Мы, смиловичские мальчишки, в послевоенные годы старались подражать во всем Эдику Горевому. Никто из нас не мог столько раз отжаться от земли, подтянуться на перекладине, выполнить такие упражнения на брусьях, так быстро пробежать, прыгнуть в высоту и длину... Эдик Горевой, студент Смиловичского сельскохозяйственного техникума, был нашим кумиром.
На Радоницу, в прошлом году, мы снова встретились с Эдуардом Горевым. Возле могилы своей бабушки Евдокии Савельевны Эдуард рассказал историю, как дед спас ему жизнь во время войны.
Шел 1942 год. Их семья, переехав из Смиловичей, жила в деревне Лубянка Быховского района у деда Захара Нестеровича Горевого и бабушки Евдокии Савельевны. Деду было 73 года, а бабушке — 54.
Однажды возле их деревянной церквушки остановился немецкий обоз из полутора десятков подвод, в которые были запряжены сытые немецкие тяжеловозы с подрезанными хвостами.
Любопытный восьмилетний Эдик с одногодком Петруком не могли надивиться, как ездовые кормили своих лошадей... хлебом. Да не простым хлебом, из мякины, а... белым. Одни ездовые клали хлеб в сумки и подсовывали своим лошадям, а другие — просто на траву.
Так захотелось мальчишкам попробовать того хлеба, что у них слюна потекла! Они же питались только лебедой, крапивой и картошкой. Улучив момент, когда немцы зашли в церковь, более смелый Эдик подкрался к крайнему коню, выхватил из сумки полбулки недоеденного хлеба и побежал за церковь, где его ждал Петрук. Поделив хлеб пополам, мальчишки сразу же съели его и захотели еще этого лакомства.
Петрук за углом церкви стоял на «атасе», а Эдик снова подкрался и стянул кусок хлеба у другого коня.
— Атас! — крикнул друг и бросился удирать, заметив полицейского. Эдик не успел добежать до забора за церковью, как его схватил за плечо полицай. Рванул мальчишку за ухо вверх и начал трясти. Что–то в ухе оборвалось, треснуло, и Эдик чуть не потерял сознание от боли. До сего времени (через 67 лет) на правое ухо Эдуард не слышит. Мальчишка плакал, вырывался, кричал, но немецкий прислужник держал его крепко. Извиваясь, Эдик приловчился и укусил полицая за руку. Со словами «Ах, гаденыш!» полицейский швырнул мальчишку, и тот бросился удирать.
Ухо и голова так болели, что мальчик места себе не находил. Не помогали ни компрессы, ни примочки, которые прикладывала мать.
Эдик решил отомстить проклятым оккупантам. Когда стемнело, снял с косовища дедову косу и пошел к обозу. Порезал поводья, гужи и постромки, сделанные из отличной красноватой кожи, прошитой шелковыми нитками.
Назавтра, собрав налоги в деревне, немцы собрались ехать дальше. Но не тут–то было: вся лошадиная упряжь была испорчена. Что делать? Попробовали отнять у крестьян. Но у тех были только веревки, свитые из крапивы и конопли.
Стоит обоз день, второй... Начали искать диверсантов. Полицай, который чуть не оторвал ухо Эдику, догадался, чьих рук это дело.
Когда солнышко поднялось за Лубянкой над горизонтом, Эдик вышел во двор и заметил цепь карателей со стороны леса, которая направлялась в их сторону.
— Дед! Немцы! — заскочив в дом, испуганно закричал мальчик.
Дед Захар на лавке строгал лучины, чтобы вечером освещать помещение. Как и все в деревне, он хорошо знал о происшествии возле церкви и догадывался, что это внук отомстил фашистам за искалеченное ухо.
— Быстрее, внучек, беги в тайник, а я что–нибудь придумаю.
Тайник был сделан хитро. Внешне это был туалет. А внутри яма в нем прикрывалась крышкой, на которой лежала солома для маскировки.
Эдик заскочил в «туалет», отодвинул крышку, опустился в яму и крышку задвинул. Затих как мышь.
Каратели заметили, как кто–то пробежал по двору в сторону повети. Это был дед Захар. Они быстро нашли старика среди снопов и выгнали оттуда. Дед, белый как полотно, в дрожащих руках держал несколько яиц и пробовал объяснить, что хотел угостить господ–немцев. Но басни старика они не стали слушать, допытывались, где их «выродок». Жестоко били кулаками и ногами. Рыдала мать Эдика, прижимая к груди маленькую Раю. Взбешенные немцы и полицаи застрелили собаку, постреляли кур.
Один из оккупантов зашел в «туалет», и полилась отвратительная соленая жидкость Эдику на голову. Дрожит малый: вдруг его заметят. Сразу будет капут!
Избитого старика связали, бросили на подводу и увезли с собой. Забрали также побитых кур и телушку. Завезли деда Захара в Быхов, а оттуда — в Минск. Через два месяца после жестоких пыток выпустили. Искалеченный, с отбитыми внутренностями, целый месяц, опираясь на клюку, несчастный тащился до Червеня, останавливаясь по дороге в деревнях, где сердобольные люди помогали ему, как могли. В Червене у родственников своей жены он пожил еще неделю и умер.
— Дед Захар, который отдал за меня жизнь, там и похоронен. Вчера был на его могиле, — грустно закончил мой земляк и замечательный человек Эдуард Иосифович Горевой.
