Каждый из нас - дерево этой земли...

В Национальном театре имени Янки Купалы идет восемьдесят шестой сезон. Как в свое время Малый театр в Москве называли вторым “университетом”, так меккой национального искусства был для нескольких поколений I Белорусский театр, впоследствии театр имени Янки Купалы. Театр, на сцене которого блистали Глебов и Платонов, Станюта и Макарова, Давидович и Тарасов... Пробиваться сквозь рифы драматургии, улавливать камертон времени и быть его выразителем удавалось благодаря мудрой и требовательной режиссуре Евстигнея Мировича, Льва Литвинова, Константина Санникова, Бориса Эрина...

В 1973 году главным режиссером театра, самым молодым за весь период его существования, стал тридцатичетырехлетний выпускник Белорусского государственного театрально-художественного института (ныне Белорусская академия искусств) Валерий РАЕВСКИЙ. И уже 33  года он возглавляет этот ведущий театр страны.
Художественный руководитель Купаловского театра, лауреат Государственных премий СССР и Беларуси, народный артист Беларуси, профессор Валерий Николаевич РАЕВСКИЙ сегодня в гостях у “Народной газеты”.

— Валерий Николаевич, вы пришли в Академический театр имени Янки Купалы в 1967 году. Но первый поставленный вами спектакль — “Хочу быть честным” по повести Войновича — так и не увидел света рампы, не встретился со зрителем...
— Повесть “Хочу быть честным” привлекла прежде всего названием, это свойственно молодости. И названию хотелось соответствовать. Спектакль получился и был действительно честным, но его “закрыли”, когда Войнович попал в опалу из-за того, что подписал письмо, не угодное властям. Время было абсурдное. Прессинг был жесткий, и приходилось идти на компромиссы, но в главном — на компромисс с самим собой я не шел, в главном — всегда оставался верным себе.
— Оставаться верным самому себе — жизненный принцип с юности?
— Все начинается с юности. Важно окружение, которое ты находишь и которое по линии судьбы должно найти тебя. Многое дало мне соприкосновение в школьные годы с людьми, “питавшими” меня. В классе “элитной” могилевской школы нас было четверо друзей: Толя Иоффе — интеллект компании, Вадик Небышинец с его любовью к музыке, Игорь Шкляревский — нерв компании с сильным характером и тонким мышлением, ныне известный поэт, лауреат Государственной премии СССР. Именно это содружество в юности формировало и сознание, и стремления, и желания. После школы вместе с Игорем Шкляревским поехали в Москву поступать: он — в Литературный институт, я — во ВГИК. Попытка была неудачной: не поступил ни он, ни я. В итоге Игорь пошел в пединститут, я — в Могилевский индустриальный техникум. Закончил его, работал на заводе “Строммаш” в Могилеве и маялся от того, что нахожусь не на своей борозде. Поступил на истфак в Белгосуниверситет — и там тоже маялся с довольно скучными людьми: принимали-то с перспективой на партийную работу... Играл в студенческом театре главную роль в спектакле “Вор в раю” Эдуардо де Филиппо. Спектакль увидела актриса Купаловского театра народная артистка Ирина Флориановна Жданович. Увидела и сказала: “Этому мальчику надо учиться в театральном институте. Если он уже в возрасте (а мне было 23 года), то на режиссуре”. Так я после первого курса истфака попал в Белорусский государственный театрально-художественный институт на режиссерский курс Санникова и Маланкина.
— Владимир Андреевич Маланкин сыграл заметную роль в вашей судьбе?
— Он был замечательным педагогом, большим ребенком со сложным характером, умевшим распознать талант, умевшим любить и ненавидеть. Маланкин сделал то, что в прежние времена было не свойственно педагогическому процессу театрального института: он отпустил, отправил меня после второго курса в Москву, в театр на Таганке, где я работал оставшиеся три года учебы. В Минск приезжал экстерном сдавать экзамены, а Маланкин поддерживал и помогал. Думаю, что стажировка в театре — самый верный и необходимый путь воспитания и режиссера, и актера.
— Выходит, “театральные университеты” у вас московские?
— Я работал и впитывал все, что можно было почерпнуть на Таганке, ведь там аккумулировалось все лучшее, что было тогда и в литературе, и в искусстве: Солженицын, Эрдман, Вознесенский, Эрнст Неизвестный, Евтушенко... Общение с Юрием Петровичем Любимовым с десяти утра и до двенадцати ночи, репетиции с Высоцким, Смеховым, Золотухиным, Демидовой, естественно, наложили отпечаток на всю мою последующую жизнь.
— Режиссерским почерком Раевского называют ваше стремление к обобщениям, в большинстве спектаклей вы уходите от бытовой конкретности даже вопреки предложенному автором замыслу. Каковы критерии отбора материала, ваши требования к драматургии?
— Критерий выбора для меня — поэзия. А нет поэзии, нет и метафоры, нет метафоры — нет драматургии. Даже если она сюжетна и есть в ней действие, но не музыкальна, не поэтична,  значит, убога и бесформенна. Поэзия же всегда диктует яркую и точную форму. Когда есть тоска по совершенству, есть крик и боль за маленького человека — это обычно хорошая литература.
— В начале 80-х годов вы ставили “Ревизора” Гоголя, и это был очень достойный спектакль. Через 25 лет вновь обратились к Гоголю, на сей раз к “Мертвым душам”. Спектакль “Чичиков” — тоже тоска по совершенству?
— Чичиков — это первый “миллионщик” России. И хотя этот герой появился в 30-х годах ХIХ века, он — образец нынешнего предпринимателя, умельца делать деньги из воздуха. Этот Чичиков мне интересен: он талантлив, умен, ловок. При выборе материала думаешь не только о том, что волнует самого, а параллельно о том, с кем будешь воплощать его на сцене. Исходя из конкретной труппы, учитываешь возможности своих актеров.
Актер всегда находится в антагонизме с режиссером, хотя именно он воплощает режиссерский замысел. Чем больше любви к актеру, тем прекраснее картина, которую ты пишешь подобными себе художниками. Актеру и режиссеру необходимо адекватно мыслить. Я безумно люблю талантливых людей, актеров и понимаю, что соавторство требует двойного соподчинения и такта с обеих сторон. Думаю, что у меня это получается с актерами всех купаловских поколений — с Овсянниковым и Миловановым, Малявским и Манаевым, Кириченко и Белохвостик, Гарбузом и Молчановым...
— За спектакль “Рядовые” в 1985 году вы были удостоены Государственной премии СССР. К 60-летию Победы вновь вернулись к “Рядовым” Дударева и поставили его в Гомельском драматическом театре. Почти каждый ваш спектакль о прошедшей войне — не просто удача театра, но и явление в культурной жизни. “Трибунал” Макаенка, “Плач перепелки” Чигринова, “Последний шанс” Быкова, “Рядовые” — все эти постановки о войне — ваши победно взятые высоты. Почему эта тема так близка вам?
— Это трудно объяснить даже самому себе. Война есть грань несовершенства человечества в целом: там истинные трагедии, там ощущения и страсти настоящие. Сами обстоятельства войны заставляют работать на грани жизни и смерти. Как говорят, у каждого поэта есть своя провинция как поле деятельности, и в этой провинции у меня получается... Хотя сам я войны не помню. В два года по Дороге жизни, по льду Ладоги меня вывезли из блокадного Ленинграда. И выстрелов, кажется, не слышал...
— В ваших спектаклях всегда чувствуется душа народа, суть его характера.
— Это и есть тоска по совершенству нации. Наверное, я выражаю истинно национальное в мольбе, в слезах, в любви к своему народу. Для меня это не громкие слова. Во мне это есть, этим я могу гордиться.
Есть ведь национальные черты характера, которые отличают белоруса от человека, скажем, с Волги. Нас подавляли в силу того, что мы — легли между Европой и Россией. Писатель Иван Чигринов сказал однажды, что мы, как коврик, по которому топтались, и мяли его, и мяли... С одной стороны, это нанесло урон национальному самосознанию и возможности нации подняться на крыльях, быть замеченной в мировом процессе. С другой — белорусы воздают добром за все и несут в себе поэзию. Мы дали миру немало. Мы можем гордиться Скориной, Гусовским, Купалой... Человечность, умение понимать и сострадать, совесть — все это для меня тоже составные понятия “Родина”, “своя земля” и попытка осознать себя в микро- и макромире. Каждый из нас дерево этой земли.
— Вы постоянно обращаетесь к белорусской драматургии. Вы — театральный соавтор Быкова и Макаенка, Крапивы и Дударева, Купалы и Мележа, Чигринова, Матуковского, Курейчика... Пропагандируете белорусскую культуру за пределами Беларуси. Расскажите об этом подробнее.
— “Павлинку” я поставил в Киеве. В Мариборе, в Словении (бывшая Югославия) ставил “Затюканного апостола” Макаенка. Там он был признан лучшим спектаклем года. В Якутске с удовольствием работал с хорошими актерами над “Порогом” Дударева. В Белфасте, в Ирландии, был первым советским режиссером, который приехал ставить спектакль.
— Валерий Николаевич, вы с 1968 года преподаете в Белорусской академии искусств, давно профессор. Меняются ли педагогические заповеди?
— Всегда, сколько было у меня ребят, курсов, я старался воспитывать в них абсолютно трезвое, критическое мышление. Это, наверное, самое важное семя, которое я в них сеял.
— После выхода на экраны фильма “Бальное платье” фамилия Раевский стала чаще звучать и среди кинематографистов. Благодаря вашему сыну Коле и его удачному кинодебюту. А до этого он был занят и в спектаклях Купаловского театра “Страсти по Авдею”, “Князь Витовт”, прекрасно сыграл лорда Фаунтлероя в одноименном спектакле Театра юного зрителя. Как думаете, сын пойдет по вашим стопам?
— Он уже учится в 10-м классе, и пока его устремление вне сферы театра.
— При вашей занятости хватает времени на общение с сыном?
— К сожалению, не хватает.
— А в свободное время?
— Его, у меня, пожалуй, нет.
— Но вы же заядлый рыбак... Какие места любите?
— Порыбачить сейчас удается намного реже, чем раньше. Если случается — на озерах Витебщины.
— Наверное, и блюдо любимое — рыба?
— Естественно. Рыба, грибы и драники. У меня даже свой рецепт есть драников по-раевски: картошку натереть обязательно руками на терке, добавить сметану, лук, соль, яйцо...
— Но вернемся в театр: ваша следующая премьера?
— “Вечер”, пьеса Алексея Дударева.
— Ведь эта пьеса уже шла на купаловской сцене...
— “Вечер” — лучшая пьеса Дударева. И этим сказано все.

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter