как она сама не стынет на семи ветрах?.. Все-таки стынет, решаю мысленно я, потому что и чихает, и кашляет, и дышит простуженно. Но иначе жить не получается. А ведь тоже символ...

- Было время - Пэн казался архаичным для Витебска. Как его спасли в войну - просто чудо и безграничный энтузиазм женщины, которая на открытой платформе, с четырьмя своими малютками, вывезла картины художника в глубь России. Выгрузили их в Саратове. Что там исчезло - уже неизвестно. Спустя годы ящики с полотнами решили вернуть в Витебск. Но город решил, что Пэн нам не нужен. А Елена Васильевна Аладова в Минске с удовольствием картины взяла. Когда я наезжала в столицу, то просила ее: "Давайте нам Пэна!" И так постоянно: "Давайте мы его выставку сделаем". В конце концов уговорила Елену Васильевну. Тут как раз и знаменательная дата подоспела: 1000-летие Витебска. Прислали нам 7 работ Пэна. В том числе и портрет Шагала работы Пэна. Он совсем в другой манере сделан. Когда я впервые увидела его, это стало для меня открытием мира: в портрете сфокусировалось то, что он уловил в дыхании своего ученика. Он - тоже выходец из глухой глубинки, который уже в зрелом возрасте поступил в Академию художеств и считал служение искусству равным служению Богу, потому что был глубоко религиозным человеком, - вдруг так остро ощутил будущий характер, эту столичную косточку...

- И сколько работ Пэна вы помогли вернуть в родной город? - опускаю я собеседницу на грешную землю.

- Досконально не помню, больше сотни. Но когда со мной все это случилось, я сказала тогдашнему заместителю директора Государственного художественного музея БССР Ирине Николаевне Паньшиной, что в конечном итоге ничего не стоило возвращать Витебску. Он того не стоит. Сколько я из Москвы волокла материалов на себе - графику, живопись, керамику, резьбу, скульптуры. Там меня в поезд сажали, здесь встречала приятельница. Сколько я выставок сделала, материала обработала. И ради чего? Ради каких-то вертихвосток...

- Не думайте так, - восклицаю я. - Ни одно из добрых дел не пропадает в этом мире.

- А как мне еще думать, - говорит она, - если в конечном итоге меня попросили уйти из музея.

Охти мне, как говорил Тарас на Парнасе, - придется разбираться и с больной мозолью Евгении Марковны. По всем приметам, очень обидели ее, когда в 1991 году отправили на пенсию, наступив на горло и ее беззаветному энтузиазму, и бескорыстию, и инициативе. Похоже, острые углы ее характера оказались для руководства более сильным аргументом, чем деловые качества и самоотверженность.

И так бывает в этом мире. Ведь лезла на рожон, доказывая, что коли не было в репинской усадьбе паркетных полов, то нечего класть их и в музее; что творчество Юдовина актуально, а не запретно; что надо пытаться, пока были живы Марк Шагал и Надежда Леже, наладить с ними контакты - в надежде: авось и перепадет Отчизне кое-что из наследия великих. Те, кто сегодня считает так же, как три-четыре десятка лет назад прозорливо считала она, тогда были против ее начинаний. И имели свои аргументы. А она не хотела признавать эти аргументы. Или не умела делать вид, что признает их, чтобы добиться своего. Шла напролом. Увы, самый короткий путь не всегда оказывается самым верным. Хотя-хотя - поступки ведь важнее характера, а дела - словесных деклараций... Так думаю я, вспоминая, как могла и не состояться наша беседа, когда я уже примчалась на заветное свидание в Витебск, как не показала мне собеседница обещанных писем, как в конце концов не позволила сфотографировать поздравительное послание репинской правнучки из Франции с красивым каталогом недавно прошедшей выставки Репина в небольшом городке на границе Франции и Германии, мотивируя надуманным предлогом, что письмо еще не обработано.

Что уж говорить, Евгения Марковна, характер ваш - не сахар медович.

Но тогда, не удержавшись, я сказала ей другое: что при современном уровне техники давно б могла исхитриться и, как папарацци, запечатлеть ее простуженную физиономию и ворохи бумаг - но не делаю это лишь из глубокого к ней уважения. Потому что тоже следую за велением свыше: выбрав именно ее из доброй полусотни собравшихся в журналистском блокноте фамилий людей, через чьи биографии также проходили великие события и которые давно готовы пустить меня в свой дом и в свою душу.

А добавлю я здесь к этому только одно. Все-таки я не пожалела о своей поездке в Витебск. И знаете, почему, что меня примирило с героиней? Да-да, разумеется, ее добрые дела. Ее заочные любови-романы с тремя великими художниками, чей дух она самозабвенно вернула к родным пенатам.

Но не только это. Когда я уже уходила от искусствоведа в отставке в сгущающемся закате (ей ли, тонкой натуре, не знать, как пронзительно-щемяще выглядит вечер в чужом городе?!), она не просто вышла на порог провожать меня. И не просто подарила на прощание две свои книги - сборничек стихов под названием "Венчание. Грезы" и изысканий про витебский период творчества Репина с трогательной надписью "Терпеливой и терпимой Людмиле Федоровне".

Она вдруг сказала то, что я сразу же посчитала своим душевным долгом выполнить.

А сказали вы, милейшая Евгения Марковна, сакраментальную фразу: "Простите мой несносный характер".

Волшебные слова, как говорилось в одной детской книжке.

P.S. Все-таки я разыскала людей, которые в самые разные годы сталкивались с Евгенией Марковной Кичиной, и задала им один и тот же вопрос: права ли я в своем душевном порыве писать о ней очерк? И директор Национального исторического архива Беларуси Алла Голубович, и директор Музея Шагала в Витебске Людмила Хмельницкая, и сотрудник этого же музея Валерий Шишанов, и бывший заместитель директора Государственного, а ныне Национального художественного музея Ирина Паньшина в один голос сказали: "Кичина - беззаветно преданный своему делу человек и, несомненно, заслуживает самых добрых слов. Таких энтузиастов не столь уж много в родном Отечестве".

А сотрудница Витебского областного краеведческого музея Инна Холодова уточнила цифру: благодаря Кичиной в Витебск вернулось 152 работы Пэна.

Так что Евгения Марковна - желанная гостья на открывающихся в городе на Двине сегодня чтениях, посвященных 150-летию со дня рождения художника.