Давным-давно, еще при советской власти, поехали мы с моим лучшим товарищем Колей Карпенко во время отпуска отдохнуть и поохотиться на Полтавщину, в Миргородский район.
Там в шести километрах от знаменитого на весь мир села Великие Сорочинцы, родины нашего любимого писателя Николая Гоголя, среди полей и густых лесов расположилось небольшое село Семереньки, в котором проживали родственники моей жены, радушно встретившие нас как самых дорогих и близких людей. Народ в тех местах мягкий, очень добрый, с необыкновенным чувством юмора. Он настолько соответствовал гоголевским персонажам, что нам с Колей то и дело казалось, будто мы переместились во времена на сто с лишним лет назад и попали в число его героев. Особенно это впечатление усиливалось по вечерам, когда во время наших прогулок мы слушали доносившееся с другого конца села чарующее пение девчат, а при взглядах на хаты под соломенными крышами так и ждали, что вот-вот сейчас из какой-то печной трубы выпрыгнет верхом на метле в обнимку с чертом хохочущая ведьма Солоха…
Познакомились мы и очень подружились с соседским мальчиком, моим тезкой. И, конечно же, наши охотничьи походы за утками и другой пернатой дичью без него никак не обходились. Он стал не только нашим другом, но и проводником. Разговаривал Сережа только на украинском языке и приятно картавил.
Возвращались мы как-то с охоты, которая была у нас в этот день очень удачной. Добыли трех кряковых уток, крыжней по-украински, и, проходя мимо одной бахчи, увидели улыбающегося седобородого дедушку возле шалаша-куреня. Он любезно пригласил нас зайти к нему в гости и отведать арбузов и дынь. Конечно же, мы не стали обижать отказом гостеприимного дедушку-сторожа по имени Опанас, так он сразу нам представился, и с большим удовольствием вошли в обширный курень. Расположились полулежа на душистом, мягком сене.
С первой минуты мы почувствовали себя в гостях у дедушки Опанаса легко и раскованно, а он, потчуя нас великолепными арбузами и дынями, рассказывал такие смешные истории из своей жизни и жизни друзей и знакомы, что мы все, включая рассказчика, хохотали до слез.
Во время одной из пауз между его рассказами я спросил дедушку, разрешит ли он нам прийти на бахчу с ночевкой, а он, как услышал мою просьбу, прямо засиял от радости.
— Так я ж сам хотив вас просыты пэрэночуваты на баштани, бо у нас з бабкою сёгодни ровно пьятдэсят рокив, як мы разом, и мэни обовъязково потрибно буты дома. Ну а якэ ж свято бэз доброй чаркы горилкы, — весело сверкнул глазами дедушка Опанас. – Алэ рано в ранци буду тут як штык.
И объяснил нам дедушка причину, по которой он не может оставить бахчу без охраны. Совсем не из-за людей-воришек. Для них у него нет запрета. Кабаны такой огромный ущерб наносят бахче, что власти даже разрешили стрелять их. Но он не делает этого из-за отсутствия пулевых патронов для его одностволки, а калечить дробью кабанов он не желает.
Договорившись о том, что для охраны вверенного нам объекта мы должны прибыть к началу сумерек, ушли, загрузив наши рюкзаки гостинцами дедушки Опанаса, а ему подарили одного из наших крыжней, чем безмерно обрадовали старичка.
Когда вернулись на бахчу в назначенное время, то его уже не было там. Доверившись нам, он спокойно уехал домой на своем велосипеде.
С наступлением темноты из примыкающего к бахче с трех сторон леса начали доноситься звуки, которые никогда не услышишь днем. В зарослях были слышны возня, шорохи, писки, грызня ночных зверушек, раздавались уханье и бормотание филинов, крики сычей, сов. Большинство лесной живности, выспавшись днем, выходило на ночной промысел…
Наш юный друг, выйдя на очередную вахту из куреня, через несколько секунд ворвался назад, полушепотом-полукриком испуганно объявил: «Там у кущах кабаны вовтузятся!»
Мы схватили лежащие рядом ружья, зарядили их пулевыми патронами и тихо выскользнули из куреня. Сережа за нами и, почти наступая нам на пятки, требовал шепотом: «Стриляйтэ, стриляйтэ, он же воны у кущах!»
Посмотрели мы в сторону кустов — точно, два больших кабана копошатся там, метрах в двадцати пяти от нас. А сзади опять: «Стриляйтэ! Ну чого ж вы?»
Мы с Колей одновременно подняли ружья и так же одновременно опустили. Нельзя стрелять, цель видна неясно, а это при стрельбе по зверю противопоказано. Особенно ночью. Прошли крадучись еще метров десять, Коля шепчет: «Подойдем еще немного!»
И когда нас разделяло расстояние не более чем пять метров, мой друг шепнул: «Пора!»
И только мы стали поднимать наши орудия смерти, как один из кабанов привстал на задние ноги в высоту человеческого роста и громко объявил человеческим голосом: «Ну я увъязав свий мишок, тэпэр можно и до дида зайты».
Несколько секунд мы с Колей стояли оцепеневшие от страха, а Сережа как заверещит сзади: «Та цэж чорты! Тикаемо швыдшэ!»
…Это и разрядило обстановку. Кабаны, представшие теперь перед нами в образе двух мужчин, вскрикнули от неожиданности, мы захохотали и только спустя минуту смогли сказать ночным визитерам о том, что они несколько раз ходили под смертью. А я с той поры на любой охоте — ночью ли, днем ли — стреляю только по отчетливо видимому зверю. Да и по птицам тоже.
