Два, казалось бы, совершенно разных события, но общий знаменатель у них один: на горизонте ЕС замаячил системный кризис.
И суть его в накопившихся противоречиях между еврооптимистами и сторонниками национального суверенитета, между принципами открытых границ, свободной торговли и усилением протекционизма.
Симптомов этой болезни за последнее время хоть отбавляй. После того как подданные Ее Величества проголосовали за выход Соединенного Королевства из состава Евросоюза, а на президентских выборах в США победил Дональд Трамп, евроатлантический истеблишмент пребывает в состоянии перманентного стресса. Его значительно усилили антиглобалистские партии и лидеры в Голландии, Австрии, Франции, Германии. Повсюду, где в этом году проходили выборы, как никогда были сильны и сплоченны националистические силы. Они довольно быстро набрали популярность среди избирателей, успешно сыграв на экономических трудностях, миграционных противостояниях, угрозе терроризма. И хотя эта так называемая популистская волна оказалась недостаточно сильной, чтобы смыть дом под названием ЕС, она обнажила очень глубокие проблемы, в том числе углубляющийся разрыв в уровне развития стран Евросоюза. Ведь совсем не случайно немецкие ультраправые националисты впервые после Второй мировой войны прошли в парламент. В свое время евроскептики создали партию “Альтернатива для Германии” в знак протеста против выделения многомиллиардной помощи для спасения греческой экономики. И сегодня АдГ выступает с лозунгом “Хватит кормить страны Европы с нестабильной экономикой”, предлагает прекратить вливать огромные кредиты без шансов на их возвращение в бедные государства — как это было с Кипром, Грецией или Португалией. По мнению АдГ, это девальвирует евро и разрушает экономику ЕС. Ультраправые также гневно критикуют политику мультикультурализма, видя в мигрантах главную угрозу безопасности и социальной стабильности. Рейтинг националистов вырос во Франции, Швеции, Австрии. Взбунтовались и новички ЕС (Венгрия, Чехия, Польша, Словакия), отказавшись принимать беженцев по навязанным квотам.
И это не единственное разногласие между членами старой и новой Европы. После краха Берлинской стены развитые страны начали откровенную внешнеторговую экспансию на новые рынки. С начала 1990-х из стран Центральной и Восточной Европы в поисках работы уехали на Запад около 20 миллионов человек, большинство безвозвратно. Этот отток стоил странам региона примерно 7 процентов реального экономического роста. Открытие западноевропейского рынка труда для граждан стран ЦВЕ оказалось медвежьей услугой. С одной стороны, оно помогло миллионам людей прокормить себя и свои семьи, с другой — ослабило восточноевропейские экономики. Та же Германия, чтобы поддержать спрос на свои товары, за счет экспортных доходов предоставляла кредиты странам-покупателям, и те оказались еще и в долговой зависимости. Экономический дисбаланс, когда старые члены ЕС развиваются за счет новых, плюс политический диктат Брюсселя, неспособность согласованно решать общие проблемы заложили основу для нынешнего кризиса, глубину которого подчеркнул брексит. А Великобритания — это не Греция. Вторая экономика в Европе и шестая в мире. Неспроста выход британцев из ЕС Президент Беларуси назвал опасным прецедентом, который может разрушить объединение.
Теперь вот бензина в этот огонь плеснула Каталония. Брюссель в замешательстве. С одной стороны, невозможно признать результат, да и сам факт каталонского референдума, отмечает политолог-международик Федор Лукьянов:
— Успех европейской интеграции, ее неоспоримая историческая заслуга в том, что построена конструкция, в которой все должны соблюдать определенные правила. И эти правила если не нейтрализуют, то очень сильно обуздывают инстинкты и позывы, которые любое государство имеет в отношении как самого себя, так и своих соседей и партнеров.
С другой стороны, жесткая реакция Мадрида на волеизъявление каталонцев создала для ЕС лишнюю головную боль. Теперь можно не сомневаться: популистские политики националистского толка не упустят шанс обвинить Мадрид, а заодно и Брюссель в попрании базовых прав человека. Но даже не это главное. Каталонский пример может оказаться заразительным для фламандцев, тирольцев, корсиканцев, шотландцев и других европейских народов. А вот этого Брюссель уже никак не может допустить.
Уцелеет ли ЕС? Сохранится ли в нынешнем состоянии? Вопросы не праздные и для нас. Дело здесь не только в том, что ЕС является важнейшим торговым и инвестиционным партнером Беларуси и на этот регион приходится почти половина нашего экспорта. Сильный 500-миллионный Евросоюз с его высокотехнологичными производствами и огромным инвестиционным потенциалом вполне способен стать самостоятельным центром силы, которых так не хватает последние четверть века после распада СССР. Сейчас на роль полюсов в мировой политике претендуют также страны БРИКС (Бразилия, Россия, Китай, Индия и ЮАР), Шанхайская организация сотрудничества, наш Евразийский экономический союз. И чем больше будет таких точек опор, тем больше спокойствия будет на планете.
КОММЕНТАРИЙ ЭКСПЕРТА
Юрий Шевцов, директор Центра по проблемам европейской интеграции:
— На мой взгляд, мы имеем дело с кризисом управленческой модели европейской интеграции, которая реализуется все послевоенное время и предусматривает равенство всех стран в реализации принципов свободы передвижения рабочей силы, капитала, товаров и услуг. В силу мощного давления евроскептиков, роста противоречий между Брюсселем и Восточной Европой, миграционного кризиса эта концепция подвергнута сомнению. Вместо нее Франция и Германия предложили концепцию “Европы двух скоростей”. Суть ее в том, что те страны, которые готовы к глубокой интеграции, движутся быстрее, а все остальные пускай подключаются к процессу по мере готовности. Это красиво выглядит на словах, но на деле означает, что государства так называемой старой Европы, лучше подготовленные к взаимной интеграции, рванут вперед в развитии, а остальные отстанут. Скажем, по плану Юнкера за три года в высокотехнологичный сектор уже инвестировано более 300 миллиардов евро. Но почти все эти деньги пришлись на старую Европу, где созданы более комфортные условия для высокотехнологичных компаний чем, например, в Литве или Польше. Поэтому усиливается конкурентоспособность итальянских, голландских, французских корпораций, но не литовских. И таких моментов, когда формально для всех существует единый рынок, единые правила, а на деле они работают в пользу старой Европы, очень много.
Кроме того, после миграционного кризиса, потрясшего основы системы управления в ЕС, в Брюсселе решили увеличить финансирование на охрану границ. Это требует денег, и они отнимаются у тех, кто получает дотации, то есть у восточноевропейцев. Движение к брекситу также уменьшает объемы скрытых и явных дотаций со стороны Великобритании. Кроме того, британцы ухудшили условия пребывания на своей территории трудовых мигрантов из стран Восточной Европы. Все эти обстоятельства ставят крест на любой идее выравнивания уровня развития в ЕС.
Тем не менее вряд ли можно говорить о грядущем распаде Евросоюза. Потому что альтернатива интеграции в ЕС — это возобновление вражды, много веков существовавшей между Британией и континентальными странами, между Францией и Германией. В XX веке это дважды приводило к мировой войне. Поэтому управленческая модель евроинтеграции может измениться, но сам принцип существования ЕС под сомнение не ставится.
konon@sb.by
