55 лет назад издан роман «451° по Фаренгейту»
Многие ли из вас, уважаемые читатели, еще помнят, что такое самиздат?
Сшитые иногда вручную стопки ксерокопированных или чаще отпечатанных на машинке под копирку листков, тонких, серых... Знаменитый «пятый экземпляр» — почти нечитаемые, расплывчатые, словно тени на воде, буквы. Как эти листки читались! Ни с чем не сравнимый привкус тайны и жадное желание скорее сделать добытый текст частью себя... Стихотворение Есенина про «задрав штаны, бежать за комсомолом» и «Собачье сердце» Булгакова, труды Ницше и Кьеркегора, «Один день Ивана Денисовича» и рассказы Бунина, опрос о белорусском языке Олега Бембеля, стихи Баркова и — несопоставимо! — Северянина...
Кто знал, что литература, позиции которой были столь незыблемо–королевскими во времена дефицита и цензуры, лишится трона в результате свободы и книжного изобилия? В эпоху, когда тексты не то что доступны, но, отталкивая друг друга, пытаются внедриться в наше сознание, словно убегают из охваченной пожаром небытия комнаты через единственную узкую дверь... И ту нам все чаще хочется прикрыть... Пестрые обложки, клонированные сюжеты, экранизации, навязчивая реклама...
«...Журналы превратились в разновидность ванильного сиропа. Книги — в подслащенные помои. Так, по крайней мере, утверждали критики, эти заносчивые снобы. Не удивительно, говорили они, что книг никто не покупает. Но читатель прекрасно знал, что ему нужно, и, кружась в вихре веселья, он оставил себе комиксы. Ну и, разумеется, эротические журналы».
Так говорил герой в романе, изданном 55 лет назад. Роман начинался словами: «Жечь было наслаждением».
Не знаю, ходил ли роман Рея Брэдбери «451° по Фаренгейту» в самиздате, но что он был культовым, что в нем усматривали море аллюзий — несомненно. Уже начиная с эпиграфа Хуана Рамона Хименеса: «Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек».
...Роман, написанный на взятой напрокат машинке... В то время, когда Рей Брэдбери жил на содержании жены, посвятившей жизнь гениальному мужу...
Одни мои знакомые удивлялись: «Как, роману Брэдбери уже 55 лет? Время–то летит!» Другие, напротив, зрели в древность: «Что? Брэдбери еще жив?»
Брэдбери жив. Роман стал классикой. Но, увы, как же он все еще актуален!
«Вы видели на шоссе за городом рекламные щиты? Сейчас они длиною в двести футов. А знаете ли вы, что когда–то они были длиною всего в двадцать футов? Но теперь автомобили несутся по дорогам с такой скоростью, что рекламы пришлось удлинить, а то бы никто их и прочитать не смог».
Сам Брэдбери, кстати, ни разу за руль автомобиля не садился.
Мы спешим... Быстрей, быстрей... Перекусить, перехватить, переспать... Все отрывочно, эпизодами. По нарастающей, накопительно... С убеждением, что это не зря, что и мы увидим небо в алмазах... И не в духовно–небесных, как у Чехова, а в каратах и желательно на фоне курортных пальм.
Накапливаются не знания, не жизненный опыт — страшная усталость... Которую хочется снять чем–то ярким, понятным, простым и эффективным. Мгновенным погружением в иную реальность...
А ведь когда мы впервые читали Брэдбери, еще понятия не имели о «мыльных операх»... Казалось, такой нелепицы, как описывает автор, быть не может... У нас имелись Штирлиц, «Вечный зов», «Тени исчезают в полдень» и «Адъютант его превосходительства». И вот сегодня, пожалуйста: миллионы людей и у нас проводят вечера не с реальной семьей, а с телевизионными «родственниками», как героиня романа «451° по Фаренгейту». Осталось только внедрить ноу–хау в виде телевизионных стен, а также вот этого: «Пьесу пишут, опуская одну роль... Эту 
недостающую роль хозяйки дома исполняю я. Когда наступает момент произнести недостающую реплику, все смотрят на меня. И я произношу эту реплику. Например, мужчина говорит: «Что ты скажешь на это, Элен?» — и смотрит на меня. А я сижу вот здесь, как бы в центре сцены, видишь? Я отвечаю... я отвечаю...– она стала водить пальцем по строчкам рукописи. — Ага, вот: «По–моему, это просто великолепно!» Думаю, многие поклонники телесериалов тоже мечтали бы о таком.
И я еще не встречала более яркого, чем у Брэдбери, описания воздействия современного шоу–искусства на психику: «Да, это было потрясающе. Что–то совершилось, хотя люди на стенах за это время не двинулись с места и ничего между ними не произошло. Но у вас было такое чувство, как будто вас протащило сквозь стиральную машину или всосало гигантским пылесосом».
Это не катарсис. Это шок. А шок, в отличие от катарсиса, не облагораживает и не очищает душу...
Да, Брэдбери воспевает книги... Как не без кокетства говорил он сам: «Жюль Верн был моим отцом. Уэллс — мудрым дядюшкой. Эдгар Аллан По — приходился мне двоюродным братом; он как летучая мышь — вечно обитал у нас на темном чердаке. Флэш Гордон и Бак Роджерс — мои братья и товарищи. Вот вам и вся моя родня. Еще добавлю, что моей матерью, по всей вероятности, была Мэри Уоллстонкрафт Шелли, создательница «Франкенштейна». Ну кем я еще мог стать, как не писателем–фантастом при такой семейке?»
Но я все же не назвала бы Брэдбери «книжным человеком», как Германа Гессе или Хорхе Луиса Борхеса. Собственно говоря, Брэдбери даже колледж не окончил — остался со средним образованием. И жизни «между страниц» он явственно предпочитал жизнь в трехмерных подробностях. Вспомните эти описания крынки парного молока с ломтем свежайшего хлеба, конфет, кроссовок, одуванчиков, мотыльков, лепестков и так далее... У него присутствует чисто японское «заговаривание быта деталями». Брэдбери ведь и объясняет, что книга — не панацея от бездуховности: «То же внимание к подробностям, ту же чуткость и сознательность могли бы воспитывать и наши радио– и телевизионные передачи, но, увы, они этого не делают».
Кроме того, вряд ли можно назвать автора «Вина из одуванчиков» таким уж рафинированным интеллектуалом и даже гуманистом... Или вспомните, как в рассказе «Эшер II» герой в знак протеста против сожжения блюстителями морали сказочно–мистической литературы истребляет этих блюстителей в прямом физическом смысле. Изощренно и мучительно. В продолжении «Вина из одуванчиков», которое мэтр выпустил совсем недавно, милый подросток Дуглас ломает ноги и устраивает инфаркты «злобным стариканам» города, приняв за руководство, что они и не люди вовсе, а враждебные детям существа.
Кстати, критики заметили, что в рассказах Брэдбери нечистая сила изображается куда более человечно, чем всякие разные пуритане...
Вполне возможно, что это — следствие веры в семейную легенду о прапрапрабабке — ведьме, которую сожгли во время знаменитого процесса в Салеме в 1692 году. Мэри Брэдбери среди осужденных значилась, и Рей Брэдбери верил, что он — потомок настоящей колдуньи. Не оттого ли у него такой болезненный интерес к аутодафе, огню, сценам разрушения и казни? Многочисленные пожары в романе «451° по Фаренгейту» не есть ли те же костры инквизиции XVII века, а черноволосые пожарные с воспаленными от огня лицами — не есть ли клоны инквизиторов? Не потому ли так сурово автор расправляется с ними и им подобными на страницах своих произведений?
Пожалуй, главная идея романа — идея внутреннего сопротивления. Идея территории свободы, которую каждый может создать и защитить... Если книгу сожгли — стань книгой сам! По свидетельству аргентинского писателя Альберто Мангуэля, прообразом одного из хранителей книги, старого профессора, в романе «451° по Фаренгейту» стал реальный человек, отец учителя Мангуэля. Он был знаменитым ученым и знал наизусть много классических произведений. В фашистской Германии попал в концлагерь Заксенхаузен, где «работал» для товарищей по заключению библиотекой, цитируя им в этом мрачном, лишенном надежды месте Вергилия или Еврипида, «открывая» себя на нужной странице...
Что ж, а тремя веками ранее юный Жан Расин, который учился в аббатстве Пор–Рояль, случайно наткнулся на раннюю греческую повесть «Феоген и Хариклея». Пономарь, приставленный бдеть за дисциплиной школяров, выхватил «крамольное» чтиво из рук мальчишки и бросил в костер. Расин достал еще один экземпляр повести... Тот тоже был отобран у него и сожжен. Будущий великий поэт купил третий экземпляр, выучил повесть наизусть и принес книгу пономарю: «Теперь можете сжечь и эту, как сожгли предыдущие».
Рей Брэдбери дает надежду всем интеллектуалам: как бы мало вас ни было, какое бы непонимание ни было вокруг, вы — хранители. И рано или поздно зерна дадут ростки и т.д.
Но разве это послание обращено только к интеллектуалам типа профессоров? Для Брэдбери умение слушать птиц и любоваться цветами важнее книжной мудрости. Главный герой романа, раскаявшийся пожарный, не так уж много успел прочитать за свою жизнь... Но если в твоей памяти хранится хотя бы одна истинная строка — не важно, вычитанная на пожелтевшей страничке «пятого экземпляра» или в торжественном томе с золотым обрезом, — твоя жизнь имеет ценность. В ней — зерно вечного...
