Идет человек по людной улице, о чем–то своем думает. Может, формулу придумывает, может, стихотворение сочиняет, а может, ворон считает или на девушек смотрит. Кому какое дело? Улица широкая, всем места хватает.
Вдруг человек смешно взмахивает руками, вскрикивает и падает, поскользнувшись на желтой банановой кожуре. Я сейчас не о том, что заморские бананы нынче стоят по 13 тысяч за килограмм. Я о другом.
Многие пешеходы начинают смеяться над неудачником. Да и автомобили притормаживают, за стеклами лица смеющиеся. А что, забавно ведь! Вон как смешно ноги над головой взлетели, а руками, как крыльями, замахал. У человека беда случилась — упал, брюки испачкал, лодыжку потянул. Вскочил на ноги, от смущения красный, чертыхается, оглядывается вокруг, ковыляет, ежится от чужого смеха. Может, случись подобное с кем другим, то и он бы не сдержал улыбку.
Человечество делится на две половины. И не только по тому признаку, что одни яйцо с тупого конца разбивают, а другие — с острого. Еще и по тому, кто и как на чужие неприятности и беду реагирует. Кто–то смеется над поскользнувшимся и упавшим, а кто–то помочь спешит. Если и не протянуть руку помощи, под локоть подхватить, успокоить, то делает вид, что ничего страшного не произошло.
Когда у нас все хорошо было, когда полки магазинов от импортных и отечественных товаров ломились, то многие кричали и писали, как все плохо в стране, как все отстало, запущенно, убого и ужасно! Какие высокие цены на продукты, какие дорогие квартиры, какие высокие проценты на банковские кредиты, какая неквалифицированная медицина и так далее и тому подобное. Помните, читали, слышали, а может, и сами говорили.
Мне интересно другое. Сейчас, когда действительно появились проблемы, когда не хватает государству валюты, цены подскочили, а белорусский рубль стал слабее, то те, кто кричал, как все было плохо еще пять лет назад, запели другую песню. Основной мотив ее радостный и даже бравурный. Слова поменялись. Кричат, шепчут, говорят и пишут о том, что как это здорово, что цены подскочили, что рубль подешевел, что валюты не хватает... Так и надо! Ура! Ха–ха–ха, я же говорил, я предупреждал, я знал... Вот теперь и мучайтесь, дураки!
Как же это похоже на ситуацию с поскользнувшимся и упавшим человеком. Банально, но правда: воспитанных и порядочных людей узнаешь не тогда, когда все хорошо, когда все «катит», а когда попадаешь в беду и пытаешься на ноги подняться. И тех, кто добра желает, сразу узнаешь. Видишь, кто настоящий друг, а кто так себе.
Государства из людей, между прочим, состоят. И ведут себя, как люди.
Самый обыкновенный минский универсам. Многолюдно и шумно. Публика самая разнообразная, в большинстве своем покупательским ажиотажем охваченная. С тележками перед собой и корзинами наперевес бегут к полкам, толкая друг друга, покупатели. Хватают сахар, продавцы подавать на зал не успевают, водку берут, как на свадьбу, соль... Услышали по телевизору о завтрашнем подорожании и кинулись в магазин.
Стоит у колонны немолодая интересная женщина с корзинкой на руке. Я ее знаю давно, лет двадцать пять, она раньше в Академии наук работала. В корзинке — хлеб отрубной, зефир бело–розовый и пакет молока. Знаю, что пенсия у этой женщины самая обыкновенная, что мужа нет. Она тоже о завтрашнем подорожании наслышана, но не берет сахар, не хватает водку и соль.
На мой вопросительный взгляд отвечает, что пакет сахара, пусть и подорожавшего, она на свою самую обычную пенсию всегда сможет купить. А, надрываясь, тащить домой полную тележку — унизительно. Эта женщина вела себя так, словно ничего необычного не происходило. Помните, есть те, кто не смеется, когда человек падает.
И еще одно давнее воспоминание. Летом 1968 года по радио передали, что Советский Союз ввел в Чехословакию войска. Мой дед запаниковал, думая, что начнется война, и накупил в деревенском магазине много всякого товара. Прошло несколько недель. Дед радовался, что война не началась. Злился и огорчался, что истратил на продовольственные запасы все деньги, что крупу придется скормить курам, а подсолнечное масло прогоркнет... Спичек, купленных жарким летом 1968–го, хватило лет на десять. Вспоминать о тех покупках дед не любил.
Да, он никогда не радовался чужой беде. Понимал, что поскользнуться может каждый, кто идет.
