В театральном мире сценограф Александр Костюченко — фигура заметного авторитета. За пять лет, как служит главным художником Национального академического Большого театра оперы и балета, все оформленные им спектакли — успешны. «Набукко» Джузеппе Верди, «Тоска» Джакомо Пуччини, обновленные «Аида» Верди и «Седая легенда» Дмитрия Смольского, за которую театр удостоился специальной премии Президента «За духовное возрождение»... Его талант визуализировать художественный смысл произведений для оперы и балета, одухотворять предметы своей энергией, ощущая пространство сцены, востребован и в драмтеатрах. К тому же и человек он в общении комфортный. А это, как известно, для коллективного творчества, без которого невозможно искусство театра, — вещь немаловажная.
Днями, когда мы беседовали, Костюченко исполнилось 55, но никаких специальных празднеств в театре не было. Дескать, зачем отмечать: до пенсии далеко. К тому же прибавил не шутя: я еще молодой.
И это правда. Александр молод. Конечно, не в смысле отсутствия морщин, которые мужчину, если он — личность креативная, только украшают. Костюченко легок и бодр, жизнелюбив, энергичен и энергетичен. И планами полон, о которых попросил пока не рассказывать. Ему совсем не скучно в профессии художника–сценографа. Потому как, в чем убежден, интересно в этом деле тем, кто способен, генерируя идеи, воплощать их, не повторяя самое себя. Что он успешно и делал, оформляя спектакли в разных театрах — имени Янки Купалы, Якуба Коласа, молодежном...
Надо слышать, с каким неподражаемым детским воодушевлением и пиететом этот профессионально упакованный, красивый человек говорит о своей команде, с которой «ваяет» сценографию к балету и опере — о художниках и макетчике. «Какой у меня супермакетчик! Да мне все театральные художники завидуют...» Это он так о Михаиле Логачеве. Во что нетрудно поверить: у меня перед глазами рабочий стол макетчика, где крохотные стулья в венецианском стиле соседствуют с красками, проволокой и прочими предметами. В центре мастерской главного художника — сам подмакетник, волшебное сооружение, точь–в–точь повторяющее сцену в масштабе один к двадцати, и все технические «навороты», которые нынче имеются в Большом. Здесь в макетах моделируются будущие спектакли. Можно только представить, как вокруг подмакетника, нащупывая путь к консенсусу, крутятся двое фактурных соавторов очередного спектакля: главный режиссер Большого театра Михаил Панджавидзе и Костюченко. И где потом и вся элита Большого — художественный совет во главе с генеральным Владимиром Гридюшко — собирается.
В день, когда мы беседовали с Костюченко, на подмакетнике в самом центре белела малюсенькая одинокая фигурка балерины. В какой–то момент у меня перехватило в горле: настолько мощно прочитывался символ человеческой затерянности в огромном мире. Но мое предположение вызвало у художника улыбку, и он, осторожно взяв балеринку в руки, сказал, что это всего лишь деталь к будущему макету балета «Семь красавиц», которым театр постарается удивить публику, открывая после летних вакаций новый сезон. И напомнил мне Гулливера: так осторожно ставил эту деталь на место, что казалось, балеринка изготовлена по меньшей мере из хрупкого стекла, а не из пластика...
— Александр, с какими материалами предпочитаете работать?
— Вообще–то с карандашом, бумагой, картоном. Спектакль ведь выверяется в макете из картона. Работа с другими материалами вторична. Найденное решение спектакля диктует и выбор материалов, которые начинаешь любить. Вот пластик взять: его легко клеить, резать. Еще с тканями умею работать: наверное, сказывается опыт производства. К примеру, оформляя оперу, нужно использовать жесткие элементы. Они выступают резонаторами и позволяют звуку свободнее лететь. Поэтому при выборе материала следует учитывать: звук должен отражаться, не пропадать. Для декораций к балету приоритет отдается мягким материалам, которые поддаются трансформации. Балет — это воздух, пастель. В драматических театрах, а я не потерял с ними связь, там уже используются другие материалы.
— Почему не задержались в Русском? Кажется, с Борисом Луценко у вас был хороший дуэт? Да и «Бег» с Сергеем Ковальчиком успешно выпустили?
— Все так, это был значимый опыт для профессии. Но оперный — как любовь и судьба. Первая художественная школа, в которой я начинал учиться в 70–е, находилась на четвертом этаже оперного театра. И я, конечно же, что–то там впитал: сама атмосфера влияла. Когда же после армии получал образование в художественном училище, то ходил сюда и на балет со своей будущей несовершеннолетней женой, в которую влюбился окончательно и бесповоротно. Ей было 17, а мне 21. Пошли мы как–то на «Лебединое озеро». И что–то со мной произошло невероятное, какой–то прорыв в будущее — я остро почувствовал: вот он, мой театр. Помню, я и сказал Наташе: «Хочу здесь работать!»
— Общий язык с Панджавидзе сразу нашли?
— Я ведь уже в театре был, «Золушку» поставил, когда он пришел. Вместе делали «Набукко», осваивая новые механизмы сцены. Руководство поставило перед нами задачу: показать ее технические возможности с использованием проекционных аппаратов. Признаюсь, задача была не из простых. Но мы ее решили! Сидели с Панджавидзе, механиком и другими помощниками ночами... Режиссер он яркий, интересный. «Тоску» с ним потом поставили, «Севильского цирюльника»... Когда Панджавидзе услышал, что я учился у Евгения Чемодурова, оживился: он ведь в Казани работал, где шла «Аида» с декорациями Чемодурова, которая объехала весь мир. Вот мы и над новой редакцией «Аиды» вместе поработали. Но наиболее интересный и удачный наш проект, по–моему, «Седая легенда». И как его оформлять, я почувствовал в Ружанах среди развалин замчища, куда специально ездил. Там пришло озарение.
— Легче ли вам как художнику работается после того, как Большой стал технологически оснащенным? И чего в этом оснащении не хватает, чтобы стало еще лучше?
— Театр теперь технически наполнен, что называется, по–богатому. Главное, чтобы моя фантазия догнала все те возможности, которые у нас имеются. Надеюсь, удача на этом пути меня не покинет. Ведь я умею и люблю работать для родного театра, где у меня будто вырастают крылья. Поэтому и живу с ощущением счастья.
